Повести и рассказы. - Джек Кетчам
* * *
Первой книгой, которую я украл, была "Тропик Козерога" Генри Миллера[12].
"Рак" и "Козерог" были выпущены издательством "Grove Press" практически одновременно, но "Козерог" появился в магазине моего отца немного раньше "Рака". Когда в магазине появился "Рак", я украл и его.
Моему отцу принадлежал так называемый кондитерский магазин. В большинстве районов страны они уже давно исчезли. Мы продавали книги, журналы, комиксы, газеты, сигары, сигареты и табак, конфеты, жевательную резинку, открытки, безрецептурные лекарства, канцелярские и школьные принадлежности, игрушки, газировку в бутылках, хлеб, молоко и черт знает что еще, что сейчас ускользает из моей памяти. На всю длину магазина протянулся прилавок из жаростойкого пластика с круглыми вращающимися табуретами перед ним, а за ним — узкая кухня и сатуратор. Оттуда мы раздавали кофе, яичницу с беконом, суп и сэндвичи, мамины домашние торты и пироги, мороженое и содовую — всевозможные коктейли, солодовый напиток, мороженое с фруктами и орехами, вишневую Kолу и яичные кремы — почти все 1950-е годы. И все это в помещении не больше гостиной моей квартиры.
Примерно с десяти лет я работал в магазине, вначале наполнял контейнеры конфетами, а также развязывал, укладывал, а затем связывал для возврата ежедневные газеты. Затем с удовольствием перешел к раскладыванию по порядку комиксов, журналов и книг в мягкой обложке, в которых я уже был в некотором роде экспертом: "Man’s Action", "Saga" и ранний "Playboy", "Famous Monsters of Filmland", "Mad", "Cracked", "Sexual Midwood Novels", "ЕС" и классические комиксы — и, наконец, в подростковом возрасте я начал продавать газировку.
Я украл книги Генри в 1962 году, когда мне было шестнадцать. Это был единственный способ заполучить их.
Я читал о Генри Миллере в каком-то давно забытом мужском журнале. Автор порнографических произведений из Парижа, нарушающий законы о цензуре, как во Франции, так и у нас. Я знал, что такое цензура, благодаря так называемому кодексу комиксов[13] эти ублюдки испортили все мои любимые вещи. Я знал, что мне нужен этот парень.
За моим домом был лес с протекающим через него ручьем, и я прятал книгу там, на высоком берегу под камнем, завернув в вощеную бумагу. Ежедневно после работы или уроков алгебры в летней школе я приходил к ручью, доставал ее и уносил вглубь леса, чтобы прочитать несколько страниц.
"Козерог" также был первой книгой, которую я читал по кусочкам, вместо того, чтобы проглотить залпом. Книга заставляла меня так поступать. Многое в ней было для меня непонятно. Некоторые предложения были потрясающе длинными и сложными. Некоторые слова заставляли меня бежать домой к словарю. Но я упорствовал, зная, что нахожусь в присутствии чего-то, вызывающего сильные эмоции, гениального и — сексуального.
Я мог понять, почему ее хотели сжечь. Генри был первым писателем, ниспровергающим устои, с которым я когда-либо сталкивался, не считая Микки Спиллейна. То яростный и радостный, то философский и извращенный. Секс был для него чистым удовольствием и существовал ради него самого. Не было никакой этой чепухи о любви и романтике, которая могла бы ослабить его силу. Вдобавок ко всему, он считал, что Америка в полном дерьме. Пизда пугала конформистов и не оставляла места художнику.
Кем я уже жаждал стать.
В каком-то смысле я думал, что Генри — это я. Или, скорее, тот, кем я надеялся стать. Живым, смелым и бесстрашным даже в бедности, сексуальным, человечным и мудрым. Знатоком литературы, писателем, художником.
Для меня он был почти таким же ниспровергателем, как Элвис. Элвис или Генри. Я собирался стать или тем, или другим. В качестве примера для подражания ни о ком другом не могло быть и речи.
Я купил и перечитал обе книги в колледже. К тому времени наводнение смыло мой экземпляр "Козерога", а "Рак" просто распался в своем убежище под камнем. Мне все еще приходилось часто прибегать к словарю, но, по крайней мере, теперь я понимал, о чем, черт возьми, он говорил в большинстве случаев. Я также прочитал его трехтомник "Роза распятия"[14] — если говорить о ниспровержении устоев, достаточно взглянуть на название. Благодаря именно этим книгам, прочитанным в колледже, я понял, что существует и другой Миллер.
Генри учитель.
Сегодня я смотрю на свою книжную полку. Она забита книгами тех, на кого меня навел Генри Миллер. Альбомы художников Георга Гросса, Леже, Утрилло, Пикассо, Нольде, Родена и многих других. Миллер прямо или косвенно ответственен за большую часть того, что я знаю о современной живописи. Но в основном здесь художественные книги. Не только книги его друзей, таких, как Анаис Нин и Лоуренс Даррелл, но и Пруст, Селин, Казандзакис, Лоуренс, Достоевский, Бальзак, Кеннет Пэтчен, Блез Сандрар, Рабле, Уитмен, Кнут Гамсун, Якоб Вассерман, Лотреамон — список можно продолжать и продолжать.
Ни один другой беллетрист так настойчиво не упоминал о своей любви к искусству и не был так щедр на свои вкусы и влияния, никто в истории. Наоборот — большинство старается их скрыть. Но Генри всегда оставался поклонником, истинным энтузиастом и гордился этим. Читать его — значит получать бесценное знакомство с прекрасной литературой. А читать тех, кого он рекомендует — значит стать очень образованным человеком.
Это часть его наследия. Возможно, вы, как и я, поглощали все его вещи и жаждали большего. Это проблема писателей, которых вы любите: они уходят и умирают на вас. Но его собственные произведения — это лишь верхушка айсберга. Прочтите "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле или "Путешествие на край ночи" Селина, и вы, по сути, будете все еще читать Генри. Все еще ощущать его вкус.
С этим вкусом я жил всю свою взрослую жизнь до того яростного момента под дождем.
Я пытался стать писателем и потерпел неудачу. На вершине одинокой горы в Нью-Гэмпшире, борясь со своим первым романом, я прочитал "Колосса Маруссийкого" и написал Генри, умоляя дать мне возможность посидеть у его ног несколько минут, надеясь, впитать то, что он знал, а я нет. В ответ я получил открытку из лос-анджелесской больницы, в которой говорилось, что он желает мне всего наилучшего, но сейчас слишком болен, чтобы принимать посетителей. Мне показалось, что я услышал подтекст, говорящий о том, что он умирает, и это повергло меня в непривычный приступ молитвы и мольбы любым богам
