Марина Палей - Дань саламандре
Так нет же! Надо же было мне вляпаться в эту общепитовскую мясную окрошку! В которой даже мухи от скуки дохнут – наравне со мной, наравне со мной, наравне со мной!..
О, Езус!
Противоположные мне по гендеру – и всему прочему – sexuels partenaires... Мои бедные «яни»... Мои недотёпы...
Зачем они все так яростно бились-колотились в меня – словно прорывались к своему личному бессмертию? (Или, может быть, к моему?)
Зачем так страстно, так жестоко меня долбили, словно желая выбить из меня какие-то эзотерические показания: секрет вечной молодости, конечную истину?
Зачем все они – все, все как один – маниакально стремились забить гол в мои наивные, легковерные воротца? Разве гол когда-либо выравнивал счет между всеми ними? Впрочем, отчасти – да. Но выравнивал ли он счет между ними – и мной? Давал кому-либо из них преимущества в четвертьфинале? Приближал к какому-то кубку? (Да и что это был бы за кубок, господи боже ты мой! Чаша Грааля?)
Зачем мне следовало (в процессе приближения мяча к воротам) рукоплескать, рычать, визжать, выкрикивать дикарские поощрения?
Зачем они приносили мне небольшие желтоватые хризантемы, похожие на синтетические щетки для мытья бутылок из-под кефира?
Зачем они, воя, рыча, смешно скрежеща зубами, били-забивали свои незатейливые сваи в разверстую, в плачущую мою рану?
Что именно они, так тупо и маниакально, пытались из кровохлещущей раны моей вычерпнуть?
И что конкретно они мечтали на сваях тех, черт побери, возвести?! (Вот это – мой главный вопрос.) Какие такие храмы?!
И вот еще что: зачем они поливали мне бедра, живот, грудь, лицо этим гнойно-желтоватым клеем? Они что, полагали приклеить меня к себе? Ну, хотя бы на время? Или себя – ко мне? Склеить нас, двух (трех, четырех и т. д.) кукол-марионеток – нутро-к-нутру? А разве это возможно проделать клеем «Sex-Момент»? Он даже и кожу-то не склеит!.. А фибры души не берет напрочь... О, Езус!..
В разломах земной коры,
В разломах тверди небесной,
Пылая, горят костры
Из грешной плоти телесной.
В провалы черных озер
Бурлящий валится деготь,
И ангелов сводный хор
Стирает с личиков копоть.
В конце концов, если каждый из них, гендерно мне противоположных («назначенных»), – являлся лишь технически неизбежным, дизайнерски несовершенным придатком (1. device; 2. appendage) – ну да: приладой, устройством – к своему дорогостоящему Агрегату Инсеминации, к целевому портативному Агрегату, который, видимо, должен был, в идеале – по Замыслу Божьему, то есть, – добывать треньем огонь – если каждый из них, гендерно мне противоположных, был всего лишь технически неизбежным, болтливым, всегда обременительным для меня придатком к своему Агрегату Инсеминации – спрашивается: нужны ли были мне семена? И, если да, – то за каким лешим? Чтобы репродуцировать те же самые, поставленные на поток, портативные Агрегаты Инсеминации, крайне нерационально оснащенные громоздкими, невероятно раздражающими громкоговорителями?
А трение? – вступает ядовитый голосок. Трение-то тебе, прямо скажем, частенько нужно было позарез! А что такое – «тереть»?» – невинно испрошу я.
Тереть или тирывать что чем, – терпеливо пояснит Владимир Даль, – это значит, нажимая, водить туда и сюда, шаркать или шмыгать. Хотя (как учит он же) до правды всё равно не дотрёшься.
Да, отвечу я, но ради этой примитивной механики, всё жалкое оборудование которой заменимо по определению, – тревожить чужое, отдельное от себя сознание? Да еще – в три часа ночи? Да еще – лишать его бесценного права на сон? Беззастенчиво терзать это суверенное сознание, лия злые и жалкие слезы в телефонную трубку? Проедать плешь – его и своим домочадцам? Вертя задом, вышагивать, в ритме фокстрота, по женским и детским макушкам (себя считая, конечно же, имеющей на то право жертвой)? Занимать деньги, не имея ни малейшего представления о том, чем отдавать? Изводить и без того злобный медперсонал отечественных лазаретов инфарктами, абортами, суицидами, гонореями, неправильными положениями плодов?
Всяк хлопочет, себе добра хочет (В. Даль).
