Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 1
Из глины слепленные нами же божки.
Поскольку для того, чтоб стать богами,
Они должны пройти сквозь то же пламя.
* * * * *
Ослепший разум следует покорно,
Душе поверив. Недогадливый слепец
Не ведает, что поводырь незряч
И претендует на бессмертие.
А впрочем,
Короче путь, зато богаче счастьем.
Пределам горизонта неподвластный,
На слух, на вкус, на ощупь
Мир – прекрасен.
* * * * *
Торговцы счастьем, продавцы спасенья
Грозят и зазывают: «Выбирай –
Душа иль тело, вечность иль мгновенье,
Дорога в ад или тропинка в рай».
Но страха и надежды не тая,
Познает дух, уверится сознанье,
Что вышит по канве небытия
Единой нитью весь узор существованья.
Корнеплод
Среди пестрой толпы огородной,
Где толстуха рыжая – тыква
Норовит подкатиться поближе
К баклажану, заморскому франту,
Где соседствуют в пряном раздоре
Желчный перец, чеснок-зубоскал,
И зарывшийся в грязь старый хрен,
Там растет потихоньку и репа –
Проницательный овощ-философ.
Сущность жизни – и сладость, и горечь –
Все впитала она сердцевиной,
Воплотив мирозданье, где корень
Неотделим от плода.
* * * * *
Печалью жажду утолив, весельем – голод,
Свободен тот, кто все простил. Он снова молод.
Ему не в тягость дальний путь, открытый взору.
И ясен свет, и внятен зов его простора.
Глина
Как луч, преображенный витражом,
Как воздух, в слово перекованный в гортани,
Душа желает влажной глиной стать,
Во всем покорной всемогущей длани,
И пусть потом – пройти через огонь,
И век служить, и не копить заслуг.
Она желает, и творит себе сама
Предназначение, и гончара, и круг.
Человек-амфибия
Человек-амфибия обращает время вспять.
Человек-амфибия возвращается в лоно вод.
Отныне бездна станет его землей,
Отныне вода ему заменит небесный свод.
Не надо его окликать, жалеть, вспоминать.
У кромки воды оборвалась цепочка слов.
Он сам избрал свободу вместо судьбы,
И он познает мир до рожденья миров.
Первый снег
...Прежде Евы была Лилит...
Не из глины, не из ребра –
Из рассветного серебра.
Вадим Шефнер
Лыжи, как длинные языки,
Лижут снежный пломбир.
Все печали под снегом спят,
Ясен морозный мир.
Первозданный снежный Эдем
Не знает ни зла, ни добра.
Бежит по рассветному серебру
Лыжница из серебра.
Учитель Тай Чи
памяти мастера Ченг Хцианг Ю (1929 – 2010)
Жизнь не идет на сделки,
Смерть не делает уступок.
Невозможно приостановить течение
Потока, уносящего лодку,
Невозможно измерить глубину
Бездны, которая ее поглотит.
Мой учитель был мудрым человеком.
Я исписывала страницу за страницей
Поспешными каракулями,
Пытаясь схватить, запечатлеть в словах
Неуловимое и непрестанное движенье.
Когда тетрадь заполнялась наполовину,
Я покупала еще одну, про запас.
Мой учитель был старым человеком.
Теперь я гляжу на белые листы.
Я могла бы заполнить их
Своими собственными размышлениями,
Я могла бы найти себе другого учителя,
Я могла бы убедить себя, что эта бумага
Имеет иное предназначение –
Вести учет текущим делам,
Собирать рецепты супов и запеканок...
Но страницы останутся пустыми.
Жизнь не идет на сделки,
Смерть не делает уступок.
* * * * *
Когда печаль раскрывает крылья в полную ширь
И вес ее отрывается от земли,
Детали сливаются в безымянный простор:
Огни дорог, деревья, прибой, корабли.
Лунный свет превращает угольную черноту в серебро,
Зимний ветер свертывает горячие слезы в лед.
И кажется, что не нужно запоминать, как вернуться назад,
И кажется, что бесконечно может длиться полет.
Вечер
Погружаясь в сумрак,
Как в воду,
Освобождаюсь от груза
Памяти, слов, имен.
Осязанье, слух, обонянье
Опережают зренье.
Явь раскрывает объятья,
В себя принимая сон.
Был бы Бог, я б молилась,
Слушал бы ангел – пела.
Но я ощущаю рядом
Лишь вечер да тишину.
И я, как дельфин, выдыхаю
Безмолвную благодарность,
Всплывая и вновь погружаясь
В мерцающую глубину.
