Мэри Рено - Погребальные игры
Пифон, считавший Арибу пустым вертопрахом, едва ли скучал по нему, но с тревогой думал о том, что Александр нашел бы чем занять людей. Скорее всего, он устроил бы состязания с достаточно богатыми призами, чтобы заставить солдат встряхнуться и посвятить усиленным тренировкам свой вынужденный досуг. На этот счет хорошо было бы посоветоваться с Селевком, но Селевк, полагавший, что у него больше прав на опекунство, чем у Арибы, последнее время был мрачен. И Пифон решил пока оставить все как есть.
Филипп и Эвридика заняли летний дворец старшей жены заправлявшего здесь сатрапа. К этому времени к рядам царских сторонников примкнул и командир конницы, с готовностью предоставлявший в распоряжение Эвридики отличных лошадей. Она спокойно разъезжала по своим делам и уже открыто носила мужскую одежду. Пифон и Ариба, порой обозревая парк со своего холма, принимали ее за кого-то из вестовых.
Теперь о происходящем знали практически все, хотя не все одобряли новые веяния. Но и ворчуны не могли не учитывать, что Филипп как-никак царь; к тому же нынешняя пара начальников была не так уж приветлива, чтобы спешить с доносом к кому-то из них. Не важно, думали сомневающиеся, со дня на день явится Антипатр, уж он-то во всем разберется.
Но так уж случилось, что сильные ливни вызвали наводнение на реке Оронт, осложнившее продвижение армии Антипатра. Не видя никакой необходимости поторапливаться в мирной стране и щадя свои старые кости, восьмидесятилетний регент Македонии приказал разбить лагерь на возвышенности в ожидании спада воды.
Погода в Трипарадизе стояла прохладная, ясная. Однажды ни свет ни заря, когда хрустальные бусины росы еще блестели на лепестках весенних цветов, а птицы вовсю щебетали в кронах успевших вымахать за полвека деревьев, Пифона разбудил один из помощников. Он вбежал к нему полуодетый и, на ходу застегивая портупею, вскричал:
— Командир!
Его голос заглушили звуки труб, которые сбросили Пифона с постели. Он вскочил на ноги, обнаженный и потрясенный. Пропели фанфары, возвещавшие о выходе государя.
Прибежал Ариба, завернутый в какой-то гиматий:
— Наверное, к нам прибыл Антипатр. А какой-то сдуревший глашатай…
— Нет, — бросил Пифон. — Слушай. — Он быстро глянул в маленькое окно. — О эринии, да что же ты топчешься?! Скорее одевайся! И оружие не забудь!
С привычной сноровкой былые сподвижники Александра облачились в доспехи и вышли на балкон, с которого в свое время сатрап пускал стрелы в гонимую к нему дичь. Большой луг внизу был заполнен солдатами. Перед ними на лошадях восседали Филипп и Эвридика. Рядом с вызывающим видом стоял трубач, он раздувался от важности, как человек, сознающий значение своей миссии для потомков.
Эвридика держала речь. На ней был мужской наряд и все доспехи, за исключением шлема. Она вся сияла, ее чистая девичья кожа светилась, волосы отливали блеском. Исходившая от нее живая энергия безоглядной отваги словно бы озаряла округу. Она не знала, да и, наверное, не пожелала бы знать, что именно так сиял Александр в свои победные дни, зато это отлично знали солдаты.
Молодой и твердый голос ее, конечно, не походил на раскатистый бас Птолемея, так замечательно выступившего в Египте, но тем не менее он был очень звонким и доносился до всех.
— …именем царя Филиппа, сына Филиппа! Пердикка, выбранный ему в опекуны, умер. И Филипп больше не нуждается в новых опекунах. Ему теперь тридцать, и он способен править самостоятельно. Он заявляет свои права на македонский трон!
Филипп поднял руку. Его возглас потрясающе громко прогремел над толпой, покорно притихшей и ничего такого не ожидавшей от своего обычно как в воду опущенного царя.
— Македонцы! Вы подтверждаете мою власть над вами?
Собравшиеся разразились таким оглушительным ревом, что с верхушек деревьев испуганно вспорхнули птицы.
— Да здравствует царь Филипп! Да здравствует царица Эвридика!
К охотничьему домику резвым галопом подлетела лошадь. Всадник бросил поводья испуганному рабу и решительно взбежал на балкон. Селевк, знавший, что о его смелости ходят легенды, не пожелал, чтобы кто-то пустил слух, будто он отсиделся где-нибудь во время бунта. Он был одним из любимцев солдат. При его появлении, зарождающиеся призывы: «Смерть опекунам!» — сошли на нет. А приветствия Филиппу возобновились.
Под этот ор Селевк крикнул в ухо Пифону:
— Они не все здесь! Нам надо выиграть время. Требуй полного сбора.
