Генри Филдинг - Амелия
– Мне боязно и неловко признаваться, – продолжал сержант, – но я все же не сомневаюсь в том, что ваша честь поверит тому, что я сейчас сказал, и не сочтет меня чересчур самонадеянным; у меня нет также причины думать, что вы постараетесь как-нибудь помешать моему счастью, коль скоро оно досталось мне честным путем и, можно сказать, само угодило мне в руки, хотя я вовсе этого не добивался. Помереть мне на этом самом месте, но только всему причиной ее собственная доброта, и я, с позволения вашей милости, уповаю на то, что с Божьей помощью смогу вознаградить ее за это.
Одним словом, дабы не испытывать далее терпение читателя, как испытывал Аткинсон терпение Бута, сообщим, что сержант уведомил его о следующем: некая известная Буту дама предложила ему руку и сердце, а ведь Бут сам его с ней познакомил, и он просит теперь Бута позволить ему принять такое предложение.
Бут, разумеется, был бы слишком недогадлив, если бы после всего сказанного сержантом и всего услышанного им прежде от миссис Эллисон, нуждался бы в дополнительных разъяснениях относительно того, кто же эта самая дама. Он весело ободрил Аткинсона, что тот волен жениться на ком ему угодно, «и чем твоя избранница знатнее и богаче, – прибавил он, – тем больше этот брак будет мне по душе. Не стану допытываться, кто эта особа, – сказал он, усмехнувшись, – но все же надеюсь, что она будет такой хорошей женой, какой, я убежден, заслуживает ее супруг».
– Вы, ваша милость, всегда были чересчур ко мне добры, – воскликнул Аткинсон, – но даю вам слово сделать все от меня зависящее, чтобы заслужить ее расположение. Осмелюсь при этом заметить, что хотя ее будущий муж и бедняк, но уж во всяком случае человек честный и пока меня зовут Джо Аткинсоном, она никогда не будет нуждаться в том, что в моих силах достать или сделать для нее.
– Значит, ее имя должно пока остаться в тайне, так что ли, Джо?
– Надеюсь, сударь, – ответил сержант, – вы не будете настаивать на том, чтобы я открыл вам его, – это было бы с моей стороны бесчестно.
– Помилуй Бог, – воскликнул Бут, – у меня и в мыслях ничего такого не было. Я слишком хорошего о тебе мнения, чтобы вообразить, будто ты способен открыть имя своей дамы сердца.
Сопроводив эти слова крепким рукопожатием, Бут заверил Аткинсона, что он от души рад его удаче, в ответ добряк-сержант вновь и вновь изъявлял ему свою признательность, а затем они расстались, и Бут возвратился домой.
Поскольку дверь ему открыла миссис Эллисон, то он без задержки проскочил мимо нее, ибо ему стоило немалых усилий, чтобы не прыснуть прямо ей в лицо. Одним махом взбежав по лестнице и бросившись в кресло, он разразился таким приступом хохота, что вверг супругу сначала в изумление, а потом и в неподдельный испуг.
Само собой разумеется, Амелия тотчас осведомилась, чем вызвано бурное веселье, и Бут, едва только обрел способность говорить (а это произошло лишь через несколько минут), подробно рассказал ей, в чем дело. Однако эта новость отнюдь не произвела на нее такого же впечатления, как на ее супруга. Напротив того, она воскликнула:
– Клянусь, я не в силах уразуметь, что вы находите в этом смешного. По-моему, миссис Эллисон сделала чрезвычайно удачный выбор. Лучшего мужа, чем Джо, ей, я уверена, никогда не сыскать, а замужество, я считаю, величайшее благо, какое только может выпасть на долю женщины.
Тем не менее, когда некоторое время спустя миссис Эллисон зашла к ней в комнату за детьми, Амелия настроилась на более веселый лад, особенно после того как та, обратясь к Буту, сказала:
– Капитан, а ведь нынче рано утром сюда наведывался мой душка-сержант; я разбранила на чем свет стоит свою служанку за то, что она заставила его так долго дожидаться в передней, словно какого-нибудь лакея, вместо того, чтобы провести его в мою половину.
При этих словах Бут опять застонал от хохота, и даже Амелия и та не в силах была удержаться от улыбки, а равно и скрыть румянец смущения.
– Вот чудеса! – воскликнула миссис Эллисон. – Что я такого смешного сказала? – и при этом лицо ее сделалось пунцовым и приняло довольно-таки глуповатое выражение, как то бывает обычно с людьми, которые догадываются, что над ними смеются, но никак не могут взять в толк, чем именно этот смех вызван.
Бут все еще продолжал хохотать, но Амелия, совладав с собой, сказала:
– Вы уж простите меня, миссис Эллисон, но у мистера Бута все утро сегодня какое-то странное игривое настроение, которое, судя по всему, действует на других как зараза.
