Брюс Кэмерон - Путешествие хорошего пса
с матерью. И когда, наконец, мне удалось избавиться от этого понимания, Трент еще был
рядом и ждал меня, и мы с ним прожили замечательную жизнь. Прошли вместе все, хотя наша
жизнь была не из легких: моя трансплантация, иммунодепрессанты, диализ… Он всегда был
моей каменной стеной. Я до сих пор не могу поверить, что его нет.
– Похоже, он был удивительным человеком, – сказала Фрэн. – Я бы с удовольствием с ним
познакомилась.
С того дня моя девочка стала часто навещать Глорию, а я встречал ее у входа и проводил
рядом весь день, пока она не уходила. Иногда Сиджей доставала из кармана угощения
и давала их мне, не прося делать за это трюки.
– Ты такой хороший пес, – шептала она.
Эдди тоже говорил мне, что я хороший пес, и всегда подтверждал свои слова угощениями!
– Знаешь, собаки – это ангелы, которых Бог послал на землю помогать людям. Поэтому ты
и здесь, помогаешь монашкам делать работу Бога. Так что кусочек жареного мяса – самое
меньшее, что я могу тебе дать, – говорил Эдди.
Не знаю, что он говорит, но его угощения лучшие в мире!
Я понял, что точно так же, как когда-то я присматривал за малышкой Клэрити для Итана, теперь моя задача присматривать за Глорией для Сиджей. Я проводил много времени
в комнате Глории, даже когда Сиджей там не было. Но я не пытался запрыгнуть на ее кровать, потому что, когда однажды я это сделал, ее глаза наполнились ужасом, и она на меня
закричала.
Некоторые люди не умеют ценить присутствие собаки рядом. Мне грустно думать, что такие
люди вообще есть. И Глория именно такая – наверное, поэтому она никогда не была
счастливой.
Фрэн и Сиджей подружились и часто обедали вместе во дворе. Я лежал у них в ногах
и следил за падающими крошками. Падающие крошки – это моя специализация.
– У меня к тебе вопрос, – сказала Сиджей Фрэн за одним из таких обедов, – только
подумай, пожалуйста, перед тем, как ответить.
– Вот именно так сказал мой муж перед тем, как сделать мне предложение, – ответила
Фрэн, и они обе рассмеялись.
Услышав смех Сиджей, я завилял хвостом. Я ивдел, что внутри у нее много острой боли; об этом говорило то, как она вздрагивала и ахала, когда двигалась, или то, как она делала
длинный и громкий выдох, осторожно куда-нибудь присаживаясь. Но каждый раз, когда она
смеялась, казалось, что боль отступала.
– Ну, у меня немного другое предложение, – сказала Сиджей. – Я бы с удовольствием
осталась работать здесь, в хосписе. Я могу быть консультантом. Я вижу, как тяжело вам с Пэтси
и Моной справляться с делами, и я хочу быть волонтером. Мне не нужны деньги.
– А что будет с твоей практикой?
– Я уже давно начала постепенно закрывать ее, сейчас я только изредка даю консультации.
По правде говоря, мне все труднее и труднее налаживать контакт с подростками, а может, наоборот, неприятие исходит с их стороны. Для них я столетняя старушка.
– Обычно мы не поощряем волонтерство члена семьи пациента, пока не пройдет год после
его смерти.
– Я знаю, ты говорила. Поэтому и прошу тебя подумать, надеюсь, для меня можно сделать
исключение. Я очень хорошо себе представляю, каково оно – лежать в постели и чувствовать
себя ужасно, я это практикую три раза в неделю. И конечно, мои переживания с Глорией
принесли мне глубокое понимание того, что чувствуют члены семьи.
– Как твоя мать?
– Она… Ей недолго осталось.
– Ты хорошая дочь, Сиджей.
– Да уж, учитывая обстоятельства. Не уверена, что Глория с тобой согласится. Так что ты
думаешь?
– Я обязательно поговорю об этом с директором и сестрами. Решение принимать им, мы здесь простые работники.
Спустя неделю после этого разговора я сидел у ног Сиджей в комнате Глории
и почувствовал, как ее дыхание становится все легче и легче. И хотя потом она делала пару
глубоких вдохов, с каждым циклом ее дыхание ослабевало, и выдохи были тише и тише.
Она уходила.
Я запрыгнул на стул и посмотрел на ее лицо. Глаза Глории были закрыты, а рот приоткрыт, руки лежали на груди. Я обернулся на Сиджей, которая тоже спала. Я знал, что ей нужно
проснуться, и звонко гавкнул. Звук показался очень громким в этой тихой комнате.
Моя девочка резко проснулась.
