Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
Утром 1 марта, как сообщали в газетах, в высших правительственных сферах происходило уже совещание о немедленном призыве депутатов из губернии, для совместного с правительством обсуждения вопроса о том, как наложить конец нынешнему нестерпимому положению дел. Мысль эта обсуждалась в последнее время в одном из высших учреждении, и было уже предположено назначить комиссию для ее детальной разработки, «при участии представителей от существующих выборных учреждений». Газеты, предназначенные на этот раз к подготовке общественного мнения у нас и за границей («St.-Petesb. Herold»), уверяли, будто «при этом имеется в виду не ограничение верховной власти, а напротив, ее укрепление, желание оградить главу государства от ропота и борьбы партий, а также от опасностей, существенно облегчив его тяжкую ответственность сложением части ее на признанных законом представителей страны». Представитель «диктатуры сердца» уже изготовил доклад об «увенчании здания», который должен был представить на утверждение 1-го марта, — доклад, начинавшийся знаменательными словами: «В настоящее время, когда крамола в России уже окончательно подавлена»… как вдруг, в два часа пополудни, на Екатерининском канале раздались два роковых взрыва.
XVII. ВОЖДЕЛЕНИЯ Г-НА АГРОНОМСКОГО
После учительного съезда в Горелове, Тамара стала замечать, что г. Агрономский сделался к ней заметно любезнее, чем прежде: при встречах с нею старается держать себя, что называется, гоголем, с каким-то охорашивающимся подскоком, и все выразительнее поглядывает на нее с игриво-плотоядною улыбкой плешивого сатира, обнажая при этом свои противные серо-желтые зубы. Она делала вид, будто не замечает этого, и продолжала держаться с ним по-прежнему — ровно, спокойно, в пределах чисто деловых отношений. Он, между тем, чаще стал заглядывать к ней в школу, и нередко в неурочные часы, по окончании ее занятий, оправдывая эти визиты какою-нибудь случайностью, вроде того, что пошел-де прогуляться, шел мимо, да и зашел, — дай, мол, проведаю, что поделывает наша милая учительница… Позволите присесть, отдохнуть минутку? — «Сделайте одолжение». — Что же тут оставалось иначе, не выгнать же человека, да еще, в некотором роде, «начальство»! — и длится эта минутка с час, а то и больше. В другой раз зайдет спросить, не; хочет ли она новых газет почитать и журналов, или заедет с предложением, не желает ли она прокатиться с ним на его рысачке, для освежения, — погода-де чудесная. Но от подобных прогулок вдвоем Тамара всегда отказывалась под каким-нибудь благовидным предлогом. Тому такие отказы ее были досадны, но, пока-что, приходилось скрывать эту досаду на свои неудачи и ждать перемены к лучшему. Ведь она что такое, по мнению Агрономского. — «Так, девчонка себе, и только! Ни кола, ни двора, ни роду, ни племени. В таком положении, на ее месте, сделайте одолжение, всякой бы льстило такое его внимание, а она… Дура еще, не понимает своего счастия!» Но он не терял надежды, что «авось пообъездится со временем, поймет! И тогда можно будет предоставить ей разные преимущества, жалованье увеличить, наградные, пособие дать, обстановочку маленькую сделать, а наконец, и подарочки от него кое-какие будут… Шляпка там, пальтишко, платьице лишнее, поди-ка, то же нужны ведь, а на пятнадцать рублей в месяц не больно-то разошьешься. — Все это должна же она когда-нибудь понять и почувствовать!»
Однажды он пригласил ее к себе обедать, предупредив, что ожидает кое-кого из Бабьегонска, и прислал за нею лошадь. Тамара поехала, но никаких бабьегонских друзей налицо не оказалось.
— Надули, негодные! — извинялся и оправдывался, лукаво осклабляясь, Агрономский. — Не приехали!
