Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
Либеральная колесница невозбранно катилась теперь по лицу земли Русской, и тогдашняя «Неделя», в статье «Новые порядки», с похвальною откровенностью высказывалась, что «никому в настоящее время не придет в голову объяснять тот или другой взгляд желанием заявить свою благонамеренность, так как подобные заявления сделались уже ненужными и даже несколько компрометирующими, ибо в настоящее время гораздо удобнее и выгоднее выставлять себя с так называемой либеральной стороны, чем с противоположной». И действительно, из независимых органов печати, верных здравому смыслу и историческим началам русского народа и государства остались только «Московские Ведомости» да «Русь», И.С. Аксакова, выступившего наконец из-под запрета и вынужденного молчания снова на публицистическое поприще. Но всякая попытка Каткова или Аксакова и каких оы то ни было частных и даже духовных лиц к разъяснению нигилистических козней и сущности нигилизма дружно и ретиво встречалась гамом, лаем и травлей в газетах и журналах, а еще более в уличных, сатирических и порнографических листках; люди эти объявлялись как бы вне гражданских прав и закона, — совсем, как под еврейским «херимом», — имена их публично шельмовались, их невозбранно обливали помоями самой грязной клеветы, заподозревали их честность, взводили на них тяжкое обвинение в продажности, обзывали их сикофантами, доносчиками, добровольцами шпионства и т. д. Под этим деспотическим давлением разнузданной и ошалелой «прессы», даже духовные проповедники оставляли возвышенный и строгий церковно-ора+орский стиль и, говоря — довольно, впрочем, сдержанно — о растлевающих язвах современной русской жизни, старались на высоте церковных кафедр усваивать себе вульгарно-модный газетный жаргон передовиц «Голоса».
В конце августа появились в газетах известия о сенаторской ревизии нескольких губерний разом, подобранных из самых различных местностей севера, востока, средней полосы, Малороссии и западного края, — и все это «ввиду готовящихся крупных реформ», но каких собственно, — об этом никто ничего положительного не ведал, и все витали только в области приятных предположений насчет «правого порядка». Вообще, относительно этих реформ, либеральные газеты обещали, по выражению одной из них, «что-то широкое и неясное, а отчасти даже и положительно нелепое», пока-то, наконец, не было обнародовано Высочайшее повеление 22 сентября, определявшее права и обязанности сенаторов, коим поручалось произвести ревизию восьми губерний. Это мероприятие, вместе с преобразованием бывшего Третьего Отделения, составляло одну из действительных заслуг графа Лорис-Меликова. К сожалению, не все сенаторы, вместе с захваченными ими из Петербурга канцелярскими «силами» и «умами», оказались на высоте порученной им задачи.
Но период розового увлечения графом и возбужденных им надежд и ожиданий начинал уже колебаться. Явились скептики, и даже между наиболее ликовавшими пять месяцев назад либералами. Освободительный престиж и либеральная репутация «диктатора» в их глазах уже несколько потускли, и — кто бы мог ожидать! — ближайшею причиною этого было именно уничтожение Третьего Отделения. И в самом деле, на верховную комиссию, при ее возникновении, возлагались в обществе, и особенно в его либеральных и чиновных кружках, чересчур уже богатые, но ни на чем положительном не основанные надежды. Все такие господа почему-то были уверены, что в эту комиссию непременно будут приглашены и они, вместе с прочими, как представители общества, земства, адвокатуры и печати, что из них будет образован какой-то особый учредительный комитет, где оудут выслушиваться их мнения, предложения, советы, что правительство будет только покорным исполнителем их предначертаний и решений и т. д. И однако же, — говорили будирующие скептики, — ничего из этого не вышло, никого из «выдающихся» общественных сил не приглашали, никаких комитетов не учреждали, ничьих мнений не спрашивали, да и самая система, в сущности, во всем осталась прежняя; переменились разве лица кое-какие да названия, и только-то! Но что же из того, что «Третье Отделение» переименовали в «Департамент полиции государственной»? Только название удлинили, — прежнее было гораздо короче и потому удобнее, — а ведь сущность-то функции того и другого остались все те же. Это выходит один только отвод глаз почтеннейшей публике, армянский фокус-покус с фальшивыми бумажками, не более! Чему же тут радоваться? О чем ликовать и чего ожидать еще?