И действительно, около трети воинов предпочло в такую рань не тащиться куда-то, а подольше поспать. Пифон выступил вперед, крики снизились до глухого ворчания.
— Отлично. Все мы свободные македонцы и имеем право принимать любые решения. Но помните, что воины Антипатра находятся всего в нескольких милях отсюда, и у них есть такое же право. Дело затрагивает интересы всех граждан.
Недовольный ропот волной прокатился над полем. Все были крайне взвинчены и раздражены. Эвридика произнесла лишь три слова:
— Нет. Медлить нельзя! — и толпа вновь разразилась возмущенными криками.
Что-то заставило ее оглянуться. Филипп тащил из ножен свой меч.
Ей пришлось позволить ему вооружиться, чтобы он выглядел если не царственно, то хотя бы воинственно. Судя по его взгляду, он собирался немедленно ринуться в бой. Она быстро соображала. Что будет, если воины не поддержат его? Все провалится, когда обнаружится, что он никудышный боец. Филипп между тем пылко воскликнул:
— Давай убьем их! Ты видишь? Мы легко можем убить их.
— Нет. Убери меч.
С явным сожалением Филипп подчинился приказу.
— Теперь повернись к воинам и крикни: «Дадим Пифону слово!»
Филипп с готовностью обратился к толпе. Никогда прежде он не выглядел столь впечатляюще. Пифон понял, у него нет возможности что-либо сделать.
— Ладно, — произнес он. — Конечно, мы можем сейчас же созвать всех на собрание. Но не вините меня, когда по прибытии другой армии потребуется провести его снова. Эй, глашатай! Поднимайся сюда и труби общий сбор.
* * *
Сбор состоялся все перед тем же охотничьим домиком. Не примыкавшие к царским сторонникам люди быстро откликнулись на зов трубы и поспешили прийти. Их оказалось гораздо больше, чем думала Эвридика. Но сулящее успех сияние оставалось при ней, и они с Филиппом бестрепетно поднялись на балкон, теперь служивший трибуной. Улыбаясь, Эвридика окинула взглядом приветливые лица людей. Отдельные отчужденные физиономии не портили общей картины.
В дальнем конце балкона Пифон о чем-то тихо разговаривал с Селевком. Она мысленно повторила старательно подготовленную речь.
Пифон подошел к ней:
— Ты выскажешься в конце. Такова привилегия женщин.
«Как нагло он держится, — подумалось ей. — Что ж, надо сбить с него спесь».
Пифон решительно подошел к краю балкона. Его появление вызвало неодобрительные, но вскоре утихшие крики. На общем собрании приходилось придерживаться традиций.
— Македонцы! — Четкий командный голос подавил последние недовольные возгласы. — В Египте на общем сборе вы выбрали меня и Арибу опекунами двух наших царей. Очевидно, теперь по каким-то причинам вы хотите сделать другой выбор. Да будет так. Мы согласны. Нет нужды выяснять, много ли сторонников у этого предложения: мы оба добровольно снимаем с себя возложенные на нас обязанности. Мы отказываемся от опекунства.
Поле сковало озадаченное безмолвие. Собравшиеся почувствовали себя очень глупо, словно они состязались в перетягивании каната, а их соперники вдруг бросили свой конец. Пифон постарался выжать из их недоумения все возможные выгоды.
— Да, мы отказываемся. Однако нужда в опекунстве не отпадает. Вы сами учредили эту должность на общем собрании после смерти Александра. Вспомните, что у вас два царя, один из которых слишком юн, чтобы царствовать своим именем. Если вы хотите наделить всей полнотой власти Филиппа, то сначала отдайте себе отчет, что тем самым он станет и опекуном маленького Александра, до тех пор пока тот не повзрослеет. Подумайте хорошенько обо всем этом, прежде чем высказать свое мнение.
— Понятно! Уже подумали!
Солдаты напоминали праздный люд в балагане, побуждавший медлительных актеров играть поживее. Эвридика уловила их настроение. Они ждут ее выступления, и она готова к нему.
— Вот здесь перед вами, — продолжил Пифон, — Филипп, сын Филиппа. Он заявляет о своем праве на трон. Царь Филипп, прошу тебя, подойди к нам.
Кротко, но с некоторым удивлением Филипп подошел и встал рядом с ним над верхней ступенью центральной сбегавшей вниз лестницы.
— Итак, ваш царь, — сказал Пифон, — сейчас обратится к вам с государственной речью.
Эвридика замерла. Ей показалось, что на нее обрушились небеса, но она еще не понимала, что, возможно, подобный исход и был предрешен именно там, над суетным миром.
Прежде всего ее ошеломила собственная недальновидность. Она не искала оправданий, не напоминала себе, что ей лишь недавно исполнилось шестнадцать лет. Она уже мнила себя настоящей царицей, воинственной, обожаемой всеми. И просчиталась, как полная дура.
