Предназначение человека. От Книги Бытия до «Происхождения видов» - Сэмюэл Уилкинсон
Но что я имею в виду, говоря о «хорошем обществе»? Что вкладываю в этот термин?
Это еще один сложный вопрос. У большинства из нас есть хоть какое-то представление о том, каким должно быть хорошее общество. Оно должно обеспечивать защиту уязвимым. Ценить правду и справедливость. Предоставлять людям максимум возможностей быть счастливыми. Кроме того, хорошее общество поощряет право человека на выбор – до тех пор, пока этот выбор не наносит другим вреда и не нарушает их прав. В числе прочих важных ценностей такого общества – безопасность, возможность развиваться, неприкосновенность частной жизни, социальная вовлеченность и т. д.
Проблема в том, что если мы назовем с десяток принципов хорошего общества и попросим тридцать человек распределить их от наиболее к наименее важному, мы, скорее всего, получим тридцать разных списков. По большей части именно вопрос приоритетности этих принципов привел к разделению американской политической системы на два противоположных лагеря. Но лично мне кажется, что устроители политических дебатов упускают из виду другую, более фундаментальную проблему, не позволяющую нам построить хорошее общество. Суть этой проблемы в том, что темные стороны человеческой природы – эгоизм, жадность, лживость, агрессия и прочие – отдаляют нас от всеобщего благополучия. И хотя многие уважаемые люди до сих пор не могут прийти к согласию в том, какие принципы наиболее важны для построения хорошего общества, почти все они согласятся с тем, что, если бы у нас был способ, делающий людей более добродетельными, создать хорошее общество было бы намного легче (даже если нам так и не удастся прийти к общему определению этого термина)[510].
О том, как построить хорошее общество, написано много книг. В сущности, в этом состояла одна из главных целей политической философии с самого ее возникновения. Множество групп, подобных общине Онайда, сознательно отвергали знакомый общественный строй и радикальным образом меняли правила поведения в обществе в попытке создать социальную утопию. Некоторые из них объединяла глубокая религиозная вера, в то время как другие оказывались совершенно светскими. Многие из этих обществ руководствовались благими намерениями, поскольку люди, стоявшие у их истоков, прекрасно понимали, что, если привычный им строй останется неизменным, им придется и дальше мириться с вопиющими проявлениями социальной несправедливости. В других случаях обществами руководили харизматичные фанатики, чьи мотивы постепенно менялись под влиянием неуклонно возраставшей жажды власти. В начале XIX века американские сообщества, проникнувшиеся новым духом независимости, проводили десятки утопических экспериментов, намереваясь полностью преобразить социальные механизмы и нравы людей. Помимо общины Онайда, существовали Брукфарм, общины шейкеров, колония в заливе Раритан, колония в Нью-Филадельфии, Общество гармонии и приверженцы свободной любви в Дэвис-хаусе. Многие из этих экспериментов по созданию общин руководствовались достойными целями и были открыты передовым идеям, связанным с отношением к женщинам и устранением частной собственности. Однако все они потерпели крах, и, как правило, в течение года (община Онайда, продержавшаяся несколько лет, была одним из редких исключений)[511].
Вряд ли их провал можно объяснить какой-то одной причиной. Впрочем, у большинства из этих экспериментов была общая черта: их участников вынуждали отказаться от близких семейных отношений. В связи с этим во многих группах радикально менялось отношение к сексу. Где-то (например, в общине Онайда) поощрялась смена сексуальных партнеров, а естественное стремление к исключительному характеру отношений оказывалось под запретом. С другой стороны, такие группы, как колония в Нью-Филадельфии, Общество гармонии и шейкеры, выступали за абсолютное воздержание. Предводители этих общин полагали, что ослабление связей между супругами позволит укрепить связь внутри всей общины. Именно поэтому духовные лидеры некоторых общин стремились ослабить связь между родителями и детьми, насильно принуждая их жить в отрыве друг от друга[512]. Как показал пример общины Онайда, этот подход был ошибочным – и, более того, привел к обратным результатам[513].