И пришлось им обедать вдвоем. Алоизий Маркович расщедрился при этом настолько, что даже бутылку шампанского приказал откупорить, в приятной надежде подпоить недотрогу, — авось-либо станет уступчивей. Та поняла fero цель и решительно отказалась от вина, как ни уговаривал и ни упрашивал ее Агрономский хоть пригубить. Нечего делать, пришлось пить одному целую бутылку («не выливать же, ведь оно денег стоит, проклятое!») и к концу обеда это сделало его смелее. Восторженно закатывая свои водянистые глазки с идеальным выражением, он стал распространяться о прелестях взаимной, разделенной любви, не применяя, впрочем, этого к личностям, но так, вообще, в отвлеченном смысле и более с философской, социологической и биологической точек зрения. Он говорил, между прочим, что знает нескольких хороших девушек, из которых одни даром только губят в одиночестве свои лучшие годы, свою молодость, которую и помянуть-то будет им нечем, когда она минет — и какая кому с того польза?! — все равно, что собака на сене, — тогда как другие хорошие, и даже прелестные, девушки, наскучив себе таким одиночеством, махнули рукой на всякие условности, избрали каждая себе подходящего друга — и счастливы! И благо им, потому-де это «настоящие» девушки, передовые, честно мыслящие, с независимым характером и независимыми убеждениями, и все порядочные люди еще более уважают их за это, — именно за то, что они так распорядились собою, признавая и уважая не условную нравственность, а только реально-естественные, физиологические законы, так как других, пожалуй, и не хуществует, если хотите. Затем он заговорил о преимуществах гражданского брака, потому-де, что брак этот свободен от всяких предрассудков, свободен по существу и основан только на взаимном уважении, без всяких уступок отжившим и ложным принципам и т. п., и наконец, в жару своего увлечения, схватил руку Тамары и жадно стал целовать ее и сверху и в ладонь, все с тою же улыбкой сатира. Девушка поспешила освободить ее и сдержанно-сухо заметила, что не любит, чтобы ей целовали руки.
— Но ведь это в знак уважения! — оправдывался Агрономский.
— Можно уважать и без поцелуев.
— О, какая вы, однако, строгая! — отшучивался он, почувствовав, как нельзя лучше, данный ему нравственный щелчок по носу.
После этого он делал еще две-три попытки звать ее к обеду «запросто», но Тамара каждый раз отказывалась от этой чести, под тем или другим удобным предлогом. Агрономский наконец понял, что это неспроста, а когда получил еще одни отказ на новое свое приглашение, то решил себе объясниться с нею, — что, мол, это значит, что она так упорно отказывается от его хлеба-соли?..
Тамара откровенно высказала ему, что не считает такие обеды вдвоем, наедине, удобными для себя, здесь, в деревне, она живет вся на виду у всех отцов и матерей своих учеников, для которых голос ее только до тех пор и авторитетен и которые только до тех пор ее слушают и уважают, пока никакая сплетня, никакая тень сомнения или подозрения не коснулась ее доброго имени, а потому она просит его раз навсегда — ни на какие прогулки и ооеды наедине не приглашать ее больше.
Агрономский ушел от нее совершенно опешенный. Но это объяснение не охладило, однако, его домогательств: оно раздразнило только его самолюбие, вторично уже задетое девушкой. — «Так нет же, постой, я докажу тебе!»— Тамара видимо понравилась ему не на шутку, а он, привыкнув в подобных случаях к охотной уступчивости со стороны некоторых своих «подчиненных», был очень озадачен и даже раздражен своим неуспехом у «этой девчонки». — Такая вдруг неподатливость! — Как не ценить внимания его, Агрономского, почетного попечителя, члена Совета и главного воротилы по учебным делам уезда!?. Нет, это что-то смешное даже! Другая бы счастливой почла себя, на ее месте, а эта… смеет фыркать еще! Скажите пожалуйста, важное кушанье какое!
Но прошло немного времени, и он решился попытать Тамару с новой стороны: не поддастся ли она на предложение насчет законного с ним брака. Чем не жених? Годы его еще самые настоящие, лицо дышет умом и полно выразительности, глаза идеально прелестны, — это ему не раз говорили учительницы, и даже акушерки — интеллигентные акушерки! — которых он очаровывал своею неотразимостью, да он и сам хорошо это знает и видит каждый день в зеркале, — затем, богат, деловит, интеллигентен, влиятелен, уважаем всеми порядочными, честно мыслящими людьми, это ли еще не жених, в самом деле?! Какого ж рожна еще ей надобно!?. Женится ли он взаправду, или вернее, что как-нибудь обойдется, — это другое дело, вопрос будущего, и загадывать о нем пока нечего; но для нее-то, для бедной, ничтожной учительницы, такое предложение, такая видная, можно сказать, блестящая партия, — да оно ей, поди-ка, и во сне не снилось!.. Будет жить барыней, на всем на готовом, — надоело, поди-ка, мыкаться впроголодь!
Идея эта стала занимать почтенного Алоизия Марковича и все чаще и чаще приходить ему в голову — сначала слегка, потом серьезнее. — А почему бы и нет?.. Если бы, то есть, и в самом деле жениться, взаправду? — Что ж, будет у него, по крайней мере, красивая жена, неглупенькая, образованная, музыкантша (кстати, по случаю можно будет рояль для нее купить, чтобы недорого), по-французски, по-английски говорить (и это, пожалуй не лишнее… если и за границу как-нибудь поехать, переводчику платить не надо), и будет она, к тому же, признательна ему за то, что осчастливил, из грязи и нищеты вытащил, из ничтожества барыней сделал, положение дал в обществе, в холе содержит, одевает, обувает, — какого еще ей мужа надо!? Уж это, извините, не она ему, а он ей жертву приносит.
