Поцелуй негодяя - Пётр Самотарж
Когда школьники окончательно убедились в беспомощности Старгородцева, они стали устраивать свистопляску не только на его уроках, но и при случайных встречах на улице, в неурочное время. Кричали ему вдогонку залихватские и бесцеремонные словечки, а Андросов-младший трусил где-нибудь сзади и сбоку от всей ватаги, бросал на нее ищущие взгляды и писклявым голоском вторил хулиганским выкрикам, ни разу не придумав своего собственного оскорбления.
***
– Ты вроде не учительствовал никогда? – удивился Воронцов.
– Не учительствовал, – подтвердил Концерн. – И не говорил, что расскажу историю о себе. Я обещал только шекспировские страсти и, по-моему, сдержал слово.
– Ты нарушил правила нашей вечеринки, – веско заявила Вера. – Я долго ждала роковых взаимоотношений между Старгородцевым и Людочкой, но так и не дождалась.
– А чем хуже родители Андросова и третий лишний? Даже труп есть, все, как положено.
– Так жена действительно состояла в сговоре с убийцей? – поинтересовалась жена Концерна.
– А ты вынашиваешь какие-то планы на мой счет? – бесцеремонно ответил ей муж.
– Если ты меня боишься, зачем рассказываешь такие соблазнительные истории?
– Наоборот, он на всякий случай попытался тебя напугать, – высказал Воронцов свое мнение, по обыкновению неразумное. – Видишь, какая несчастная осталась вдова и дети.
– Иронизируйте, сколько угодно, но факт остается фактом: убив мужа, жена остается одна. Даже если при ней оказывается хахаль, и она не стесняется его демонстрировать соседкам. – Концерн всегда отличался категоричностью суждений и с большим удовольствием проявлял свою харизматическую бесцеремонность при каждом удобном и неудобном случае. – Супружество – дело безвозвратное, как омут. Как бы ты мужа ни ненавидела, он все равно не такой же мужик, как все остальные, а особенный. У него клеймо на лбу: «Мой». А приходящий и уходящий сексуальный партнер, при самых пылающих взаимных чувствах, всего лишь случайность. Зачастую – нелепая.
– Другими словами, ты считаешь себя незаменимым? – уточнила жена Концерна.
– Разумеется. Где ты найдешь другого отца своих детей? Даже если я умру, я навсегда останусь им.
– Типун тебе на язык! – Жена нежно чмокнула Концерна в щеку. – Поживи еще.
– Хорошо, – вмешалась Вера. – Я внесу оживление в ваш реалистический мир и расскажу легенду. Хотите?
19
Монахиня Евпраксия жила в лесу всю свою жизнь. По крайней мере, так полагали немногочисленные обитатели этих глухих мест, самые старые из которых не помнили времен, когда бы она не обреталась тихо и незаметно в своей ветхой хижине. Она никогда не посещала церковных служб в окрестных селах – да и мудрено было бы посетить. До ближайшего храма от неприметного лесного скита даже молодой и здоровый путник добирался бы с раннего утра до позднего вечера, а престарелой отшельнице такого пути и вовсе не одолеть. Летними днями она собирала в лесу ягоды и коренья, известные только ей целебные травы и прочие дары, не принадлежащие никому, но несущие радость исцеления страждущим при условии их правильного приготовления и сохранения.
Никто не считал Евпраксию колдуньей, никто ее не боялся, никто не ждал от нее сглаза или порчи. Редкие счастливчики удостоились счастья совместной с ней молитвы, на рассвете или на закате, у могучего кедра по соседству с избушкой. Из-за этих лесных молений Евпраксию когда-то заподозрили в язычестве, тем паче, что у нее никто не видел ни икон, ни распятия. Нашлись даже доброхоты, обратившиеся за содействием в епархиальное управление, но получили там нежданный ответ: никакой монахини Евпраксии-отшельницы не знаем, а иконы и распятия для верующих не обязательны. Если по бедности кто не может себе позволить ни того, ни другого, дозволяется творить молитвы и так, хотя бы и в чистом поле. Другое дело – святые таинства. Исповедоваться и причащаться следует непрестанно, и никакая самодеятельность здесь непозволительна – помимо церкви общение с Всевышним невозможно.
Памятуя свой долг, настоятель Свято-Даниловской церкви решился однажды приобщить к своему приходу Евпраксию, дабы не смущать умы неискушенной своей паствы примером внецерковной святости. Однажды летом, в начале очередной недели, помолившись и заручившись помощью проводника, священник отправился в чащобу на спасение души неведомой отшельницы. Путник он оказался недюжинный, молодой, привыкший обходить немощных и страждущих в окрестных деревнях, и к ночи добрался-таки до конечной цели своего многотрудного путешествия. Евпраксия по поводу визита новых гостей никаких чувств не выказала, как и всегда поступала прежде, только без многих слов угостила их похлебкой из котелка, вытащенного из печи, и устроила пришельцев на полу в своей келье.
Уставший проводник, простой крестьянский паренек, сразу завалился спать, а священник заговорил о чем-то с хозяйкой вполголоса. Со светом проводник продрал глаза, а в избе – никого. Потянулся он, зевнул сладко, перепоясался и вышел наружу. Неподалеку, на поваленном замшелом дереве, сидели священник с отшельницей и будто бы продолжали начатый с ночи разговор. Парень удивился, вернулся в избу поразнюхать, не тянет ли из какого угла пленительным запахом утреннего угощения, но так ничего и не учуял. Снова вышел, посмотрел на беседующих и совсем загрустил. Прислуги у Евпраксии, само собой, не водилось, и, пока поп отвлекает ее разговорами, пожрать не получится. Отругав мысленно своего спутника, парнишка с тоски снова завалился подремать. Не смотреть же, в самом деле, на деревья да на пни, пока другие развлекаются болтовней. Так он прождал весь день и всю ночь, а там испугался побеспокоить завороженных и утром, голодный и уставший, пустился в обратный путь.
Пораженным односельчанам он рассказал о бесконечной беседе на поваленном дереве, которая, пожалуй, и до сих пор еще продолжается – неизвестно о чем, неизвестно зачем, неизвестно почему.
– Ты бы хоть вполуха подслушал, – укоряли парня.
– Да куда там, – отмахивался тот. – Такая жуть взяла! Ровно зачарованные, сидят на одном месте, друг на друга смотрят и говорят, говорят.
– Может, мать Евпраксия нашему попу великую истину открывает? Глядишь, вернется и нас, грешных, посвятит.
Пересуды продолжались еще несколько дней, потом из леса вернулся священник. Страшно усталый, голодный, оборванный,
