Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
Оставит-то оставит, соглашался я, но и нельзя забывать, что разному возрасту подобает и разный уровень разговора. Доступное четырнадцатилетнему, для шестилетнего - пустой звук, пролетит мимо.
Я взял с того письменного стола заранее припасенный томик Белинского, заложенный на нужной странице, и зачитал: "Человек имеет свои эпохи возрастания, не сообразуясь с которыми в нем можно задушить всякое развитие".
- Среди хаоса бессердечного, рационального мира в кинематографических джунглях, - погнал Ролан красивые пышности, цитируя собственную статью, которую я хорошо знал, - юные герои становятся миссионерами религии Добра. Этот, казалось бы, инфантильный идеал приобретает по отношению к миру уныния позицию Надежды.
- Позиция Надежды звучит не менее инфантильно, чем религия Добра.
- Ребенок в кино - это простак в безумном мире.
- Правильно. Но если я, взрослый, сильно напрягшись, еще способен понять вашу красивую мысль и даже принять ее, то не уверен, что на это способен малыш. Если, конечно, иметь в виду фильм для детей, а не фильм для взрослых о детях...
Ролан явно к передаче не готовился. Все, что он говорил, так или иначе звучало у него раньше и письменно, и устно. Поскольку я готовился, он упростил мне задачу.
Пока мы препирались, краем глаза я видел Ксению. Она показывала большой палец. Ей происходящее нравилось.
Разговор длился около часа. Когда камеру выключили, Ролан сразу исчез, а я пошел на лестницу покурить. Потом поднялись в кабинет главного редактора киноредакции - к Нине Александровне Севрук.
"Только что был Ролан Быков, - сообщила она. - Сказал, что его там внизу полностью обосрали, и он запрещает давать запись. Ничего не поняла. Он уже ушел".
Но надо было знать упрямую натуру Ксении Марининой. У нее было, как у Высоцкого: "Если я чего решу, то выпью обязательно". Она снова насела на Ролана и уговорила его повторить разговор и запись. На тех же, понятно, джентльменских условиях. Я опять согласился.
Опять сели в кресла, поставили письменный стол, включили камеру. И стало происходить нечто странное: я говорю, - Ролан со мной соглашается, говорит он, - соглашаюсь я, потому что, с моей точки зрения, он стал говорить то, с чем не согласиться невозможно. И так по кругу несколько раз. Просто встреча единомышленников, без всякого намека на драматургию, не говоря уже про конфликтность! Полчасика поиграли этим "разговорным мячиком" и остановились, чтобы не толочь воду в ступе.
- Это никому не интересно! - заявила Ксения Маринина. - Тут нечего показывать...
И оба наших разговора улетели в корзину, а не в эфир, как предполагалось поначалу.
На V съезде кинематографистов, надо признать, Ролан Быков произнес одну из самых зажигательный речей. Если не можете нам помочь, обращался он к условному руководству, то хотя бы не мешайте, сами сделаем. Ему горячо аплодировали.
В нашей стране, как пелось в одной советской песне, все мечты сбываются. Сбылась и мечта лидеров съезда - им никто не мешал, они принялись все делать "сами". В результате произошло то, что произошло - "кина" не стало.
А совсем скоро после съезда я услышал еще одну речь Быкова, такую же горячую. Он выступил на разборке, которую устроил журналу "Советский экран" новый глава кинематографистов Элем Климов. Там, слушая подогретую актерством обличительную словесную эквилибристику, абсолютно не имеющую отношения к пользе дела, пришлось убедиться, сколь яростным может быть сведение счетов за два нелюбезных абзаца в давней статье. Но это, наверное, понимал только я. Остальные думали, что присутствуют при рождении прекрасного нового, вольного и необычайного. Надо лишь снести без остатка существующее. После тех речей уникальное издание про кино - "Советский экран" было погублено, оно вскоре исчезло.
Ролан замечательно вписался в терпкую обстановку наших девяностых. Он получил множество званий и наград, возглавил банк(!), основал Международный фонд развития кино и телевидения для детей и юношества. Все сложилось замечательно. Только одного не произошло: не случился бум в производстве фильмов для детей. Да что бум - их, практически, вообще снимать перестали. Только и осталось, что смотреть ленты, произведенные в те годы, когда ораторам "мешали", да отмечать славные юбилеи этих картин, сплошь называемых теперь классическими. Кино для детей как мощная самостоятельная отрасль отечественного кинематографа тоже исчезло.
Таким вот получилось наше знакомство с Роланом Быковым: долгим, прерывистым и безрадостным.
От Пскова до Лейпцига
"Вступив в кино", очень скоро обнаружил, что нет другого рода деятельности, который бы предполагал такого частого перемещения, как по родной стране, так и по планете. Назовите это командировками, выборами натуры, съемками на этой самой натуре, участием в фестивалях, в каких-нибудь выездных пленумах, секретариатах, закупках, отборах и прочее, прочее, прочее, как ни назовите, совершенно очевидно: профессиональный кинематографист ездит по стране и миру больше любого нормального человека.
Первая командировка от "Искусства кино" была в Псков.
Сурков придумал опубликовать в журнале статью тамошнего секретаря обкома партии Георгия Петровича Веселова. Причем не в каком-нибудь обычном номере, а в посвященном 100-летию Ленина! Всем было понятно, что самостоятельно товарищ Веселов такую статью не потянет: у него просто не найдется необходимого количества слов, чтобы достойно раскрыть тему "Ленин и кино" в разрезе Псковщины. Он вообще не предполагал, что когда-нибудь придется этим заняться...
Но Сурков позвонил, объяснил, что от журнала приедут два корреспондента, и все будет сделано в лучшем виде прямо на месте. Останется поставить подпись, а гонорар придет ему по почте. Будущий автор согласился.
Не знаю, надо ли объяснять - сегодня, наверное, уже надо - что в наши времена в партийно-советской печати такие штуки проделывались сплошь и рядом и даже очень поощрялись. Вообще полагалось, чтобы в газете или журнале только сорок процентов всех текстов принадлежали бы штатным сотрудникам, а все остальное должно было подписываться именами "представителей народа". И им же начислялся гонорар. Если ты писал "за кого-то", то это называлось "отработкой" - ты отрабатывал свою журналистскую зарплату.
Теми посланцами за скальпелем секретаря обкома были я и упомянутый чуть выше Лев Аронович Рыбак. Писать, собственно, должен был он, я же ехал для достойного представительства: с одной стороны - секретарь обкома, с другой - зам главного редактора, солидно. Мне писать не поручалось, поскольку я в кино новичок и провожусь долго. А время поджимает. Уже трещат декабрьские морозы, а журнальный цикл - три месяца. Ленин же родился в апреле - считайте сами. Едем на пять дней, визируем и обратно. Тут нельзя размазывать белую кашу по чистому столу, как бы сказал Бабель.
Лев Аронович, как я вскоре убедился, был мастер писать не только от своего имени, но и от любого другого. Он, например, много писал за Сергея Герасимова, перо имел легкое. При этом с его загадочного еврейского лица никогда не сходила мягкая язвительная улыбка, да и на острое словцо он был не ленив.
Рыбак сочинил текст для Ленинского номера гораздо быстрее, чем планировалось. И вот мы мчимся в черной обкомовской "Волге" по снежному накату, справа, слева - сугробы, приближаемся к Псково-Печорскому монастырю.
А там под сводами в монастырских стенах большие иконы, сказали: работы настоятеля. Спустились в пещеры: ниши, мощи в раках. Ведет тихая девушка, она какой-то диковинной местной национальности - сету. Выходим под небо с расположенными в нем куполами.
Лет десять уже здесь наместником отец Алипий, это он рисует иконы. Он то ли танкист, то ли артиллерист в прошлом, в довоенные годы строил московское метро. Получил фундаментальное художественное образование. Теперь славится как реставратор, восстановитель икон , местных башен и стен. Немцы, отступая, увезли с собой всю богатейшую ризницу. Теперь Алипий постепенно восстанавливает и сам становится легендой со своим деятельным, а когда нужно, и неукротимым нравом.
В хрущевские времена монастырь решили закрыть, приехали с соответствующей бумагой. "Смерть приму, а монастыря не закрою" - заявил отец Алипий и бросил бумагу в камин. И ведь отстоял! В другой раз пришли отбирать ключи от пещер. Боевой архимандрит скомандовал своему келейнику: "А ну, Корнилий, давай сюда топор, головы рубить будем!" Пришедшие - бежать, а пещеры остались как прежде, в чем мы с Рыбаком и убедились лично.
Дальше по снежным дорогам переместились в Михайловское. Там безлюдье по причине зимы и морозов, обнаружили только одинокую женщину в конторе, которая дала нам ключ от пушкинского дома. Ключ долго не проворачивался в промерзшем замке, но все-таки я его открыл. Внутри так же холодно, как снаружи, жить там нельзя, но все аккуратно разложено и расставлено. Дом в отличие от яснополянского - восстановленный, так называемый новодел.
