По невидимым следам - Матвей Наумович Медведев
— Не правда ли, Ян Францевич, честный человек не станет прятать свои трудовые сбережения, рассовывать их по темным углам?
— Совершенно с вами согласен, — вежливо ответил Буткевич, нервно перебирая большими пальцами рук, как будто бы держал невидимые четки. — Не станет!
— У нас есть все основания думать, что спрятанные вами деньги приобретены незаконным путем. В результате преступных операций. Каких? Может быть, вы расскажете?
Долго не отвечал Буткевич, размышляя, что лучше: отпереться или сказать правду? Следователь не торопил его с ответом. Он даже сделал вид, что его не интересует, какой даст Буткевич ответ. Встав, он подошел к окну, за которым виднелись крыши домов и голубое, чуть подернутое дымкой небо, то самое, к которому отец Ян не раз обращал свои молитвы. Большая рама была приоткрыта, и снизу, с проспекта, доносился шум трамваев, автомашин. Город жил своей обычной жизнью, и никто не догадывался, что в одном из тихих кабинетов на верхнем этаже здания, мимо которого текли толпы прохожих, долгие годы маскировавшийся человек вел сам с собой психологический поединок.
Наконец, Буткевич заговорил:
— Взвесив все обстоятельства, я решил откровенно рассказать следствию обо всем. Надеюсь, это будет принято во внимание и явится обстоятельством, смягчающим мою участь?
Следователь придвинул к себе чистый лист бумаги и приготовился записывать.
— Я признаюсь, что присваивал иностранную валюту, поступавшую в костел в качестве пожертвований, выменивал ее на советские деньги, брал с прихожан золотые монеты. — Голос Буткевича был ровен и кроток.
Решив быть откровенным до конца, Буткевич назвал следователю адреса, по которым хранились принадлежавшие ему деньги, сберегательные книжки, иностранная валюта, золото. Единственное, чего отец Ян не мог сделать, это назвать количество, и не потому, что не хотел, просто он сбился со счета — так много у него всего было. Чтобы лица, у которых хранились ценности, не вводили следственные органы в заблуждение и ничего не скрывали, он написал каждому записку.
Первой, к кому пришли с его запиской, была Анна Викентьевна Горлинская. Пожилая женщина, пенсионерка, неприветливо встретила представителей следственных органов. Выдать что-либо добровольно она отказалась. Пришлось произвести обыск. Прежде всего нашли большую деревянную шкатулку. Когда ее открыли, взору присутствующих предстали американские и канадские доллары, английские фунты стерлингов, западногерманские марки, французские и бельгийские франки. С глухим стуком посыпались на стол пачки советских денег — всего 4190 рублей. Придавив своей тяжестью денежные купюры, легли массивные золотые часы — их было только в этой шкатулке восемь штук. В другой — металлической — также хранились деньги и ценности. Весело блеснув, точно они обрадовались, что их извлекли, наконец, на свет, посыпались золотые монеты. Следом хлынул целый дождь золотых колец, браслетов, крестиков. Извиваясь, как змеи, выползли две золотые цепи, одна из которых была длиной в полтора метра. На самом дне лежали две сберегательные книжки и деньги — 32 335 рублей. Все это принадлежало Буткевичу.
От следователя не укрылось нервозное поведение Анны Викентьевны. Он исподтишка наблюдал за ней и заметил, что она спрятала у себя под кофтой какой-то пакет, а затем пыталась выйти из комнаты. Следователь остановил ее, попросил показать, что в пакете. Оказалось, что там еще 5710 рублей, которые Горлинская хотела утаить, спрятать, а затем передать матери Буткевича.
— Вы, Анна Викентьевна, — сказал ей следователь, — всю жизнь боялись совершить какой-либо греховный поступок. Каялись перед богом, били поклоны. И тем не менее, не задумываясь, пытались сейчас утаить от следствия деньги. Что же, вы опять будете искупать свой грех молитвами?
Анна Викентьевна молчала. Ей нечего было на это возразить.
Горлинская рассказала, что Буткевич часто заходил к ней в гости. Как-то раз он спросил у нее, не могла бы она спрятать у себя в квартире кое-какие ценности. Она ответила согласием. Тогда Буткевич принес ей две шкатулки и пакет. Содержимое их Горлинская не проверяла и, на какую сумму было всего денег и ценностей, не знала.
«Исповедь», которую Анна Викентьевна держала перед следователем, была наиболее серьезной в ее жизни. Что значили все ее «земные грехи» по сравнению с тем, который она взяла на свою душу, когда решила пойти навстречу отцу Яну и устроить у себя в квартире тайник!
Следующей, с кем встретился следователь, была Екатерина Петровна Клипп.
— Екатерина Петровна, — сказал следователь, — нам известно, что вы — верующая, католичка, посещаете костел в Ковенском переулке. В каких вы взаимоотношениях с ксендзом Яном?
— Он — мой духовный отец.
— А точнее?
— Я все сказала!
— Давал ли вам ксендз Ян на хранение какие-либо ценности?
— Нет, не давал.
— В таком случае извольте ознакомиться с этой запиской.
И следователь вручил Екатерине Петровне записку, написанную Буткевичем. В ней говорилось:
«Пани Клипп! Прошу не винить меня за причиненное беспокойство и все мои вещи, которые хранятся у вас, выдать представителю органов госбезопасности. Ян Буткевич».
— Что вы теперь скажете, Екатерина Петровна? Выполните просьбу вашего духовного отца?
Клипп отвернулась. Ей стыдно было смотреть следователю в глаза.
Сквозь зубы она процедила:
— Да, выполню.
— О чем же вас просил Буткевич? Говорите!
— Некоторое время тому назад отец Ян пригласил меня к себе на квартиру. Я пришла. «Пани Клипп, — сказал мне отец Ян, — не могли бы вы оказать мне дружескую услугу?» «Какую?» — спросила я. «Не были бы вы так любезны и не взяли бы к себе на хранение один сверток?» «Почему бы и нет? — сказала я. — Для вас, святой отец, я готова сделать все что угодно». «Отлично!» — произнес Буткевич, пошел в соседнюю комнату и вынес сверток. Что в нем было, я не интересовалась. Взяла сверток и ушла. Потом, раза два, по просьбе Буткевича, я приносила ему сверток, он брал его, удалялся с ним в комнату, а меня оставлял на кухне. Что он там делал — не знаю. Затем Ян Францевич снова выносил сверток и просил, чтобы я продолжала хранить. Я так и делала.
Но все-таки Клипп оказалась не совсем точной. У нее в квартире нашли не один пакет, а три. В одном хранилась иностранная валюта и 1952 советских рубля, во втором — золотые вещи, валюта и 2775 рублей, в третьем — 350 рублей.
Еще одну записку Буткевич адресовал уборщице костела Екатерине Антоновне Гельман. У нее, по словам ксендза, также хранились его ценности.
Сперва Гельман, как и Клипп, все отрицала. Она заявила, что Буткевич ничего ей не передавал. Пришлось и этой почтенной по возрасту женщине вручить записку, которую написал ксендз Ян. Только после этого Гельман стала давать правдивые
