User - o bdf4013bc3250c39

панели. Повернул вертушку замка.

Их было двое – один в штатском, он вошел первым, и старший сержант. На

его груди болтался короткоствольный милицейский АК-74 - «курносый», как

Добряков называл такую модификацию автомата.

«С такими в Афгане мы много не навоевали бы», - уже совершенно не к

месту отметил про себя Добряков.

- Оперуполномоченный лейтенант Колыванов, - сверкнул корочками

штатский.

- Милости просим, - кивнул Добряков, пытаясь держаться развязнее, хотя

получалось это, чувствовал, плохо.

Они вошли уверенно, по-хозяйски и тут же направились на кухню. Лейтенант

присел на табурет, а сержант остался стоять в дверях, прислонившись к

косяку.

- Ну что, Добряков, собирайся, - лениво, вразвалочку скомандовал лейтенант.

- Он заявление написал? – открыто спросил Добряков.

- Соображаешь, - кивнул лейтенант.

- Теперь – суд?

- Ну, еще не скоро. Сперва следствие.

- Ну да, что это я…

- Ага. Так ты того – собирайся. У нас еще дела есть, помимо вашей драки.

- Драки-то не было, - уныло, зато честно признался Добряков.

- Надо полагать, не было, - поддакнул лейтенант. – Правильнее сказать –

избиение. С нанесением вреда здоровью.

- Какой степени тяжести?

- Да скажут тебе все! Собирайся! – лейтенант начинал нервничать.

- Ударил-то я его один раз, - пробовал было защищаться Добряков, в тот

момент совершенно не соображая, что делать это нужно в другом месте и

перед другим человеком.

242

- Один раз! – передразнил лейтенант. – Выстрелить вон тоже можно один раз,

- он кивнул на автомат. – Зато как! Знаешь, нет?

- Знаю, я в Афгане воевал. Я старший лейтенант запаса, - Добрячков уже

начал приходить в себя, его голос мало-помалу приобретал твердость и

убедительность.

- Да ну! – от удивления лейтенант выкатил глаза и медленно перевел взгляд

на сержанта. Тот вообще отстал от косяка и встал чуть ли не по стойке

«смирно».

- Показать билет? – Добрякову это, ей богу, даже начинало нравиться. – У

меня и орден есть. Красной Звезды.

Оба гостя стали похожи персонажа известной присказки, глядящего на новые

ворота.

- Так ты того… Орден-то покажи, - первым пришел в себя лейтенант.

- Ну да, - тут же поддакнул второй, - а то болтать-то – не уголь грузить.

Добряков прошел мимо них в комнату. Никто из них не пошел за ним.

«Неосмотрительно, - ликовал он, - а вдруг с балкона срыгну? Невысоко…»

Вернулся Добряков с темно-синей коробочкой и открыл ее. На малиновой

подушечке лежала «звездочка», ни разу после награждения им так и не

надетая.

- Ну, ты молоток, - лейтенант, казалось, заискивал перед орденоносцем. – И

удостоверение есть?

- Не купил ведь я ее. Показать?

- Да ладно, ладно, верю. А за что? – он уже вертел орден в руках.

- Долгая история, - небрежно бросил Добряков. – Разрешите выпить?

Лейтенант кивнул. Добряков выпил и предложил гостям.

- Спасибо, мы при исполнении, - отказался лейтенант. - Да ты давай…

расскажи!

- Вы ведь спешите. Дел много, - подтрунил Добряков.

- Да ладно ты! У нас их всегда много. Не убегут! А тут… Не каждый день

приходится орденоносцев арестовывать, да? – подмигнул он сержанту.

243

- А я что – арестованный? – спросил Добряков.

- Ну, задержанный, - поправился лейтенант. – Так за что?

- Бойца вынес раненого с поля боя.

- Под пулями, что ли?

- А то! Под пулеметными.

- И не зацепило?

- Бог миловал.

- Засада, что ли?

- Капитальная. Этот боец, радист, пробовал проползти в укромное местечко

за камнями, чтобы запросить подмоги. Так его вместе с рацией чуть ли не в

капусту искрошили. Удивительно, как еще жив остался. Ему потом обе ноги

ампутировали… Ладно, поехали, лейтенант, грустно все это вспоминать.

- Да-а-а-а, - протянул тот. – И как же вы тогда спаслись? Кто помог-то?

- Я же говорю – Бог. Другому некому. Со своими мы так и не связались.

- Не хочешь ты говорить. Вернее, не можешь. Понимаю, - кивнул лейтенант. –

Ну, поехали, - как-то нерадостно вздохнул он.

- Разрешите еще выпить? – кивнул Добряков на бутылку. Он вдруг отчетливо

понял, что вскоре ему предстоят не лучшие жизненные моменты.

