По невидимым следам - Матвей Наумович Медведев
— Когда я узнала, что у Буткевича неприятности, что к нему приходили с обыском, я отвезла его деньги к своей сестре, живущей в пригороде. Они и сейчас там хранятся.
В доме у сестры Гельман было найдено 3500 рублей. И опять — золото, золото, золото…
Была еще одна написанная Буткевичем записка. Но ее не пришлось предъявлять адресату. Пенсионерка Бронислава Ивановна сама все рассказала.
Она — глубоко верующая. Часто посещает костел. Однажды после мессы, когда прихожане уже разошлись и костел опустел, к ней подошел ксендз Ян и спросил, не могла бы она оказать ему небольшую услугу. «Какую, ваше преподобие?» — спросила Бронислава Ивановна. «Видите ли, пани, — ответил ксендз, — я бы хотел дать вам на сохранение кое-какие вещи».
Бронислава Ивановна попробовала отговориться. Она сказала, что у нее маленькая комната, что в ней ничего нельзя спрятать, но Буткевич ответил, что это не имеет значения. «Я верю в вашу порядочность и честность, пани, и этого достаточно», — сказал он. Тогда Бронислава Ивановна разрешила ему принести вещи. Буткевич принес несколько пакетов, как он сказал, с безделушками, и два свертка с деньгами. «Безделушки» оказались дорогостоящими фарфоровыми вазами, барельефами, золотыми монетами. Денег же было 9888 рублей.
Все развезенные Буткевичем по разным квартирам, спрятанные в тайниках деньги и ценности были собраны воедино. При виде их трудно было даже представить, что всем этим владел один человек. Только наличными оказалось 62 391 рубль. Целая гора туго перевязанных пачек выросла на столе. Отдельно лежали сберегательные книжки, числом шестнадцать. Сумма хранившихся на них вкладов составляла почти 24 тысячи рублей. Семьдесят предметов из золота, в том числе 17 золотых часов, были оценены более чем в 17 тысяч рублей. На 708 рублей имелось золотых монет царской чеканки. «Коллекцию» завершала иностранная валюта из тринадцати стран.
Ради обогащения Буткевич не останавливался ни перед чем, вплоть до спекулятивных сделок. Он даже в продаже свечей посетителям костела преследовал прежде всего наживу. Под сутаной католического священнослужителя билось, как видно, сердце Гобсека.
Рассказывали, что Буткевич никогда не назначал сумму, которую ему должны были заплатить за отправление треб на кладбище. На вопрос «Сколько дать?» он обычно отвечал: «Сколько не жалко». Но если сумма была небольшая, отказывался ехать на кладбище. Из этого следовало: «Надо добавить».
Одна прикованная болезнью к постели женщина регулярно приглашала Буткевича к себе домой для совершения религиозных обрядов. За это она расплачивалась последними рублями, оставленными на лекарство. Буткевич брал их без зазрения совести. Когда же один раз женщина денег ему не дала — просто их у нее больше не было — он обиделся и перестал приходить. Деньги для ксендза Яна были дороже религиозных чувств верующих.
Посещал костел и некто Урлик, одинокий 75-летний человек. Он имел золотые монеты — 45 штук. Показывая эти монеты знакомым, старик говорил, что отдаст их ксендзу Буткевичу, чтобы тот поминал его после смерти, следил за могилой, поставил на ней памятник. Через некоторое время он так и сделал — отдал всю коробку с монетами Буткевичу. Последний был растроган, рассыпался в благодарностях, обещал старику выполнить его просьбу. Но вот Урлик умер, и позабыл Ян Францевич свое обещание. Могила Урлика оказалась заброшенной, никто за ней не ухаживал, памятник поставлен не был. Вспоминал ли этого человека ксендз Ян хотя бы в годовщину его смерти?
Логически рассуждая, можно, пожалуй, утвердительно сказать, что и этой просьбы Ян Буткевич не выполнил. Ибо сам он признался на допросе: «Золотые монеты и предметы из золота от верующих, которые просили поминать их после смерти, я получал, а вот кто они, эти люди, не знаю». Для Буткевича важно было заполучить от старого человека его последнее достояние, пока кто-нибудь другой не опередил. В этом отношении он действовал, как самый настоящий мародер.
Одна старушка предложила Буткевичу за совершение религиозного обряда скатерть, рубашку стоимостью пять рублей, кое-что из еды, фрукты. Буткевич взял и это.
От некоторых старых людей, посещавших костел, Буткевич брал в виде оплаты за исполнение треб завещания на получение после смерти этих людей их вкладов. Таких завещательных вкладов нашли у него более чем на две тысячи рублей.
Следствие по делу Буткевича выявило гнилость души не только самого ксендза, но и некоторых прихожан.
В числе тех, у кого хранились ценности, Буткевич назвал супругов — Григория Диомидовича Душкина и Любовь Исидоровну Калинину. Буткевич сказал, что купил у них за 1800 рублей брошь, но временно ее не взял, оставил у прежних владельцев.
Следователь пригласил на допрос Душкина и предложил ему рассказать об этой броши, предъявить ее следственным органам. Какое удивление разыграл Григорий Диомидович, какие сделал большие глаза. Брошь? Какая брошь? Никакой броши Буткевичу он не продавал и денег от него не получал.
— Ну, а что вы скажете теперь? — спросил следователь, предъявив Душкину записку Буткевича, в которой тот, принося тысячу извинений за причиненное беспокойство, просил выдать следствию брошь.
— Скажу все то же, — продолжал, не моргнув глазом, Душкин. — Никакой броши гражданину Буткевичу я не продавал. Он все врет!
Следователь пригласил на допрос Любовь Исидоровну. Было сделано так, чтобы она не могла встретиться со своим мужем и договориться. Но такая предосторожность была даже излишней. Любовь Исидоровна и не думала говорить неправду. Она сразу же рассказала следователю, что Буткевич купил у них брошь за 1800 рублей, причем деньги вручил ее мужу в два приема. Потом она представила следователю и брошь — золотую, с сорока двумя бриллиантами и двумя жемчужинами.
Вот вам два человека, муж и жена.
Но вернемся к ксендзу Яну Буткевичу. Известно, что в своих проповедях он призывал к кротости и смирению, порицал мирские пороки, в том числе такие, как алчность и стяжательство. Однако сам он не знал меры обуявшим его страстям.
Правосудие назвало его преступником и направило в исправительно-трудовую колонию.
ДВОЕ ИЗ ЛЕСА
Осенний дождь зарядил, как видно, на всю ночь. Колхозный сторож нахлобучил поглубже шапку, поднял воротник. Под ногами хлюпало, сверху непрерывно лило, и даже закурить папироску, с которой, как известно, веселее проходит время, было невозможно: табак и бумага мгновенно пропитывались влагой.
Был поздний час, во всех домах погасли огни. Деревня, носившая название Поташня, погрузилась в сон. Изредка налетал ветер, раскачивал вершины деревьев. Сторож прислонился спиной к стене скотного двора, который он охранял, и подумал: «До первых петухов еще не скоро. Да и светать
