Иван Дмитриев - Избранные произведения
1792
Искатели Фортуны[69]
Кто на своем веку Фортуны не искал?Что, если б силою волшебною какоюВсевидящим я сталИ вдруг открылись предо мноюВсе те, которые и едут, и ползут,И скачут, и плывут,Из царства в царство рыщутИ дочери судьбы отменной красотыИль убегающей мечтыБез отдыха столь жадно ищут?Бедняжки! жаль мне их: уж, кажется, в руках…Уж сердце в восхищеньи бьется…Вот только что схватить… хоть как, так увернется,И в тысяче уже верстах!«Возможно ль, — многие, я слышу, рассуждают, —Давно ль такой-то в нас искал?А ныне как он пышен стал!Он в счастии растет; а нас за грязь кидают!Чем хуже мы его?» Пусть лучше во сто раз,Но что ваш ум и все? Фортуна ведь без глаз;А к этому прибавим:Чин стоит ли того, что для него оставимПокой, покой души, дар лучший всех даров,Который в древности уделом был богов?Фортуна — женщина! умерьте вашу ласку;Не бегайте за ней, сама смягчится к вам.Так милый Лафонтен давал советы намИ сказывал в пример почти такую сказку.В деревне ль, в городке,Один с другим невдалеке,Два друга жили;Ни скудны, ни богаты были.Один все счастье ставил в том,Чтобы нажить огромный дом,Деревни, знатный чин, — то и во сне лишь видел;Другой богатств не ненавидел,Однако ж их и не искал,А кажду ночь покойно спал.«Послушай, — друг ему однажды предлагает, —На родине никто пророком не бывает;Чего ж и нам здесь ждать? — Со временем сумы.Поедем лучше мыИскать себе добра; войти, сказать умеем;Авось и мы найдем, авось разбогатеем».«Ступай, — сказал другой, —А я остануся; мне дорог мой покой,И буду спать, пока мой друг не возвратится».Тщеславный этому дивитсяИ едет. На пути встречает цепи гор,Встречает много рек, и напоследок встретилТу самую страну, куда издавна метил:Любимый уголок Фортуны, то есть двор;Не дожидаяся ни зову, ни наряду,Пристал к нему и по обрядуВсех жителей его он начал посещать:Там стрелкою стоит, не смея и дышать,Здесь такает из всей он мочи,Тут шепчет на ушко; короче: дни и ночиНаш витязь сам не свой;Но все то было втуне!«Что за диковинка! — он думает. — Стой, стойДа слушай об одной Фортуне,А сам все ничего!Нет, нет! такая жизнь несноснее всего.Слуга покорный вам, господчики, прощайте;И впредь меня не ожидайте;В Сурат, в Сурат лечу! Я слышал в сказках, тамФортуне с давних лет курится фимиам…»Сказал, прыгнул в корабль, и волны забелели.Но что же? Не прошло недели,Как странствователь наш отправился в Сурат,А часто, часто он поглядывал назад,На родину свою: корабль то загорался,То на мель попадал, то в хляби погружался;Всечасно в трепете, от смерти на вершок;Бедняк бесился, клял — известно, лютый рок,Себя, — и всем и всем изрядна песня пета!«Безумцы! — он судил. — На край приходим светаМы смерть ловить, а к ней и дома три шага!»Синеют между тем Индийски берега,Попутный дунул ветр; по крайней мере кстатеПришло мне так сказать, и он уже в Сурате!«Фортуна здесь?» — его был первый всем вопрос.«В Японии», — сказали.«В Японии? — вскричал герой, повеся нос. —Быть так! плыву туда». И поплыл; но, к печали,Разъехался и там с Фортуною слепой!«Нет! полно, — говорит, — гоняться за мечтой».И с первым кораблем в отчизну возвратился.Завидя издали отеческих богов,Родимый ручеек, домашний милый кров,Наш мореходец прослезилсяИ, от души вздохнув, сказал:«Ах! счастлив, счастлив тот, кто лишь по слуху зналИ двор, и океан, и о слепой богине!Умеренность! с тобой раздолье и в пустыне».И так с восторгом он и в сердце и в глазахВ отчизну наконец вступает,Летит ко другу, — что ж? как друга обретает?Он спит, а у него Фортуна в головах!
1794
Дуб и Трость[70]
Дуб с Тростию вступил однажды в разговоры:«Жалею, — Дуб сказал, склоня к ней важны взоры, —Жалею, Тросточка, об участи твоей!Я чаю, для тебя тяжел и воробей;Легчайший ветерок, едва струящий воду,Ужасен для тебя, как буря в непогоду,И гнет тебя к земли,Тогда как я — высок, осанист и вдалиНе только Фебовы лучи пересекаю,Но даже бурный вихрь и громы презираю;Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон;Всё для меня Зефир, тебе ж всё Аквилон.Блаженна б ты была, когда б росла со мною:Под тению моей густоюТы б не страшилась бурь; но рок тебе судилРасти наместо злачна долаНа топких берегах владычества Эола.По чести, и в меня твой жребий грусть вселил».«Ты очень жалостлив, — Трость Дубу отвечала, —Но, право, о себе еще я не вздыхала,Да не о чем и воздыхать:Мне ветры менее, чем для тебя, опасны.Хотя порывы их ужасныИ не могли тебя досель поколебать,Но подождем конца». — С сим словом вдруг завылаОт севера гроза и небо помрачила;Ударил грозный ветр — все рушит и валит,Летит, кружится лист; Трость гнется — Дуб стоит.Ветр, пуще воружась, из всей ударил мочи —И тот, на коего с трудом взирали очи,Кто ада и небес едва не досягал, —Упал!