- Понимаю, - кивнул лейтенант. – Пей.

Добряков выпил еще полстакана, подождал, пока водка улеглась, отрыгнул, убрал оставшуюся водку в холодильник и протянул руки.

– Уж извини, орденоносец, что без особого шика… - и лейтенант защелкнул

наручник на запястье его правой руки. Второй закрепил на своей левой.

Когда вышли на улицу, уже опускались сумерки.

«Вот и день прошел, - тоскливо подумал Добряков. – Один длинный,

несуразный день. И зачем он вообще был? Зачем надо было проживать его?»

Лейтенант подтолкнул его к милицейской малолитражке с мигалкой наверху.

За руль сел сержант, Добряков с лейтенантом уселись на заднее сиденье.

- Неудобно? – спросил лейтенант. – Ничего, тут недалеко.

244

Добряков и без него знал что недалеко. Новое здание районного отделения

милиции было недавно построено в соседнем квартале и выделялось на фоне

однотипных желтовато-белых жилых домов своим оригинальным колоритом:

три его этажа были окрашены в цвета государственного флага – третий этаж

был белым, второй – синим, третий - красным. В подвальном помещении

отделения, как слышал Добряков, разместили камеры для задержанных. Он

также слышал, что вместо уродливых общих «обезьянников» задержанные

теперь ожидали дальнейшей своей участи в современных, под стать

американским, казематах-одиночках. Камеры, говорили, были просторные:

приличные, в полный рост нары, много свободного места, чтобы поразмять

затекшие ноги, высокие потолки. Правда, света, как во всех таких

помещениях, было недостаточно: на всю камеру было одно-единственное

забранное решеткой окошечко высоко под потолком, которое, впрочем, через

пульт управление регулярно открывалось для проветривания камеры.

«Туда меня, наверное, и сунут, - грустно подумал Добряков. – Вот и будет

возможность оценить прогресс российской пенитенциарной системы!»

Он не ошибся. Дежурный сержант, амбал ростом под потолок, изъял у него

все вещи, которые были при нем: ключи от квартиры, мобильный телефон,

сигареты, зажигалку.

- А покурить нельзя будет? – едва спросил Добряков, как тут же получил от

дежурного сокрушительный удар в солнечное сплетение.

- За… что?... – прохрипел Добряков.

- За излишние вопросы, - грозно рявкнул дежурный. – Что можно будет, тебе

сообщат.

- Когда, осмелюсь спросить? – осторожно поинтересовался Добряков,

держась за живот и морщась от боли.

- С утра, когда ж еще! – лениво зыркнул на него глазами сержант. –

Следователь придет только утром. Так что отдыхай пока, потом такой

возможности тебе уже не дадут!

245

Он втолкнул задержанного в одну из камер, и тяжелая дверь задвинулась,

оставив узника в полутемном помещении.

Добряков осмотрелся. Действительно просторно. Действительно лежак

длинный и широкий. Стены выкрашены не в мрачный, а в приятно-розовый

цвет. Правда, на лежанке никакой подушки, разумеется, нет, но хотя бы

сделано деревянное изголовье, так что можно приноровиться. Под потолком, точно, узенькое окошечко. Оно открыто, и приток свежего вечернего воздуха

особенно ощутим в этом душном пространстве.

Добряков опустился на деревянную лежанку, лег на спину, вытянул ноги.

Приклонил голову на изголовье. Жестко. Сунул под голову руку – уже

получше.

«Ну вот, периодически меняя руки, можно в принципе и ночь тут провести», -

подумал он. Правда, эта мысль не принесла ему ровно никакого облегчения.

Напротив, ощутив минимальный покой, Добряков мог, наконец-то, подумать

о своем теперешнем положении, и думы эти повергли его в дремучее

отчаяние.

Он пробовал осмыслить случившееся, но выветривавшийся хмель въедливо,

до тошноты терзал душу, нервы собрались в один болезненный комок,

трепетали, как струна, и думать было совершенно несподручно.

Скорее, не мысли, а обрывки видений носились перед ним, а уставший от

пьянки мозг реагировал на них чересчур болезненно. Виделся ему Рюмин с

перекошенным от боли лицом, отчетливо звучал его дикий вопль, и тут же

укоризненный голос Сашки-продавца, который, словно бур, вверчивался в

мозг: «Как же так? Я тебе всегда рад, а ты мне бизнес ломаешь! Ломаешь…

Ломаешь…»

Добряков закрыл уши ладонями. Видения и голоса на мгновение исчезли. Но

вместо них что-то неясное, тяжело, и вдвое невыносимое наваливалось на

него сверху, физически давило на грудь, сковывало движения.

Он понимал, что самое главное сейчас, в его положении было обдумать как

следует все случившееся, попытаться найти хоть какую-то возможность не