Хлопоты – это многие заботы и недосуги... разные дела, возня и суеты... беспокой... тревога... занятия и обязанности всякого рода... (В. Даль).
Зато, в силу вышеописанных хлопот, различия между полами неизбежно стираются – стираются в самом прямом, механическом смысле, то есть: в результате поступательного трения, и вращательного трения, и, главным образом, поступательно-вращательного трения становится у них, бедолаг, – к XXI веку н. э. – абсолютно гладко – там, где было от Адама негладко, – да: становится у них, у обоих гендеров-полов, в межножье навсегда гладко, словно у целлулоидных пупсов.
Странник прошел, опираясь на посох, —
Мне почему-то припомнилась ты.
Едет пролетка на красных колесах —
Мне почему-то припомнилась ты.
Вечером лампу зажгут в коридоре —
Мне непременно припомнишься ты.
Что б ни случилось, на суше, на море,
Или на небе, – мне вспомнишься ты[12].
Глава 4
Сонатина для пылесоса, стиральной машины и телефона
Нет ничего тоскливей, чем завывания пылесоса воскресным утром.
В субботу утром – это, конечно, тоже ужасно, но в запасе есть еще некоторое время, чтоб оклематься.
Утро же воскресенья ужасно само по себе, оно просто непереносимо – своей сквозной пустотой, обнажившейся пустотой голого мира, – а тут еще эта дикая соляная кислота, которая, минуя слуховые лабиринты, льется-изливается себе невозбранной струей прямо в твой – голый и складчатый, как моллюск, – головной мозг.
Ужас, ужас и ужас.
Насколько человечней пылесоса – стиральная машина!
Правда, «человечность», сама по себе, на мой взгляд, – вовсе не такое уж бесспорное достоинство. То есть вовсе не синоним благородства и бесперебойной лучезарности.
Это особенно ясно понимаешь, когда вдруг слышишь, что стиральная машина отчетливо, по слогам, произносит:
– ...де́-воч-ку, де́-воч-ку, де́-воч-ку, де́-воч-ку...
Пытаешься уверить себя, что послышалось. Но, хоть убейся, наш ветхий коммунальный образчик бытовой техники – говорит! Он, с максимальной для человека внятностью, как доцент в лингафонном кабинете, артикулирует по слогам – именно для тебя – именно это:
– ...де́-воч-ку, де́-воч-ку, де́-воч-ку, де́-воч-ку...
Что – «девочку»?! – хочется заорать мне.
В это самое время во чреве машины что-то щелкает, что-то переключается в ее зловещей программе. Словно бы для того (Господи милосердный, утихомирь мою мнительность!) – чтобы она, перейдя с дактиля на амфибрахий, уточнила «эмоциональную окраску фразы»:
– ...по ду́-ри, по ду́-ри, по ду́-ри, по ду́-ри...
Все согласные, все гласные она произносит так логопедически-четко, как это делали дикторы Центрально радио и телевидения во времена моего детства. При этом особая жуть берет меня оттого, что машина говорит нутром, брюхом, то есть чревовещает. Проклятый агрегат! (А ты бы хотела, чтобы она вещала ртом?!)
В корпусе машины снова что-то щелкает, переключается... Господи, я схожу с ума... Не надо, я знаю, что она скажет сейчас, не надо... Но неизбежный мессидж (вместе с программой стирки грязного, очень грязного белья) завершается. Причем – будь он неладен – торжественным четырехстопным анапестом:
– ...про-гна-ла́, про-гна-ла́, про-гна-ла́, про-гна-ла́...
В ярости с размаху пинаю пяткой тупую металлическую балаболку: тоже мне, хрен собачий, баба Ванга! Я всё это и сама знаю!!
Машина резко затыкается (захлебывается) на незавершенном сливе. Так. Теперь придется отвечать перед соседями за поломку.
И тут я слышу телефонный звонок. Похоже, телефон надрывается уже давно. На том конце провода решили не отступать.
Подбегаю.
Хватаю трубку.
Это такая-сякая-то? – спрашивает суконный баритон.
Да, говорю я.
А такую-то знаете? В смысле: сякую-то?
...Меня однажды сбила машина. В момент удара я не поняла, что это, потому что предшествовавшего тому не видела. Машины, то есть, не увидела. Если бы увидела, лопнуло бы сердце. А так – не увидела и ничего не поняла. Я только помню себя – вдруг – внутри мясорубки. Ну, какого-то безостановочного металлического механизма.
