Пожарский-2 - Владимир Олегович Войлошников
— Человек-то обычный?
Змей нетрезво скривил губы:
— Паренёк… на вид лет пятнадцать. Одет не по-нашему. Точнее, почти и не одет. На жопе что-то намотано, сандальки кожаные, весь в браслетах золотых, словно девка какая, даже на ногах. Я говорю: «Э-э-э, кто ты? Что ты⁈ Зачем прилетел, на честных людей прыгаешь?» А он мне ва-ажно так отвечает: «Ты ответишь за свои слова и неуважение! Я — Кет… цаль… коатль, сын великой богини Чимальмы и величайшего мага руссов, Змея. И моя мать, и мой отец вырвут тебе сердце, подадут его мне на завтрак, а тело сотрут в порошок!»
— Опа! Прям вырвут и сотрут?
— Я тоже так спросил. А он губёшки пельменем сложил: «Ты уже дрожишь и боишься, летающий червяк! Правильно делаешь!» Знаешь, Димас, я прям озверел. Ну не в том смысле, что опять в зверя превратился. Чувствую, щас прибью гадёныша!
— Судя по тому, что ты тут, величайший маг Змей Горыныч не вырвал тебе сердце? — усмехнулся я.
— А!.. — Змей горько махнул рукой. — Тока хотел башку ему оторвать, он артефакт портала активировал. Провалились оба — а там солнце, зелень, море синее — короче, помнишь, мы по обмену ездили? Вот прям туда! И эта мразота как заорёт: «Мама! Великая богиня, к тебе взываю!» Не, ну нормально?
— А чего не побежал к мамочке-то?
— Так я ж его за шкиряк держу. Поддал ему пинка, чтоб не дёргался — тут небеса потемнели, тучи такие грозовые, и из ближайшей огромная рожа высунулась. Глаза белым светятся, искры летят! И как гаркнет, меня аж звуковой волной подвинуло: «Кто ты таков есть? Назовись перед смертью!»
— Назвался?
— А чё стесняться? Тихон, сын Михайлов, говорю. А сам все возможные щиты на себя вешаю, усилины, ускорители — всё что есть, ибо чувствую — дамочка серьёзная. Спрашиваю: «А ты кто есть такая, назовись перед смертным боем?»
— И?..
— Хрен вам! Ничего не сказала рыбка, просто ка-а-ак даст молнией мне по кумполу! Знаешь, что-то меня это совсем расстроило. Сначала мелкий говнюк мне мамой-папой угрожает, теперь эта психопатка здоровенная… Перекинулся в змея мгновенно. То ли по злобе, то ли чего напутал, аж двенадцать голов вместо шести выкинул! Одна огнём плюёт, другая кислотой, третья льдом, половина круговую оборону заняла — короче, полная автономия, удобно! Как давай мы с этой великаншей мослаться! В тучах трещит, молнии шибают! Но, чувствую, сильнее я. Вот как шарахну её, так она маленько меньше становится. А от плевков, огненных да ледяных с кислотными, ей вообще сильно плохело. В ближний бой пробился, извернулся, ка-а-ак дал ей хвостом по плечу! Она и полетела вниз, а пока летела уменьшалась, уменьшалась и доуменьшалась почти до нормального человеческого размера. Вбило её по пояс в каменную площадь, аж земля загудела. Плюхнулся я на пирамиду, помнишь, небось? Скинул облик, да пошёл к девке, на место падения.
— Жива хоть?
— Живёхонька! Торчит посередь каменной площади памятником имени себя. Подошел, присел на корточки перед ней, спрашиваю: «Что ж вы мамаша, за сыночком-гадёнышем не смотрите, не воспитываете? Его ж убить могут. Чем я, кстати, сейчас займусь!» А она головой мотнула, чтоб, значит, волосы назад, и говорит человеческим голосом: «Что, Змей, так и убьёшь сына?»
— Чимальма?
— Н-но. Говорит: «Что, Тихон, забыл, как кувыркал меня, пока друг твой в Великой пирамиде экзамен держал? Силы мужские, а память девичья?» Дал я ей руку, из земли вытянул, и пошли мы с сыном знакомиться, Кетцалькоатлем, язык сломаешь, Пернатым Змеем… Вот такая история, Димас. Сын уже взрослый, вырос без мужской руки, в боги себя записал с материнской помощью. А мы тут сидим в пещере, чачу пьём. Эх, бабы…
21. ВОПРОСЫ НАСУЩНЫЕ
ПРАВИЛЬНЫЕ ЗНАКОМСТВА
Итак, мы выдали управляющему Андрею указания, спустились во двор Пожарской усадьбы и уселись в «Призрак». Кузя чуть приоткрыл окно и погладил маленького бронзового дракончика, деловито взобравшегося на спинку его сиденья:
— Что, сразу к Змею?
— Поехали. Мало ли, может у них отношения между родственниками испортились, я мы тут губу раскатываем.
Змей, облачённый в пижаму с котятами и мягкие пушистые тапочки, сидел за столиком в своей личной комнате Кошевой лечебницы и рисовал.
— Здоро́во, старый греховодник! — я сел в кресло напротив, но не очень близко — очень уж активно полоскал Змей в банке с мутной водой свои кисточки. — Чего это тебя на художества потянуло?
— Митька!!! — обрадовался Горыныч. — Сам, живой!
— Да что бы со мной сделалось!
— Я ж, понимаешь, думал, что допился до розовых слонов… Хотел до тебя смотаться — Кош не пускает, замучал совсем своей терапией, — Змей вдруг подозрительно прищурился: — А девушка была? Азиаточка, с большими, — он причмокнул, — такими… глазами… М?
— Была-была. Напугал ты её до посинения, так что на взаимность можешь не рассчитывать.
— Жаль, жаль…
— Чего рисуешь, спрашиваю?
— А-а… Кош сказал проработать свои страхи… Мето́да, говорит, новая — арт-терапия.
— Арт чего?..
— Да… ерунду всякую нарисовал! — Горыныч поспешно смял листок и кинул в мусорку. — Ты ж знаешь — я горец, какие страхи, ара?
Он подчёркнуто бодро засмеялся, но я-то успел увидеть. На листочке маленького одноголового Змея гонял другой, двенадцатиголовый змей. Змеища. С большими-пребольшими… глазами, мдэ. Надо Кошу сказать, пусть что-то решает, у него башка большая.
— Слушай, Змей, мы ж к тебе по делу.
Я изложил выросшую передо мной проблему. В полный рост, можно сказать.
— М-да, дела-а-а, — протянул Змей. — Кешку-то* я давно не видел, лет… не знаю даже, сколько. Как совсем сплохело — точно не видались. Да до того ещё… — он склонил набок голову, задумчиво пошлёпал себя по благородной лысине. — Ладно, сиди — не сиди… Пошли, что ли?