1795
Два Голубя[71]
Два Голубя друзьями были,Издавна вместе жили,И кушали, и пили.Соскучился один все видеть то ж да то ж;Задумал погулять и другу в том открылся.Тому весть эта острый нож;Он вздрогнул, прослезилсяИ к другу возопил:«Помилуй, братец, чем меня ты поразил?Легко ль в разлуке быть?.. Тебе легко, жестокой!Я знаю; ах! а мне… я, с горести глубокой,И дня не проживу… к тому же рассуди,Такая ли пора, чтоб в странствие пускаться?Хоть до зефиров ты, голубчик, погоди!К чему спешить? Еще успеем мы расстаться!Теперь лишь Ворон прокричал,И без сомнения — страшуся я безмерно!Какой-нибудь из птиц напасть он предвещал,А сердце в горести и пуще имоверно!Когда расстанусь я с тобой,То будет каждый день мне угрожать бедой:То ястребом лихим, то лютыми стрелками,То коршунами, то силками —Все злое сердце мне на память приведет.Ахти мне! — я скажу, вздохнувши, — дождь идет!Здоров ли то мой друг? не терпит ли он холод?Не чувствует ли голод?И мало ли чего не вздумаю тогда!»Безумцам умна речь — как в ручейке вода:Журчит, и мимо протекает.Затейник слушает, вздыхает,А все-таки лететь желает.«Нет, братец, так и быть! — сказал он, — полечу!Но верь, что я тебя крушить не захочу;Не плачь; пройдет дни три, и буду я с тобоюКлеватьИ ворковатьОпять под кровлею одною;Начну рассказывать тебе по вечерам —Ведь все одно да то ж приговорится нам —Что видел я, где был, где хорошо, где худо;Скажу: я там-то был, такое видел чудо,А там случилось то со мной —И ты, дружочек мой,Наслушаясь меня, так сведущ будешь к лету,Как будто бы и сам гулял по белу свету.Прости ж!» — При сих словахНаместо всех увы! и ах!Друзья взглянулись, поклевались,Вздохнули и расстались.Один, носок повеся, сел;Другой вспорхнул, взвился, летит, летит стрелою.И, верно б, сгоряча край света залетел;Но вдруг покрылось небо мглою,И прямо страннику в глазаИз тучи ливный дождь, град, вихрь, сказать вам словом,Со всею свитою, как водится, гроза!При случае таком, опасном, хоть не новом,Голубчик поскорей садится на сучокИ рад еще тому, что только лишь измок.Гроза утихнула, Голубчик обсушилсяИ в путь опять пустился.Летит и видит с высокаРассыпанно пшено, а возле — Голубка;Садится, и в минутуЗапутался в сети; но сеть была худа,Так он против нее носком вооружился;То им, то ножкою тянув, тянув, пробилсяИз сети без вреда,С утратой перьев лишь. Но это ли беда?К усугубленью страхаЯвился вдруг Соко́л и, со всего размаха,Напал на бедняка,Который, как злодей, опутан кандалами,Тащил с собой снурок с обрывками силка.Но, к счастью, тут Орел с широкими крыламиДля встречи Сокола спустился с облаков;И так, благодаря стечению воров,Наш путник Соколу в добычу не достался;Однако все еще с бедой не развязался:В испуге потеряв и ум, и зоркость глаз,Задел за кровлю он как разИ вывихнул крыло; потом в него мальчишка —Знать, голубиный был и в том еще умишка —Для шутки камешек лукнулИ так его зашиб, что чуть он отдохнул;Потом… потом, прокляв себя, судьбу, дорогу,Решился бресть назад, полмертвый, полхромой;И прибыл наконец калекою домой,Таща свое крыло и волочивши ногу.
О вы, которых бог любви соединил!Хотите ль странствовать? Забудьте гордый НилИ дале ближнего ручья не разлучайтесь.Чем любоваться вам? Друг другом восхищайтесь!Пускай один в другом находит каждый часПрекрасный, новый мир, всегда разнообразный!Бывает ли в любви хоть миг для сердца праздный?Любовь, поверьте мне, все заменит для вас.Я сам любил: тогда за луг уединенный,Присутствием моей подруги озаренный,Я не хотел бы взять ни мраморных палат,Ни царства в небесах!.. Придете ль вы назад,Минуты радостей, минуты восхищений?Иль буду я одним воспоминаньем жить?Ужель прошла пора столь милых обольщенийИ полно мне любить?
1795
