Брюс Кэмерон - Путешествие хорошего пса

Так прошло несколько лет. Я был хорошим псом, выполнял много задач и уже чувствовал

себя комфортно в своей новой роли пса, который не принадлежал никому и в то же время

принадлежал всем.

Когда наступал День Благодарения, здесь было много людей, много ароматов и много

угощений для достойного пса. Когда наступало Рождество, женщины с одеялами на головах

приходили поиграть со мной, накормить меня угощениями и посидеть вокруг большого

дерева внутри здания. На дереве висели кошачьи игрушки, вот только кошек, чтобы играть

с ними, не было.

У меня было предназначение – не такое конкретное, как заботиться о Сиджей, но все равно

я чувствовал, что нужен.

А потом, однажды после обеда, я резко проснулся и навострил уши.

– Дайте мои туфли! – прокричала женщина из одной комнаты.

Я сразу узнал ее голос.

Глория.

Глава тридцатая

Я стремглав пробежал по коридору и практически сбил Фрэн с ног, влетая в комнату. Глория

сидела на кровати в окружении сильного запаха духов, но я не обратил на нее внимания, а сосредоточился на женщине рядом с ней. Моя Сиджей!

Я окончательно нарушил регламент, забыв про самообладание и спокойствие, которого я

обычно придерживался, заходя к людям в комнаты, и прыгнул на мою девочку, встав на нее

лапами.

– Ничего себе! – удивилась она.

Я всхлипывал, мой опущенный хвост стучал по полу, а сам я кружился и подпрыгивал.

Она протянула руки и обняла мою морду ладонями, я закрыл глаза и застонал от удовольствия, наслаждаясь ее прикосновением. Наконец-то Сиджей пришла за мной!

– Тоби! Угомонись! – сказала Фрэн.

– Все в порядке. – Сиджей опустилась на колени, и ее суставы громко хрустнули. – Какой

хороший песик.

Теперь волосы моей девочки были короткими и не окружали меня шатром, как раньше.

Она пахла сладостями и Глорией. Я почувствовал, что она хрупкая и слабая, ее руки немного

дрожали, когда она прикасалась ко мне. Значит, я должен сдерживать свои чувства, хотя это

практически невозможно. Мне хотелось лаять и бегать по комнате, опрокидывая все на своем

пути.

– Тоби – наш пес-терапевт, – объяснила Фрэн. – Он живет здесь и успокаивает наших

пациентов – они очень его любят.

– Это точно не про Глорию, – сказала Сиджей и рассмеялась. – Тоби, ты терапигль!

Я завилял хвостом. Ее голос слегка дрожал и звучал немного напряженно, но я все равно

обожал его.

– Клэрити украла мои деньги, – заявила Глория. – Я хочу домой. Позвоните Джеффри.

Сиджей вздохнула, продолжая гладить меня по голове. Глория, насколько я понял, как всегда, была несчастна. А еще она стала очень старой, это я понял по ее запаху.

В последнее время я постоянно был рядом со старыми людьми.

Вошла Пэтси, распространяя аромат корицы, и привела с собой Чосера.

– Доброе утро, Глория, как вы себя чувствуете? – спросила Пэтси.

– Ничего, – сказала Глория. – Ничего.

Пэтси осталась с Глорией, а Сиджей с Фрэн прошли в комнатку с маленьким столиком.

– Тоби, ты тоже с нами? – рассмеялась Фрэн, когда я вылетел в дверь до того, как она

успела закрыться.

– Такой хороший пес, – сказала Сиджей, и я завилял хвостом.

– Вы ему понравились.

Сиджей села в кресло, и я уловил при этом резкую вспышку боли. Обеспокоенный, я прижал

голову к ее коленям. Ее рука опустилась и стала рассеяно гладить меня, я ощущал легкую

дрожь в ее пальцах. Я закрыл глаза. Я так сильно скучал по ней, а теперь, когда она была здесь, у меня возникло чувство, что мы никогда с ней не расставались.

– У Глории бывают и хорошие дни, и плохие. Сегодня хороший. Большую часть времени

у нее совершенно замутненный рассудок, – сказала Сиджей.

– Болезнь Альцгеймера безжалостна, ее развитие совершенно непредсказуемо, – ответила

Фрэн.

– Этот пунктик насчет денег сводит меня с ума. Она всем рассказывает, что я украла ее

состояние и ее дом. А правда в том, что последние пятнадцать лет я ее содержу, и, конечно же, все, что я высылаю, ей мало.

– По опыту знаю, что в таких ситуациях всех проблем не решить.

– Понимаю. И должна бы лучше с ними справляться. Я же психолог.

– Хотите обсудить, как это влияет на ваши взаимоотношения с матерью?

Сиджей сделала глубокий вдох.