– Сударыня, я тоже прошу вашего прощения, – воскликнул Бут, – но знаете, на человека находит иногда какая-то необъяснимая дурашливость.
– Возможно, что и так; ну, а если говорить серьезно, – допытывалась миссис Эллисон, – то в чем же все-таки дело? Причина, надо думать, кроется в каких-то моих словах насчет сержанта; ну, что ж, можете себе смеяться сколько вам угодно, я не вижу ничего зазорного в том, что считаю его самым славным малым, какого когда-либо встречала в своей жизни, и признаюсь, что и в самом деле разбранила служанку за нерадивость, – надо же, заставила его дожидаться в передней; так над чем же тут, скажите на милость, потешаться?
– Решительно не над чем, – согласился Бут, – и надеюсь, что в следующий раз сержанта без промедления проводят на вашу половину.
– А почему бы собственно и нет, сударь, – возразила она, – ведь где бы он ни оказался, он везде, по моему глубокому убеждению, будет вести себя как подобает джентльмену.
Но тут Амелия положила конец этому разговору, который в противном случае мог бы завести их слишком далеко, потому что Бут находился в смешливом расположении духа, а миссис Эллисон была особой, не отличавшейся чрезмерной учтивостью.
Глава 8
Героическое поведение полковника Бота
Утром того же дня Бут, снова явившись к полковнику Бату, застал у него полковника Джеймса. В первую минуту оба они, казалось, были несколько смущены, однако все обошлось наилучшим образом, ибо Джеймс, подойдя к Буту, крепко пожал ему руку со словами:
– Мистер Бут, я чувствую себя неловко, ведь я оскорбил вас, и от всего сердца прошу у вас прощения. Теперь я совершенно убежден, что все, о чем я говорил моему шурину и что едва не привело к таким роковым последствиям, лишено какого бы то ни было основания. Если вы удовлетворитесь моими извинениями и избавите меня от неприятных воспоминаний о причине моего заблуждения, я почту себя крайне вам за это обязанным.
– Дорогой полковник, – ответил Бут, – к вам у меня никаких претензий нет; однако я убежден, что обязан случившимся какому-то негодяю, из вражды ко мне подло оклеветавшему меня перед вами, и, надеюсь, вы не лишите меня возможности сполна с ним расквитаться.
– Клянусь достоинством истинного мужчины, – воскликнул полковник Бат, – юноша держится отважно и его требование вполне справедливо.
Чуть поколебавшись, полковник Джеймс шепнул Буту, что готов любым способом искупить свою вину как только они останутся вдвоем; затем Бут сразу же обратился к полковнику Бату и разговор перешел на другую тему; визит продлился совсем недолго, и вскоре оба гостя откланялись. Здоровье полковника Бата явно шло на поправку, и Бут радовался этому куда больше, нежели полковник Джеймс, который был бы не слишком огорчен, если бы рана оказалась более опасной, поскольку нрав его родственника, которого он считал человеком скорее вздорным, нежели храбрым, был ему все более в тягость, а так как его собственная жена становилась ему день ото дня все ненавистней, то он опасался, что его шурин может рано или поздно доставить ему немало неприятностей: ведь Бат был чрезвычайно любящим братом и не раз в присутствии Джеймса клялся, что проглотит живьем любого, кто посмеет обидеть его сестру.
Сам полковник Бат был чрезвычайно доволен тем, что его зять и лейтенант ушли вдвоем, чтобы, как он полагал, скрестить шпаги, и он даже и не пытался отговаривать их, поскольку был глубоко убежден, что иначе и быть не может и что, сообразуясь в представлениями о чести, ни Бут, ни полковник не могли завершить это дело каким-нибудь другим способом, кроме дуэли. Примерно через полчаса после их ухода он позвонил в колокольчик, чтобы узнать, нет ли от его зятя каких-нибудь известий; этот вопрос он повторял каждые десять минут в течение двух последующих часов и, неизменно получая отрицательный ответ, все больше приходил к умозаключению, что оба противника погибли на месте.
Как раз в это время, когда он с беспокойством ожидал вестей, его неожиданно пришла проведать сестра, потому что как он ни старался сохранить свою дуэль в тайне, слухи о ней распространились по всему городу. Выслушав несколько учтивых поздравлений по поводу благополучного исхода дуэли и несколько неучтивых намеков по поводу своего вспыльчивого нрава, полковник осведомился у сестры, давно ли она в последний раз видела своего мужа, на что та ответила, что во всяком случае не сегодня утром. Тогда он поделился с нею своими опасениями и сказал, что его зятю, видимо, пришлось сегодня обнажить шпагу и поскольку ни ему, ни сестре до сих пор ничего о нем неизвестно, то он начинает тревожиться, не случилось ли самое худшее.