Наум Коржавин (Мандель) – один из наиболее известных российских поэтов. Родился в 1925 году. В 45-м поступил в Литературный институт им. М.Горького. В 47-м был арестован чекистами, а в 54-м – амнистирован. Зарабатывал на жизнь переводами. Выход в 1961 году сборника «Тарусские страницы», где была большая подборка его стихов, принес ему широкую известность. В 1963 году в «Советском Писателе» вышел первый сборник стихов. Многие стихотворения Коржавина приходили к читателям через самиздат. В 66 – 67-х годах он участвовал в движении прогрессивной интеллигенции в защиту Даниэля, Синявского, Галанскова, Гинзбурга. В 73-м уехал из России в США. Часто выступает в американских университетах. Входит в редколлегию «Континента». Два сборника стихов «Времена» (1976) и «Сплетения» (1981) вышли во Франкфурте-на-Майне. В Москве после начала перестройки вышли книги «Время дано», «Стихи и поэмы», «На скосе века». Перу поэта принадлежат также многочисленные статьи, эссе «В защиту банальных истин» и двухтомная автобиография «В соблазнах кровавой эпохи».
В октябре 2011 года состоялись две встречи с Наумом Коржавиным у него дома в Бостоне. В них приняли участие Слава Бродский, Анна Голицына (которая также сделала фотографию Наума Моисеевича для настоящего издания) и Игорь Мандель. Итоги этих двух встреч в форме интервью предлагаются вниманию читателей сборника. Частично в интервью затрагиваются вопросы, связанные с некоторыми моментами выступления Наума Моисеевича (в общей дискуссии o поэзии) на заседании Миллбурнского литературного клуба 6-го августа 2011 года.
Интервью
С.Б. Наум Моисеевич, в этом году исполняется 50 лет с момента выхода сборника «Тарусские страницы». Вы были его участником. Что вы можете рассказать о тех днях? С самого начала: кто вас туда привел? Откуда вы узнали об этом сборнике?
Н.М.К. Я был у самых истоков этого. Я и мои друзья часто ездили в Тарусу. В том числе мой друг Боря Балтер. Там жили еще Оттон и его жена Голышева, переводчица. Там бывали разные люди, в Тарусе. Там жил Паустовский. И вот все решили, что надо выпустить книжку. Паустовский все это возглавил, и дело пошло.
С.Б. То есть это была идея Паустовского?
Н.М.К. В значительной степени. Во всяком случае, не моя идея. Это точно. Возглавил это дело Паустовский. И его имя имело большое значение. Потом мы пригласили и других людей, которые там не бывали. Булат там не был, но мы его пригласили.
А.Г. А почему именно Таруса?
Н.М.К. А Таруса – хорошее место. Там бывали всякие поэты и раньше. На базе этих литературных традиций мы и решили издать сборник. Это был первый свободный такой сборник. Ну, он не был особенно свободным. В том смысле, что он не был совсем неподцензурным. Но все-таки сборник прошел. Правда, потом они спохватились. Подняли хай.
С.Б. По-моему, даже запретили весь тираж его печатать. И даже стали изымать его из библиотек, насколько я помню.
Н.М.К. Это я не помню. Но они подняли большой хай по этому поводу.
И.М. А к чему прицепились? К чему именно?
С.Б. Прицепились к тому, насколько я знаю, что книга не прошла цензуру Москвы.
Н.М.К. Они говорили, что там что-то не то. Там была повесть Балтера…но это как раз ничего.
И.М. «До свидания, мальчики» – очень хорошая вещь. Эта книга на меня и на других произвела большое впечатление.
Н.М.К. Да, это очень хорошая вещь… Там был Окуджава… тоже вроде бы никакой крамолы... Я на самом-то деле не помню, к чему они прицепились. Помню, что в результате нам тиражные не заплатили. У них это все возглавлял секретарь Калужского обкома, Сургаков, кажется его имя.
С.Б. А я читал где-то, что он собственно и решил печатать сборник без цензуры Москвы.
Н.М.К. Он «давил» потом.
И.М. Ну, а кто же без цензуры напечатал? У Калужского издательства была своя цензура?
Н.М.К. Нет, был Паустовский. Это был авторитет. Тем более, для правителей. Все-таки Паустовский…
А.Г. Меня под Тарусу возил мой дедушка, Сергей Михайлович Голицын, который был писателем. Он меня возил к друзьям своей семьи – к Поленовым. Там была под Тарусой усадьба …
Н.М.К. Да, там рядом была усадьба семьи Поленовых.
