Морис. Куда боятся ступить ангелы - Форстер Эдвард Морган
Морис встретил своего друга, переполненный поддельной нежностью.
— Клайв… Дорогой мой, ты уже вернулся? Наверно, страшно устал?
— До полуночи — сплошные собрания. Сегодня еще одно. Должен хоть минутку помахать битой, чтобы сделать людям приятное.
— Как? Опять меня покидаешь? Это ужасно!
— Ты имеешь полное право так говорить, но сегодня вечером я вернусь окончательно, тогда-то твой визит по-настоящему и начнется. Мне надо тебя о многом расспросить, Морис.
— Эй, джентльмены, — послышался голос. То был школьный учитель-социалист, которому надоела долгая пауза в игре.
— Виноват, — сказал Клайв, но торопиться не стал. — Анна отбрыкалась от сегодняшнего собрания, поэтому ты сможешь наслаждаться ее обществом. Ой, посмотри, они и вправду залатали ее любимую дырочку в крыше над гостиной. Морис! Нет, забыл, что хотел сказать. Давай поучаствуем в этих олимпийских играх.
Морис выбыл с первым мячом.
— Подожди меня! — крикнул Клайв, но Морис пошел прямиком к дому, ибо он ясно чувствовал, что близок полный упадок сил. Когда он проходил мимо слуг, большинство вскочили на ноги и начали ему неистово хлопать, и то, что Скаддер не хлопал, его встревожило. Отчего он так, от излишней наглости? Наморщенный лоб… Рот… Видимо, жестокий рот. Голова непропорционально мала… И почему у него так низко расстегнута на груди рубаха?
В передней он встретил Анну.
— Мистер Холл, собрания не будет. — Затем она увидела его зеленовато-белое лицо и вскричала: — О, да вам нездоровится!
— Знаю, — сказал он, весь дрожа.
Мужчинам не нравится, когда вокруг них суетятся, поэтому она лишь промолвила:
— Страшно сожалею. Я пришлю вам в комнату льда.
— Вы так добры ко мне…
— Послушайте, а что, если доктора?
— Больше никаких докторов! — взвизгнул Морис.
— Мы искренне желаем вам добра, искренне. Когда кто-то счастлив, он хочет такого же счастья другим.
— Напрасно.
— Мистер Холл!
— Напрасно желать всем похожего счастья. Вот почему жизнь — это ад. Если ты делаешь что-то, ты проклят, и если не делаешь — проклят тоже. — Он помолчал и добавил: — Солнце слишком горячее… Неплохо бы и правда немного льда.
Она побежала за льдом, а он, освободясь, взлетел в коричневую комнату. Там до него дошло ясное осознание ситуации: он был жестоко болен.
XL
Сразу же ему стало лучше, но он понимал, что должен покинуть Пендж. Он переоделся в шерстяной костюм, собрал вещи и вскоре был внизу с отточенной ложью.
— Перегрелся на солнце, — объяснил он Анне, — но, кроме того, я получил тревожное письмо. Думаю, мне лучше быть в городе.
— Много, много лучше, — вскричала она, само сочувствие.
— Да, много лучше, — эхом отозвался Клайв, который вернулся с матча. — Мы надеялись, что ты все уладил вчера, но мы вполне тебя понимаем, Морис, и если ты должен ехать — значит, езжай.
Старая миссис Дарем тоже оказалась тут как тут. Видимо, здесь пахло смешным и уже раскрытым секретом о той городской девушке, которая почти приняла его предложение, да не совсем. Не играло роли, как нездорово он выглядел и как странно себя вел. Он был официальный влюбленный, и они истолковывали все к своему удовлетворению и находили, что он восхитителен.
Клайв подвез его на машине до станции, так как это было ему по пути. Дорога, прежде чем уйти в лес, шла по краю площадки для крикета. Скаддер теперь был полевым игроком. Он был ловок и смел. Когда машина проезжала рядом с ним, он притопывал ногой, точно требуя исполнения чего-то. То был прощальный взгляд, но на дьявола или на товарища — Морис не знал. Да, ситуация отвратительная — в этом он был уверен, притом непоколебимо до скончания века. Но увериться в ситуации — еще не значит увериться в человеке. Оказавшись вдали от Пенджа, он, может быть, ясно во всем разберется. Во всяком случае, там есть мистер Ласкер Джонс.
— А что за человек этот твой егерь, который был капитаном нашей команды? — поинтересовался он у Клайва, проговорив сначала этот вопрос про себя, чтобы убедиться, что он не прозвучит странно.
— В этом месяце он отсюда уедет, — сказал Клайв, полагая, что это ответ. К счастью, в тот момент их тряхнуло на сточной канаве, и он добавил: — Нам будет его недоставать, во всяком случае, по части псарни.