Мы уже говорили, что родственный отбор лежит в основе глубочайших форм любви, доверия, верности, доброты и многих других положительных качеств, присущих нам в силу нашего биологического устройства. Мы от природы «запрограммированы» на то, чтобы любить наши семьи и заботиться о них больше, чем обо всем остальном. Это – следствие нашей эволюции. В то же время общества, стремящиеся исказить сокровенные формы любви, оказываются нежизнеспособными. Развивая данную мысль, можно сказать, что те общества, в которых поощряются здоровые семейные отношения, со временем получают значительное преимущество. Это происходит как минимум по двум причинам: 1) мужчинам помогают расходовать агрессию таким образом, чтобы это приносило всем пользу; 2) создаются условия, способствующие благополучию детей.
Отцовство: совершенствование мужчины
Поскольку многими глубинными аспектами нашего лучшего «я» мы обязаны течению эволюции, сформировавшей семейные отношения в известном нам виде, логично было бы предположить, что лучшие стороны характера взрослого человека раскрываются именно в тот момент, когда он активно вовлечен в воспитание своих детей и работу на благо своей семьи. Это предположение подтверждается огромным множеством социологических исследований. В сущности, семейная жизнь представляет собой наиболее мощный и действенный способ совершить выбор в пользу лучших черт нашего характера. Это особенно справедливо в отношении мужчин, ответственных за бóльшую часть социальных проблем в большинстве культур. Вероятность совершения поджога мужчиной в пять раз выше, чем женщиной; воровства – в семь раз; убийства – в десять раз и изнасилования – в восемьдесят с лишним раз[514]. Кроме того, свыше 90 % заключенных составляют мужчины[515].
Вместе с тем, когда мужчины «пускают корни» и становятся отцами, их характер часто меняется – неуловимо, но весьма значительно. Создается впечатление, что отцовство направляет мужскую энергию и агрессию в созидательное русло, приносящие благо всему обществу. Более того, из опыта многих культур мы знаем, что мужчина-отец становится менее эгоистичным и более социально ответственным[516].
Безусловно, просоциальному поведению, направленному на благо общества, способствует не сам факт появления детей на свет – необходимо, чтобы мужчина также принимал участие в их воспитании. К сожалению, биологическая связь с ребенком у мужчин намного слабее, чем у женщин, поскольку им не приходится жертвовать таким количеством сил ради физического зачатия нового человеческого существа. Чисто биологически мужчина может внести свою лепту в зачатие ребенка всего на несколько минут, а нередко бывает и так, что, зачав ребенка, он даже не знает об этом. Для женщины подобный сценарий никак невозможен, поскольку она вносит в развитие своего потомства невероятный биологический вклад. На протяжении большей части года она вынашивает, а затем рожает и кормит ребенка грудью, еще больше укрепляя возникшую между ними биологическую связь. Таким образом, можно сказать, что биологическая связь ребенка с матерью намного прочнее, чем его связь с отцом. У женщин эмоциональная связь с детьми крепнет сама собой – в силу значительного биологического вклада в их воспитание. Что касается мужчин, то их связь с ребенком, напротив, остается сравнительно слабой. Почти во всех культурах мужчины с большей вероятностью, чем женщины, начинают проявлять отстраненность и равнодушие в отношении потомства. Для того чтобы усилить связь с ребенком и закрепиться в роли отца, мужчине необходимо сильное воздействие со стороны общества и культуры. На протяжении почти всей человеческой истории этой цели служил институт брака.
Лишь после стремительного роста числа разводов, произошедшего в конце XX века, ученые до конца осознали, насколько важен брак для связи отцов и детей. Для мужчины самый очевидный способ участвовать в жизни ребенка – это жить с его матерью. Однако
