Алексей Дударев - Белые Россы

В кабинете Андрей и директор пили чай с медом.

Хорошо о чем-то говорили.

В это время одна из воспитательниц старалась изо всех сил разнять дерущихся на коридоре двух мальчишек.

— Денис! Прекрати немедленно! Паша! Ты же старше! Что я вам сказала?!

Мальчишки не слушали, «что она им сказала», и продолжали мутузить друг дружку.

Через минуту воспитательница привела Дениса в кабинет директора.

— Вот! — тяжело дыша, сказала она. — Полюбуйтесь, Андрей Федорович, на вашего любимца!

У «любимца» была исцарапана рожа, а под левым глазом занимался фингал.

— Что он натворил? — спросил директор.

— Избил Пашу Коровчука из старшей группы…

— Кто начал?

— Он, — сказала воспитательница. — Чуть глаз не выбил!

— Ты начал? — спросил директор.

— Я, — признался Денис.

— Ну что, Андрей Федорович, — вздохнул директор. — Хорошо, что вы зашли. Разбирайтесь…

— Выходи на коридор, — грозно приказал мальчишке Андрей.

Под лестницей Андрей поставил пацаненка в угол и стал допрашивать:

— Ты чего бандитничаешь?

Денис молчал.

— Я тебя спрашиваю! — повысил голос Андрей.

— Он обзывается.

— Фу ты-ну ты! Обзыва-ается! И за это глаз вышибать?

— За это.

— И кем же он тебя обозвал?

— Не меня. Он мою маму обозвал.

Пауза была. Потом Андрей спросил:

— А что он сказал?

— Я забыл.

— А откуда ты знаешь, что он обозвал?

— А у него глаза были нехорошие. Когда говорил.

— И что, ты всем у кого глаза нехорошие, морду бить собираешься?

— Собираюсь.

— Ух, ты! Дон Кихот нашелся.

— Кто?

— Это я тебя тоже обзываю.

Денис посмотрел на Андрея и улыбнулся.

— Короче, вот что, мужик: запомни раз и навсегда, если двое дерутся, то, значит, оба дураки. Но один из них дурак вдвойне!

На этих словах Андрей прикоснулся указательным пальцем ко лбу мальчика.

— Который? — спросил Денис.

— Тот, кто умнее. На первый раз прощаю. А в следующий раз задам трепку.

Дениска засмеялся.

— Ты чего хихикаешь над старшими?

Дениска достал из кармана измятый листок и протянул его Андрею.

— Это я нарисовал.

На листке была изображена юморная сцена. Бородатый старик лупил ремнем лохматого пацана.

У пацана был раскрыт рот, а из глаз до самого неба фонтанировали слезы.

— В нашей стране, старик, мечты всегда сбываются… — Андрей аккуратно сложил детский рисунок и легонько шлепнул мальчика по макушке.

Русаченко в приемной своего кабинета подписывал бумаги, которые ему подсовывала секретарша Лера, и одновременно разговаривал по мобильнику:

— Да все я понял, дружбан! По-онял! Я просто глупо выгляжу, а так вообще-то, соображаю. У меня тоже мама умерла, но я по этой причине

в карманы к друзьям не лазил. Понял? Человек человеку друг, товарищ и брат только до той поры, пока один из человеков свиньей не становится! И тогда уж получается: человек человеку скот!

Русаченко подмахнул последнюю бумажку и вошел в свой кабинет.

Дверь осталась приоткрытой.

— Слухай сюды, как говаривал мой батька. Если до… — Русаченко мельком взглянул на календарь. — Не до Нового года, а до католического Рождества на моем счету денег не будет, я на тебя Чайчица натравлю! Знаешь такого? Он по стоимости адвокат даже не золотой, а бриллиантовый! Будет ездить к тебе в международных вагонах, жить в Президент-отеле. А оплатишь все ты! Как мои судебные издержки. Понял? Он себе бунгало за городом возводит, так что твои бабки ему будут в кайф! Будь здоров.

Русаченко швырнул мобильник на стол и устало выдохнул:

— Урод…

В этот момент в приемную с бумагой в руке вошла Галюня.

Секретарша Лера в это время разговаривала по городскому телефону.

Галюня подошла к двери и осторожно прикрыла ее.

Но Русаченко успел рассмотреть девушку.

Он нажал на какую-то кнопку.

На мониторе появилось изображение приемной.

Галюня передала бумагу Лере и что-то ей объясняла.

Русаченко смотрел.

Потом девушки весело засмеялись.

Русаченко смотрел.

Галюня махнула рукой и вышла из приемной.

Русаченко нажал на следующую кнопку.

На мониторе появился коридор.

По коридору спиной к видеокамере шла Галюня.

Русаченко выключил наблюдение и вызвал секретаршу:

— Лера, зайдите.