– Думаю, да. Я осознала это, когда училась в магистратуре: Глория – нарцисс, она не задумывается о своем поведении и даже не предполагает, что могла совершить нечто

такое, за что нужно попросить прощения. Так что проблемы с ней никогда не разрешатся; даже когда она была полностью здорова, на это не было ни единого шанса. У многих детей, с которыми я работаю, нарциссические травмы, и опыт жизни с таким родителем очень помог

мне в работе.

– Вы работаете со старшеклассниками?

– Иногда. Моя специальность – расстройство пищевого поведения, чем страдают

практически все девочки-подростки. Но сейчас я практикую на полставки.

Тут я обнаружил, что под одним из шкафчиков Фрэн лежит мячик. Я подошел к нему

и засунул под шкафчик нос, с шумом втягивая воздух. От мячика пахло Чосером. Интересно, что он делал здесь с мячиком?

– Я знаю, что уже более двадцати двух лет вы делаете гемодиализ. Надеюсь,

вы не возражаете, что я спрашиваю, но мне кажется, что вы хороший кандидат

на трансплантацию. Вы когда-нибудь рассматривали такую возможность?

– Я могу ответить, – сказала Сиджей, – хотя не уверена, что эти вопросы имеют отношение

к Глории.

Я пытался достать мячик лапами, и мне удалось дотронуться до него, но он упорно

не сдвигался с места.

– В хосписе мы заботимся не только о пациенте, но и обо всей его семье. Чем лучше мы вас

узнаем, тем легче нам будет удовлетворить ваши потребности, – объяснила Фрэн.

– Хорошо, конечно. Вообще-то я жила с трансплантатом – двадцать два года это всего, с учетом перерыва. Я получила кадаверную почку, когда мне было тридцать. И она прослужила

мне более двух десятков лет. А потом перестала справляться. Эту патологию называют

хроническим отторжением. Я возобновила гемодиализ семнадцать лет тому назад.

– А почему вы не сделали еще одну трансплантацию?

Сиджей вздохнула.

– Органов очень мало. И я не могла забрать себе еще одну почку, когда в очереди столько

людей, которые заслуживают этого гораздо больше.

– Которые заслуживают этого гораздо больше, чем вы?

– Я уничтожила свои почки попыткой самоубийства, когда мне было двадцать пять. А ведь

некоторые дети рождаются с пороками, их вины в этом нет. Одну почку я уже получила

и не собиралась использовать вторую.

– Понятно.

Сиджей рассмеялась.

– Ваш тон воскресил в моей памяти пятьдесят часов психоанализа. Поверьте мне, я все

продумала.

Я навалился на ногу Сиджей, надеясь, что она поможет мне достать мячик.

– Тогда спасибо, что согласились обсудить, – сказала Фрэн. – Это полезная информация.

– Наверное, моя мать уже и вам рассказала… она всегда с восторгом рассказывает, что я

выпила антифриз. Три года она провела в доме престарелых и убедила там всех, что я

дьявольское отродье.

Я зевнул от беспокойства. Неужели мячик нужен только мне?

– Что случилось? Почему вы замолчали? – спросила Фрэн чуть погодя.

– Просто подумала, что, может, вам она и не расскажет. Она становится все более и более

безразличной и практически перестала есть. Думаю, какая-то часть меня не может свыкнуться

с идеей, что это действительно конец.

– Тяжело, – кивнула Фрэн, – терять кого-то, кто играл важную роль в твоей жизни.

– Я не предполагала, что действительно так тяжело, – тихо сказала Сиджей.

– Вы теряли кого-то из близких раньше?

– О да.

Я сел и стал наблюдать за моей девочкой, совершенно забыв про мячик. Она достала

кусочек мягкой бумаги и приложила к глазам.

– Мой муж, Трент, умер прошлой осенью.

Воцарилась тишина. Моя девочка опустила руку, и я стал ее лизать.

– Так я познакомилась с хосписом. Трент ушел спокойно, окруженный людьми, которые его

любили.

Наступила еще одна долгая печальная пауза. Мне было приятно слышать имя Трента, но его

запаха на Сиджей не было. Я вспомнил тот день, когда я, будучи Максом, осознал, что запаха

Рокки на Тренте больше нет. Я знал, почему исчезает запах.

Хорошо быть снова с Сиджей, но я загрустил от того, что больше не увижу Трента.

– Болезнь Глории воскресила ваши воспоминания о смерти мужа? – ласково спросила

Фрэн.

– Нет. Сейчас все по-другому. Более того, я постоянно вспоминаю его. Трент был другом, к которому я всегда могла обратиться, который никогда не просил ничего для себя. Полагаю, что долгое время я моделировала свое понимание любви, исходя из взаимоотношений