Поцелуй негодяя - Пётр Самотарж
Попадья начала было осторожно выведывать у мужа, о чем тот чуть не целую неделю напролет разговаривал монахиней, а тот снова молчит, ушел в церковь, старосту выставил, один там заперся и просидел под замком еще сутки, отперся только в воскресенье, к службе. Народ заранее у ворот собрался, вошли все, одетые в праздничное, веселые, думают – сейчас им откроется тайна, о которой вся округа судачила несколько дней кряду.
Священник вышел, встал перед народом и долго молчал. Люди уже шушукаться начали, а он все смотрел на них и ни слова не произносил. В задних рядах притаилась и попадья, втайне от мужа, стала в ужасе креститься, ожидая небывалого скандала.
И вот вернувшийся из леса служитель православной веры, вместо воскресной службы, сразу начал проповедь. Говорил он странно, не так, как всегда. Ни разу не сославшись на Священное Писание, он повел речь о самых простых, известных всем вещах. Самые захудалые и пропойные из прихожан слышали каждое его слово и каждое слово понимали, поскольку слова также были самые обыкновенные, даже обыденные, много раз за день произносимые каждым из слушателей. Многих из присутствовавших на той необыкновенной проповеди не раз потом спрашивали, о чем же была она, и они только разводили руками. Обо всем сразу и ни о чем. О том, что цветок растет и радует глаз, пока не наступят на него ногой, о том, что после самой свирепой зимы приходит весна и растапливает сугробы, в которых человек тонул по самую шею. День сменяет ночь, старость приходит на смену юности – кто же всего этого не знает? Но волшебная речь священника заворожила его слушателей, многие плакали, включая мужиков, не пускавших слезу даже в детстве, когда отцы пороли их вожжами за провинности. Не открыв ни одной истины, проповедник заставил людей прислушаться к самим к себе и к ближнему, а равно и к дальнему, к каждому прохожему и проезжему, погруженному в самые насущные коммерческие дела.
Любой может спасти любого, просто заметив его существование на нашей общей земле. Не бывает сирот, вдов и одиноких стариков там, где люди не смотрят друг на друга волками, а если видите рядом сирот, вдов и одиноких старцев, оглянитесь на себя – вы в том виновны. Много раз слышали люди подобные проповеди, вот услышали в очередной раз, но теперь действительно обратили взгляд на себя, задумались и помрачнели. Никого из них не обвинял проповедник, но все ощутили на себе тяжесть вины и устыдились. И никто не понимал, почему вдруг слова обрели силу и покорили слушателей, из которых некоторые до тех пор в церкви перемигивались с хорошенькими односельчанками и высматривали, кто справил себе новые сапоги или кафтан, чтобы позавидовать. Тихо плакала позади всех попадья и никак не могла успокоиться, даже выйдя на улицу, на яркое солнышко. Вечером, за ужином, выпроводив из-за стола насытившихся детей, она напрямую спросила мужа о разговоре с Евпраксией.
– Что ты хочешь знать? – спросил он в ответ.
– Все. Она открыла тебе великую тайну, дала власть над людьми. Ты никогда больше не будешь жить сам по себе, а будешь вершить высшую миссию.
– Греховное говоришь, – сурово остановил жену священник. – Я в грехах погряз, и ничто уже меня не спасет. Но я готов окунуться в геенну огненную, как в талую воду по весне, и сердце мое захолонет от очищающего пламени, словно от ледяного холода.
– Почему? Какие смертные грехи за тобой? Я ведь знаю тебя, как саму себя, и нет за тобой никаких преступлений, ни перед Богом, ни перед людьми!
– Одна только мысль о том, что я девственно чист перед лицом Господа – уже непростительна. А она беспрестанно вступает мне в голову, аки тать нощной забирается в чужую избу. И я ведь гоню ее от себя в священном трепете, а она приходит снова и снова, по дьявольскому наваждению. Нет безгрешного человека, и нет большего греха, нежели полагать себя безгрешным. Сколько раз руки мои тянулись к золоту в надежде вырвать его из слабых рук страждущего! А подавал я только медные деньги.
– Ты никогда не грабил бедных и гонимых, о чем ты говоришь?
– Зато я принимал золото у сильных мира сего, решивших выкупить свои смертные грехи перед лицом напугавшей их смерти.
– Ты брал их не себе, а на церковь, для прославления имени Господнего и распространения его слова среди народных толп.
– Да, так я оправдывал самого себя. Но не угоднее ли Всевышнему, чтобы на то золото одели голых и накормили голодных, пусть даже храм останется в небрежении?
– Одни хотят пожертвовать деньги бедным, другие – церкви. Твое дело – принять их и честно употребить на установленные цели.
Долго попадья утешала мужа, но не добилась своего. Он остался по-прежнему уверен в своей низменности и подлости. Обвинив мысленно монахиню Евпраксию в напавшей на мужа ипохондрии, попадья принялась выспрашивать его о содержании его беспримерно долгого разговора с лесной жительницей. Священник долго отказывался отвечать под разными предлогами, отговаривался даже плохой памятью, но жена укорила его во лжи и умолила перестать таиться.
– Неужели такие страшные тайны она открыла? Почему она скрывается так долго в наших лесах? Грехи замаливает и спасает нас, грешных, своими молитвами?
– Нет безгрешных людей, – повторил свое поп.
– Она тебя научила такому?
– Я – не дитя малое и не пустой сосуд. Меня не может наполнить кто угодно чем угодно. Я свое разумение имею и использую его по предназначению, а не для всяких пустячных затей.
– Ведь всего неделю назад ты удалился к ней, намереваясь только, по немощи ее, исполнить свои пастырские обязанности по месту ее обретания. И вот, вернулся сам не свой, треб не исполнил, не исповедовал ее, не причастил. Или было, только проводник твой не дождался?