Секретарша вошла.

— Слушаю, Сергей Григорьевич.

— Кто сейчас был в приемной?

— Наша сотрудница. Из отдела литографии.

— Давно работает?

— Порядком.

— А почему я ее раньше никогда не видел?

— Не знаю. Она увольняется.

— Пригласите ее.

Когда секретарша вышла, Русаченко включил видеокамеру в отделе литографии.

Галюня сидела уже за своим столом и говорила с кем-то по телефону.

Русаченко смотрел.

Она вошла в кабинет руководителя фирмы с заявлением в руках.

— Здравствуйте, Сергей Григорьевич!

— Здравствуйте, Галина Васильевна… Садитесь.

— Спасибо, я постою, — сказала Галюня и протянула шефу лист.

Русаченко взял его, прочитал.

— А что, вас зарплата не устраивает? — спросил он.

— Устраивает.

— Обидел кто-то?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

Галюня молча смотрела на Русаченко.

— Из нашей фирмы, Галина Васильевна, по-английски не уходят. Объяснитесь.

— Я думаю, что это наиболее оптимальный выход после того, что произошло вчера.

— Я вчера и в офисе-то не был. Что тут произошло?

Галюня пристально смотрела в глаза шефу и старалась понять: или он в самом деле ничего не помнит, или играет.

Но взгляд Русаченко был чист и светел.

— Так что тут без меня произошло?

— Я опоздала на работу, — соврала Галюня. — И постоянно опаздываю.

— Всего-то. Ну, это уж пускай Старовойтов с вами воспитательную работу проводит, выговоры объявляет, премий лишает… — Он посмотрел внимательно на Галюню. — Прямо жест гимназистки какой-то… На вас не похоже… А я-то думал…

Русаченко порвал заявление и выбросил его под стол в корзину для мусора.

— Садитесь.

Галюня села.

Русаченко включил селектор:

— Слушаю, — послышался строгий голос.

— Николай Михайлович, ты чего зверствуешь так? Сотрудницу довел, сидит в слезах, увольняться пришла…

Галюня возмущенно встала:

— Сергей Григорьевич!

Русаченко резко махнул рукой.

— Какая сотрудница? — послышалось из селектора.

— Ходас Галина Васильевна.

— А чего это она?

— Да вот жалуется на тебя…

— Я не жалуюсь! — закричала Галюня.

— О, признаться боится. Ты уж как-нибудь с ней поласковей. Ну, подумаешь, опаздывает! В ее возрасте вообще нельзя вовремя приходить. Она что, тебе не нравится?

— Нравится.

— И мне нравится.

Русаченко выключил селектор, широко улыбнулся и сказал:

— Свободны, Галина Васильевна!

Андрей шел мимо спортплощадки.

Детдомовцы гоняли мяч. Один из них был с двумя кровоподтеками под глазами. Как будто в солнцезащитных очках.

— Коровчук! — позвал Андрей.

Мальчик остановился.

— Иди сюда.

Подошел:

— Чё?

— Не чё, а здравствуйте, — строго сказал Андрей.

— Здравствуйте.

— Хочешь меда? — Андрей достал из сумки увесистый сверток.

— Спасибо.

— Держи. Я Денискин дед.

— А чего он… — начал было ершиться Пашка.

— Слушай внимательно. Тебя Пашей зовут?

— Пашей.

— А я дед Андрей. А Дениска мой внук. Так вот, Пашка, не надо его оскорблять. Прошу. А если еще раз попробуешь, я разозлюсь и сделаю с тобой то, что когда-то сделали с Павликом Морозовым.

— А чё с ним сделали?

— Спросишь у воспитательницы. Ты все понял?

— А то!

— Будь здоров.

— Будь здоров.

Мишук вместе с приятелем, таким же, как и он сам, только помоложе, доканчивали «пузырек» в подвале недостроенного дома. На разостланной газете лежала щедрая закусь.

Мишук сдержал слово, данное Артему.

Он рассказывал и плакал:

— Чего ты?

— Ты знаешь, кто у меня папаня? Знаешь?

— Ну?

— Командир ракетно-зенитного катера «Отважный». Капитан второго ранга…

— Помер, что ли?

— Не-е, на пенсии, ты что!

— Так чего ты плачешь?

— А маманя заслуженная артистка… конфедерации. Лауреат.

— Померла?

— Ты что-о-о!

— Так чего ты плачешь?

— Сеструха есть, брательник. У меня куча племянников… Один на Евровидении даже выступал… Живут все вместе под одной крышей. Коттедж в три этажа… Представляешь? Озеро рядом, сосновый лес… Грибов немерено. Дятлы на каждой сосне… Меня ждут.

— Так хорошо же! Чего ты плачешь? Поехал бы к ним…

— А я… — Мишук горько всхлипнул. — Я… я адрес забыл.