– Что случилось, Тоби? – Она встала и подошла ко мне. Я поднял нос и облизал ее пальцы.
– О, – произнесла она, а потом сжала руку Глории в своей. Я видел, как слезы катились
у нее по щекам, и чувствовал ее печальную боль. Несколько минут мы стояли так, не двигаясь.
– Прощай, мама, – наконец сказала она. – Я люблю тебя.
Когда Глория сделала свой последний вздох и отошла в мир иной, Сиджей вернулась
в кресло. Я прыгнул к ней на колени и свернулся, а она обняла меня и стала тихонько
покачивать. Я делал для нее все, что мог, был с ней рядом, когда она горевала.
В конце того дня мы с Фрэн и Сиджей подошли к входной двери.
– Увидимся на службе, – сказала ей Фрэн, и они обнялись. – Ты уверена, что нормально
доедешь домой одна?
– Я в порядке. По правде говоря, я чувствую облегчение, что все кончилось.
– Понимаю.
Сиджей склонила голову, и я завилял хвостом. Она опустилась на колени, слегка
поморщившись, и подтянула меня к себе.
– Тоби, ты такой замечательный пес. Всех утешаешь, помогаешь пережить конец…
Ты просто чудо, собака-ангел.
Я завилял хвостом, услышав «собака-ангел», это вроде как «хорошая собака», еще одно
слово, которое означало, что я хороший и меня любят.
– Спасибо тебе большое, Тоби. Будь хорошим псом. Я люблю тебя.
Сиджей встала, улыбнулась Фрэн и вышла в ночь.
На следующий день Сиджей не вернулась, на следующий тоже. Прошло еще несколько
дней, и я перестал подбегать к входным дверям, когда они со вздохом распахивались –
наверное, сейчас я не нужен моей девочке.
Такие вот дела. Я бы лучше пошел за ней, где бы она ни была, но моя работа здесь, я должен
заботиться и любить всех, кто живет в моем здании, и быть рядом с людьми, когда они
покидают этот мир. А еще мне надо сидеть рядом с Эдди, чтобы он кормил меня курицей.
Я знал, что если понадоблюсь Сиджей, она обязательно меня найдет.
А пока мне остается лишь ждать.
Глава тридцать первая
В один прекрасный день, когда ветер гонял коричневые листья так шумно, что я отовсюду
слышал их шелест, открылась дверь, и вошла моя девочка. Я не сразу подбежал к ней, потому
что не был уверен, – шла она как-то странно запинаясь, прихрамывая, а мешковатое пальто
у нее на плечах скрывало хрупкую худобу. Но шумный ветер дыхнул ее ароматом прямо мне
в нос, и я стремглав бросился к Сиджей через весь коридор. Я вел себя осторожно и не стал
прыгать, боясь ее опрокинуть, а только вилял от радости хвостом, и когда она нагнулась, чтобы меня погладить, я закрыл от удовольствия глаза.
– Привет, Тоби, скучал по мне?
К ней подошла Фрэн, и они обнялись. Потом Сиджей положила какие-то вещи на стол
в одной из комнат, и с этого дня в нашей жизни все поменялось. Теперь Сиджей уходила
вечером и не возвращалась до самого утра, вместо того, чтобы уходить утром
и не возвращаться до самого вечера. Она ни разу не взяла меня с собой в комнату с кушеткой, но я чуял, что она до сих пор туда регулярно наведывается.
Сиджей ходила по зданию, навещала людей в комнатах, разговаривала с ними, иногда
обнимала. Я везде ходил за ней по пятам, а ночью, когда она уходила, всегда находился кто-
то, кому я был нужен, и я приходил полежать с ними, и члены их семьи иногда меня обнимали.
Когда люди разговаривали с Сиджей, они либо лежали в кровати, либо стояли рядом с ней, и обычно, после тихого разговора, я чувствовал, как их боль немного затихает. Порой кто-то
из членов семьи обнимал меня, и я работал – позволять им держать меня в объятьях так
сильно и так долго, сколько им нужно.
– Хороший пес, – говорила Сиджей. – Хороший пес.
Часто Фрэн или Пэтси были в комнате вместе с Сиджей, и они говорили мне то же самое:
«Тоби, ты хороший пес».
Мне нравилось быть хорошим псом.
Сиджей тоже было больно – я чувствовал это, я видел, как боль замедляет все ее движения.
Когда она обнимала меня, ей становилось легче.
Одна семья была очень расстроена из-за женщины, которая лежала в кровати и сильно
страдала, у ее дыхания был сильный металлический запах. К ней постоянно приходил мужчина
ее возраста и трое детей такого же возраста, как была Сиджей, когда я был Молли. Один
из детей поднял меня и посадил в кровать женщины. Я лег смирно.
