Стихи пацанов. О чести и дружбе - Пушкин Александр Сергеевич

Теперь мне недосуг

Делец пришел к начальнику с докладом,Графиня ждет от графа денег на дом,На бале граф – жену до петухов,Бедняк – давно обещанного места,Купец – долгов, невеста – женихов,Пилад – услуг от верного Ореста;Им всем ответ: «Теперь мне недосуг,А после ты зайди ко мне, мой друг».Но звать приди вельможу на пирушку,Явись в приказ со вкладчиною в кружку,Хвалить в глаза писателя начни,Иль подвергать соперников разбору,Будь иль в ходу, иль ходокам сродни, –Гость дорогой всегда, как деньги, в пору!Не слышишь ты: «Теперь мне недосуг,А после ты зайди ко мне, мой друг».Чтоб улестить взыскательную совесть,И многих лет замаранную повестьХоть обложить в красивый переплет,Ханжа твердит: «Раскаяться не поздно!»Когда ж к нему раскаянье придетИ в злых делах отчета просит грозно,Он ей в ответ: «Теперь мне недосуг,А после ты зайди ко мне, мой друг».Брак был для них венцом земного блага,Их сопрягла взаимная присяга.Их запрягла судьба за тот же гуж;Нет года: брак не роз, уж терний жатва;Жены ль вопрос, жену ли спросит муж:«А где ж любовь, а где ж на счастье клятва?»Ответ как тут: «Теперь мне недосуг,А после ты зайди ко мне, мой друг».Когда возьмет меня запой парнасскойИ явится схоластика с указкой,Сказав мне: «Стих твой вольничать привык;Будь он хоть пошл, но у меня в границах,Смирись, пока пострела не настигЖурнальный рунд деепричастий в лицах!»Я ей в ответ: «Теперь мне недосуг,А после ты зайди ко мне, мой друг».Есть гостья: ей всегда все настежь двери –Враждебный дух иль счастливая периВъезжает в дом на радость иль на страх;Как заскрыпит ее повозки полозУ молодой беспечности в дверях,Когда подаст она счастливцу голос,Не скажешь ей: «Теперь мне недосуг,А после ты зайди ко мне, мой друг!»‹1827›

Байрон

(Отрывок)

«Если я мог бы дать тело и выход из груди своей тому, что наиболее во мне, если я мог бы извергнуть мысли свои на выражение и таким образом душу, сердце, ум, страсти, чувство слабое или мощное, всё, что я хотел бы некогда искать, и всё, что ищу, ношу, знаю, чувствую и выдыхаю, еще бросить в одно слово, и будь это одно слово перун, то я высказал бы его; но, как оно, теперь живу и умираю, не расслушанный, с мыслью совершенно безголосною, влагая ее как меч в ножны…»

(«Чайльд Гарольд». Песнь 3, стрф. XCVII)Поэзия! твое святилище природа!Как древний Промефей с безоблачного сводаПохитил луч живой предвечного огня,Так ты свой черпай огнь из тайных недр ея.Природу заменить вотще труда усилья;Наука водит нас, она дает нам крыльяИ чадам избранным указывает следВ безвестный для толпы и чудотворный свет.Счастлив поэт, когда он внял от колыбелиЕе таинственный призыв к заветной цели,Счастлив, кто с первых дней приял, как лучший дар,Волненье, смелый пыл, неутолимый жар;Кто детских игр беглец, объятый дикой думой,Любил паденью вод внимать с скалы угрюмой,Прокладывал следы в заглохшие леса,Взор вопрошающий вперял на небесаИ, тайною тоской и тайной негой полный,Любил скалы, леса, и облака, и волны.В младенческих глазах горит души рассвет,И мысли на челе прорезан ранний след,И чувствам чуждая душа, еще младая,Живет в предчувствии, грядущим обладая.Счастлив он, сын небес, наследник высших благ!Поведает ему о чуде каждый шаг.Раскрыта перед ним природы дивной книга;Воспитанник ее, он чужд земного ига;Пред ним отверстый мир: он мира властелин!Чем дале от людей, тем мене он один.Везде он слышит глас, душе его знакомый:О страшных таинствах ей возвещают громы,Ей водопад ревет, ласкается ручей,Ей шепчет ветерок и стонет соловей.Но не молчит и он: певец, в пылу свободы,Поэзию души с поэзией природы,С гармонией земли гармонию небесСливает песнями он в звучный строй чудес,И стих его тогда, как пламень окрыленный,Взрывает юный дух, еще не пробужденный,В нем зажигая жар возвышенных надежд;Иль, как Перуна глас, казнит слепых невежд,В которых, под ярмом презрительных желаний,Ум без грядущего и сердце без преданий.Таков, о Байрон, глас поэзии твоей!Отважный исполин, Колумб новейших дней,Как он предугадал мир юный, первобытный,Так ты, снедаемый тоскою ненасытнойИ презря рубежи боязненной толпы,В полете смелом сшиб Иракловы столпы:Их нет для гения в полете непреклонном!Пусть их лобзает чернь в порабощеньи сонном,Но он, вдали прозрев заповедну́ю грань,Насильства памятник и суеверья дань,Он жадно чрез нее стремится в бесконечность!Стихия высших дум – простор небес и вечность.Так, Байрон, так и ты, за грань перескочивИ душу в пламенной стихии закалив,Забыл и дольный мир, и суд надменной черни;Стезей высоких благ и благодатных тернийДостиг ты таинства, ты мыслью их проник,И чудно осветил ты ими свой язык.Как страшно-сладостно в наречьи сердцу новомНас пробуждаешь ты молниеносным словом,И мыслью, как стрелой перунного огня,Вдруг освещаешь ночь души и бытия!Так вспыхнуть из тебя оно было готово –На языке земном несбыточное слово,То слово, где б вся жизнь, вся повесть благ и мукСосредоточились в единый полный звук;То слово, где б слились, как в верный отголосок,И жизни зрелый плод и жизни недоносок.Весь пыл надежд, страстей, желаний, знойных дум,Что создали мечты и ниспровергнул ум,Что намекает жизнь и не доскажет время,То слово – тайное и роковое бремя,Которое тебя тревожило и жгло,Которым грудь твоя, как Зевсово чело,Когда им овладел недуг необычайный,Тягчилась под ярмом неразрешенной тайны!И если персти сын, как баснословный бог,Ту думу кровную осуществить не мог,Утешься: из среды души твоей глубокойНам слышалась она, как гул грозы далекой,Не грянувшей еще над нашею главой,Но нам вещающей о тайне страшной той,Пред коей гордый ум немеет боязливо,Которую весь мир хранит красноречиво!Мысль всемогуща в нас, но тот, кто мыслит, слаб;Мысль независима, но времени он раб.Как искра вечности, как пламень беспредельный,С небес запавшая она в сосуд скудельный,Иль гаснет без вести, или сожжет сосуд.О Байрон! над тобой свершился грозный суд!И лучших благ земли и поздних дней достойный,Увы! не выдержал ты пыла мысли знойной,Мучительно тебя снедавшей с юных пор.И гроб, твой ранний гроб, как Фениксов костер,Благоухающий и жертвой упраздненный,Бессмертья светлого алтарь немой и тленный,Свидетельствует нам весь подвиг бытия.Гроб, сей Ираклов столп, один был грань твоя,И жизнь твоя гласит, разбившись на могиле:Чем смертный может быть, и чем он быть не в силе.между 1824 и 1827