— И только?
— Думаю, нам будет хуже. Всегда так бывает. Во всяком случае, он прилежен и решительно смышлен, тогда как человек, которого я беру на его место… — и, радуясь, что Морис проявляет интерес, он вкратце обрисовал экономику Пенджа.
— А он порядочен? — Морис трепетал, задавая этот драматический вопрос.
— Скаддер-то? Слишком себе на уме, чтобы быть порядочным. Однако, Анна сказала бы, что я несправедлив. От слуг нельзя ожидать нашего стандарта чести. Ничего сверх лояльности и благодарности.
— Я не смог бы управляться с такой махиной, как Пендж, — резюмировал Морис после паузы. — Наверно, я так никогда и не научился бы, какой тип слуг подобрать. Возьмем, к примеру, Скаддера. Что у него за семья? Я не имею ни малейшего понятия.
— По-моему, его отец — мясник из Осмингтона. Да, кажется, так.
Морис в сердцах швырнул шляпу на пол машины. «Это уж слишком», — подумал он и запустил обе ладони в волосы.
— Что, опять стало плохо?
— Отвратительно.
Клайв сохранял сочувственное молчание, которое так и не нарушалось, пока они не расстались. Остаток поездки Морис просидел согнувшись, не отнимая ладоней от глаз. Всю свою жизнь он что-то понимал, да так ничего и не понял — и это было главным недостатком его характера. Он понимал, что в Пендж возвращаться небезопасно, поскольку из леса могло выскочить и овладеть им некое безумие, и все-таки он вернулся. Его заколотило, когда Анна сказала: «Правда, у нее красивые карие глаза?» И, конечно, он понимал, что благоразумнее не высовываться раз за разом из окна спальни с криками «Приди!» Как у большинства мужчин, его внутреннее начало чутко отзывалось на побуждения, но он не умел их истолковывать. Ум его не прояснился, пока не наступил кризис. И эта история, так не похожая на кембриджскую, напоминала ее настолько, что Морис слишком поздно распознал затруднительное положение. Комната Рисли приобрела дубликат в лице вчерашнего шиповника и вечерних примул, бросок мотоцикла с коляской сквозь папоротники предвосхитил его игру в крикет.
Но Кембридж он покидал героем, а Пендж — предателем. Он злоупотребил доверием хозяина и осквернил его дом в его отсутствие, он оскорбил миссис Дарем и Анну. И когда он приехал домой, его ждал удар пострашнее: ведь он совершил грех против своей семьи. До этих пор они вообще не принимались в расчет. Дуры, с которыми надо по-доброму. Они и остались дурами, но он не смел приблизиться к ним. Между этими ограниченными женщинами и им самим пролегла пропасть, которая делала их святыми. Их болтовня, их споры из-за первенства, их жалобы на шофера казались еще большей фальшью. Когда мать сказала ему: «Морри, давай-ка поговорим», у него застыло сердце. Они прохаживались по саду, как делали это десять лет тому назад, и она перечисляла названия овощей. Но тогда он смотрел на нее снизу вверх, а теперь — сверху вниз; теперь он очень хорошо понимал, чего он хотел тогда от мальчика-садовника. И тут Китти, вечная письмоносица, выбежала из дому. В руке у нее была телеграмма.
Морис задрожал от страха и гнева. «Возвращайся, жду ночью в лодочном сарае. Пендж. Алек». Прелестное послание для местной почты! Вероятно, кто-то из домашних слуг снабдил его адресом, поскольку телеграмма была направлена точно. Прелестная ситуация! Тут вовсю пахнет шантажом. В лучшем случае — это неслыханная наглость. Разумеется, он не станет отвечать, и теперь не может быть и речи о каком-либо подарке. Скаддер, ты нарушил классовую границу, и это будет тебе хорошим уроком.
Но всю ту ночь его тело вопреки всему томилось по Алеку. Он звал это похотью, словом легко произносимым, и противопоставлял этому свою работу, семью, друзей, свое положение в обществе. В сию коалицию непременно должна быть включена его воля. Ибо если воля могла бы перепрыгивать классовые барьеры, от цивилизации в том виде, в каком мы ее имеем, не осталось бы камня на камне. Но его тело ничем нельзя было убедить. Случай стал ему удачным союзником. Ни аргументы, ни угрозы не могли его утихомирить, поэтому утром, чувствуя стыд и изнеможение, Морис телефонировал мистеру Ласкеру Джонсу и договорился о второй встрече. Прежде чем он успел туда отправиться, пришло письмо. Письмо подоспело к завтраку, и он читал его пред очами матери. Вот оно, это письмо:
