Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая - Алексей Хренов
Система радостно и громко пшикнула и цилиндрик с весёлым свистом исчез в недрах самолёта, полетев в сторону стрелка, а Кузьмич, довольно потирая руки, представил его реакцию.
Но в этот момент самолёт неожиданно вздрогнул. Раздался громкий лязг, и бомболюки резко открылись. Все шесть стокилограммовых бомб разом вывалились в утреннюю тьму. Обычно барахлившие электросбрасыватели вдруг сработали чётко и одновременно. Нежданно облегчившаяся СБшка разом полезла вверх. На секунду в кабинах повисла напряжённая тишина, прерываемая лишь шумом двигателей.
Внизу раздался зверский взрыв, который осветил землю жутким огненным цветом. Сила детонации была настолько мощной, что самолёт, летевший на небольшой высоте, резко качнуло. Лёха вцепился в штурвал, пытаясь стабилизировать машину, а Кузьмич, побелевший от осознания произошедшего, уже не находил свои шутчки такими уж смешными.
— Кузьмич! Что за фигня⁈ — рявкнул Лёха, обращаясь к штурману. — Это ты там чего нажал?
Кузьмич, не зная, куда деться от вины, только пожал плечами и пролепетал в рацию:
— Пневмопочту, только опробовал, написал Алибабаичу, что он летает — «Попою вперед!»… может, где-то контакт замкнуло… «Бандура»!!! Моя «Бандура»!!! — вдруг завопил Кузьмич.
— Кузьмич! Что за детский сад! Какой контакт⁈ Мы чуть сами не отправились попою вперёд! — взорвался Лёха — сейчас я тебя сброшу следом за «Бандурой»! Будешь фотоаппарат искать!
Между тем, внизу разгорались пожары от сброшенных бомб. Несмотря на нештатный сброс, попадание оказалось неожиданно точным, прямо в короткую вражескую колонну.
К счастью Кузьмича его «Бандура» была крепко прикручена и страховочная проволока не подвела.
Лёха сделал круг и поднабрал высоты, присмиревший Кузьмич сделал несколько кадров разгромленной колонны.
— Ну, можно сказать, сработали на пять баллов, — проворчал Лёха, успокаиваясь. — Раз бомб больше нет, поехали кино фотографировать по расписанию! Только, Кузьмич, я тебя умоляю, к пневмопочте больше не прикасайся, а то замкнёшь еще чего-нибудь и мы всей толпой за борт вылетим!
— А я что, а я ничего! — виновато буркнул штурман, глядя куда-то в сторону.
Самолёт, вновь обретя устойчивость, продолжил путь к цели.
Позже, уже на земле, при проверке самолёта выяснилось, что внутренняя система пневматической почты по какой-то злой иронии замыкала электроцепь бомбоотсека. При отправке посылки от штурмана к стрелку советская пневмопочта ловко замыкала советский же электро-бомбо-сбрасыватель, разом отправляя всю боевую нагрузку в незапланированный полёт.
Советская инженерия, всегда полная сюрпризов, превратила невинную записку в настоящий бомбовый рейд.
* * *
Лёха корпел над рапортом о боевом вылете:
— … обнаружив колонну с бронетехникой и живой силой противника, перенацелил нанесение бомбо-штурмового удара на приоритетную цель. В результате уничтожено до десяти двенадцати единиц бронетехники и транспорта врага, а также до пол батальона живой силы мятежников!
Он писал, высунув язык от усердия. «Чего их, супостатов, жалеть-то», — вспоминал Лёха формулу, приписываемую Кутузову.
* * *
От Испанского Информбюро — «Agencia Febus» сообщает:
«Вчера наши лётчики-интернационалисты нанесли разящий бомбовый удар по позициям мятежников! Бригада франкистов бросила позиции и трусливо бежала! Интернациональный батальон „Джуракович“ при поддержке танковой бригады сумел разгромить мятежников и прорвать оборону на глубину до 10 километров!»
Испанцы оказались не менее талантливыми последователями известного полководца.
* * *
Наутро, придя к своему самолёту, Лёха застал ухмыляющегося техника и новую надпись на борту: «Почтовый».
Вернувшись на базу, экипаж стал объектом для шквала шуточек.
— Как там ваша почтовая голубь? — смеялся старший техник. — Доставила письмо точно по адресу, даже с подарками!
Лёха хмыкнул, оглядел свой экипаж, слегка виновато почесав затылок:
— Орёл, то как минимум боевой.
Кузьмич заныкался в своём отсеке и старался не отсвечивать.
Конец декабря 1936 года. Аэродром Лос-Альказерас
— Отстань, Кузьмич! У меня критические дни, — буркнул Лёха, раздражённо махнув рукой.
Кузьмич замер, недоумённо посмотрев на товарища.
— Какие ещё критические дни? Ты что несёшь, Лёха? — спросил он, приподняв бровь.
Лёха тяжело вздохнул и пояснил, словно говоря с ребёнком:
— Мотоцикл барахлит и денег на вино нет. Вот и вся критика, понимаешь?
— Ха! — Кузьмич расплылся в ехидной улыбке. — Что, опять всё в дырку спустил?
Он вальяжно полез в карман, выудил несколько помятых купюр и протянул их Лёхе.
— На, держи, безнадёжный ты наш.
Лёха сначала возмущённо вскинулся, будто собирался отказаться, но потом обречённо вздохнул и взял деньги.
— Я верну с получки, честно! — заявил он с пафосом, стараясь звучать убедительно.
Кузьмич скептически хмыкнул, явно не веря ни одному слову.
— Ну или пропьём вместе, — открыто улыбаясь добавил Лёха.
Кузьмич рассмеялся, хлопнув его по плечу.
— Вот это уже больше похоже на правду! — в ответ ему радостно оскалился Кузьмич.
— Слышал, мятежники наш пароход утопили, «Комсомолец»? — спросил он меняя тему.
— Слышал, «Комсомол» называется, пропал без вести, да, скорее всего франкисты утопили, — подтвердил Лёха, — будем теперь конвои сопровождать.
Конец декабря 1936 года. Картахена.
Лёхины заначки подошли к концу, цены лезли вверх в воюющей стране со страшной силой, денежное содержание им выплачивалось советским курьером, приезжавшим раз в месяц из представительства, и то каждый раз Лёху пытались подписать на какой-нибудь займ в пользу очередных голодранцев, заявивших про строительство коммунизма.
В итоге Лёха вытащил из заначки в ангаре технической службы золотую колбаску, так и не сданную вовремя Кузнецову, и стал решать, как превратить её в более приемлемые для трат денежные формы.
— Ничего, кроме криминала, в мозг не лезет, — сочувственно проговорил он, сам себе.
Найдя того самого, знакомого ему руководителя профсоюза, самой уголовной наружности, он показал ему одну монетку и предложил обменять золото на песеты.
Тот заулыбался похабнейшей улыбкой, с радостью согласился поменять, но объяснил, что здесь они не ведут таких дел, и предложил доехать до таверны по тракту на Кордобу, километрах в тридцати, завтра к обеду. Всё это очень смахивало на подставу, но деньги были нужны, как никогда и Лёха, скрипя сердцем, согласился.
Утром он засунул свой безотказный Браунинг в кобуру подмышку, взял пару запасных обойм и, пристроив нож в потайной карман, оседлал своего двухколёсного «Россинанта», благо вылетов не было по причине безобразной погоды.
Конец декабря 1936 года. Тракт на Кордобу.
Мотоцикл плюнул вонючим дымом и бодро стал наворачивать километры, постепенно поднимаясь в невысокие