Чуткий по своему либеральному престижу, граф Лорис- Меликов поспешил поддержать в обществе свою колеблющуюся репутацию и потому пригласил к себе, 6-го сентября, на интимную беседу за чашкой чая редакторов девяти периодических петербургских изданий, преимущественно либерального и радикального лагеря, и откровенно раскрыл пред ними те ближайшие задачи, которые он поставил себе целью своей деятельности, изложив заодно уже и свою политическую программу, клонившуюся к непременному «увенчанию здания». Польщенные таким вниманием, редакторы сейчас же, конечно, оповестили об этом свою публику и вынесли на базар ежедневной журналистики всю пикантную суть своей интимной беседы с «диктатором». Вслед за этим, либеральные фонды графа снова поднялись в публике, и ожидания ее опять оживились. Для поддержания того и другого, он, в октябре месяце, съездил на короткое время в Ливадию, а по возвращении его оттуда с шестью проектами, «касающимися», как писалось тогда, «различных преобразований в области государственного управления», опять лихорадочно пошли по Петербургу и России новые «сенсационные» слухи, что теперь-де уже «окончательно конец всему старому» — конституция!!!.. Конституция самая широкая, самая либеральная уже подписана и будет торжественно дана не сегодня — завтра, и вот здание реформ наконец-то увенчается правовым порядком!
А между тем, внутри России продолжались и разрушительные пожары, с поджогами, и голод, с сопровождавшими его болезнями и смертностью, и страшное конокрадство, и земские неурядицы, дошедшие до того, что земля войска Донского усерднейше стала ходатайствовать об избавлении ее от благодеяний навязанного ей земства; продолжались и крупные хищения из казенных и земских сундуков и банковых касс, безвластие в уездах среди избытка разнообразных, но бессильных властей, и спаиванье народа кулаками-кабатчиками и жидами, и кабала его у кулаков, и отдача обнищавших крестьян в принудительные работы за недоимки, и фабричные забастовки, и крестьянские волнения по поводу «черного передела», и развращение детей в земских школах, вносимое туда разными Софьями Перовскими, Кутитонскими, Нечаевыми, Соловьевыми, и Желябовыми, которые в свое время все были сельскими учителями и учительницами, — все это шло своим обычным порядком, равно как и подпольная работа притаившихся и притихших, пока что, бунтарей, которые, тем нс менее, в это самое время энергичнее чем когда-либо подготовляли величайшее из своих злодеяний. Но ко всем этим невзгодам прибавилась еще и новая, давно уже не проявлявшаяся, в виде повсеместных студенческих волнений.
Начались эти волнения с поездки представителя подлежащего ведомства по учебным округам, где в каждом университетском городе он считал нужным обращаться со своими «руководящими» речами и спичами не только к профессорскому персоналу, но и к студентам, в полном составе последних. Эти красивые речи, исполненные «новых веяний» и идей «децентрализации» учебного дела и освобождения его от «излишней регламентации», вместе с критикой всех распоряжений и направления графа Толстого и с обещаниями полной их отмены и полного восстановления либерального университетского устава 1863 года, — речи эти из уст такого лица, обращаемые непосредственно к самой молодежи, производили на нее тем более сильное и охмеляющее впечатление, что автор их тут же предоставлял учащимся право входить к нему с «петициями» о своих корпоративных нуждах, потребностях и желаниях. А при этом еще и газеты, как столичные, так и провинциальные, с торжеством возвещали orbi et urbi, что он «в основу своей деятельности кладет принцип диаметрально противоположный тому, каким руководствовался граф Толстой, доводивший регламентацию до крайних пределов возможного». Эта поездка по России вызвала со стороны студентов разных университетов и некоторых специальных институт тов множество «петиций» о расширениях их студентских прав и преимуществ. По всем университетам пошли опять бурные сходки, волнения и столкновения с начальством, с полицией и т. д. В «петициях» этих ходатайствовалось о невозбранном праве сходок, во всякое время, для обсуждения не только своих бытовых, но и учебных вопросов, о праве избирать самим своих профессоров, об устранении общеполицейского и уничтожении специально инспекторского надзора за студентами, внутри и вне стен университета, о восстановлении университетского и особого еще студенческого суда, о правс’подачи и впредь петиций, помимо своего начальства, непосредственно самому министру, чрез своих выборных представителей, о праве иметь бесконтрольно свои осооые библиотеки (помимо университетских), свои читальни, кассы, кухмистерские, о допущении в университеты, без всякого ограничения, евреев и учащихся женщин в признанном звании студенток и со всеми университетскими для них правами, о праве студентов вступать в брак и т. д. Таким образом, не иное что как сами же эти «руководящие речи» возбудили в учащейся молодежи излишние, не оправдавшиеся надежды и неуместные притязания, и отвлекли этим людей от занятий прямым своим делом.
