Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 1
Амла закопали за пристройкой, рядом с Увлом и Офой. Лучшую мотыгу положили Одр, Бадр и Ирл вместе с Амлом, много мешков и плошек. Так много добра положили они, что на том месте, где остался Амл, появился небольшой холм. Его было хорошо видно изо всех домов, от пристройки и от ворот. Костер разожгли Одр, Бадр и Ирл, ели большую куропатку, пили желтую воду, молчали. Так прошла ночь. Женщины в доме сидели и отдыхали – все палки Чужих подобрали они и в дом унесли. Все копья их и ожерелья их. Ближе к лесу оттащили женщины тела – пусть удобно будет птицам, пусть вкусно будет зверям. Не пугал женщин лес – знали они, что Чужие все умерли. Все, все Чужие умерли.
Из последнего Чужого сделали раба, братья вместе разложили его во дворе и нанесли ему рану, чтобы он был полезен не себе, а другим. Бадр отдал раба Ирлу. Новый раб жил в пристройке и хорошо работал. На шее у него была веревка, и ему давали много костей. Раб был рад, что его не убили. Ирл теперь жил один в доме Амла. У его женщины, Энны, был большой живот. И у женщины Бадра, Илты, был большой живот. Лето стояло липкое и жаркое, и пели в траве невидимые голоса. Обе женщины радовались – у каждой был свой дом, и у каждой будут дети. Они не могли работать.
Новый раб помогал Бадру и Ирлу в поле, но дома помогал только Энне, а не Илте. Ведь Бадр отдал раба Ирлу. У Илты был большой живот, и она не всегда могла готовить пищу. Бадр думал: мне нужен еще один раб, для моей женщины. Чужой, ненужный себе, полезный другим. Бадр не знал, как попросить Одра, чтобы тот раздобыл ему раба. Бадр придумал, что на людей можно поставить ловушки, совсем как на зверей. Вдоль высокой травы, на самом краю леса. И в самом лесу, по дороге на водопой. Легко это. Без воды не может никто – ни дерево, ни птица, ни человек. Ирл бы мог попросить Одра, думал Бадр. Ирла все любили.
Ирл научил женщин стричь коз, они набивали мешки шерстью, и никому из них не было холодно в домах из мокрой земли, даже зимой. Бадр и Ирл были довольны. Они не боялись, что из леса к ним придут Чужие. В лесу жил Одр. Он был великий воин и могучий охотник. Иногда Одр приносил на край поля туши убитых животных. Старое дерево в саду умерло, и Бадр с Ирлом сделали из него стойку, на которую Одр мог класть туши. В землю вколотили они деревянные ноги и поставили на них твердый щит. Чтобы маленькие полевые зверьки не испортили за ночь тела животного, которое убил Одр. Бадр и Ирл оставляли Одру хлеб, молоко и куропачьи яйца, даже веревки и плошки. На опушке, на самом краю леса. Они совсем не боялись. Они починили забор. Он был очень крепкий. Раб помогал им чинить забор.
Так было всегда, так должно было быть всегда. Ничего не менялось, ничего не могло измениться. Никто не помнил, как это началось, никто не задумывался, кем так было заведено. В поле и в лесу, и далеко, у покойной реки, на зыбучем песке жили люди. Камни держали они в руках и твердые палки. Шуршал ветками лес, пела в поле трава.
Не хватало воды на два поля, на огород, на деревья с кислыми плодами. Новая канава была нужна, в разные стороны поворачивала она. Тяжело жить без питья – и траве, и человеку. Дерево стойче других, но не может и оно без воды. К самой стене, все ближе к деревьям тянулась канава. Над воротами с кольев смотрели на лес человеческие черепа – головы Чужих висели там, охраняли они лесной путь. И никому больше не было страшно.
2008 – 2011
Рудольф Иоффе – родился в Москве. Работал сначала на заводе, потом в науке. В 1999 году иммигрировал в США к сыну. Сейчас живет в Нью-Йорке. Свой первый рассказ написал для внука и внучки в конце 2009 года.
Поселок стрелковой фабрики
В последнее время без этих поездок по понедельникам вечером в Куркино, к Толику в баню, он уже не мог обходиться: они отвлекали от невеселых раздумий и стали для него настоящим событием. И не только потому, что он уже давно любил баню с хорошей парилкой, после которой к нему всегда приходило ни с чем не сравнимое ощущение легкости, но и из-за совершенно нового для него отношения к жизни собиравшихся там приятелей Толика: выросшего в том же Куркино и побывавшего, как и сам Толик, к своим сорока годам несколько раз на зоне Гродина, который вместе с Толиком трудился на Митинском кладбище и совсем неплохо там зарабатывал; променявшего скучную жизнь сварщика на каком-то почтовом ящике на жизнь профессионального каталы Володи, которого все ласково называли «Сынок»; бывшего директора большого продовольственного магазина в центре Москвы – Иваныча, совсем недавно похоронившего двадцатилетнего сына, который погиб на Ленинградском шоссе, сбитый пьяным водителем большого грузовика. Уже несколько лет Иваныч промышлял случайными заработками, постоянно мотаясь в Венгрию и Германию и торгуя матрешками, которые он покупал или в Москве на вернисаже в Измайлово, или в Горьковской области и, пряча от таможенников в набитой до предела машине, отвозил в гостиницу под Будапештом, и бошовским электроинструментом, привезенным из Германии для продажи в Москве. С Иванычем он случайно встретился в Коптевских банях несколько лет назад, через него и попал в этот, поначалу казавшийся ему, выросшему в обычной московской семье и всю жизнь проработавшему в никому не нужной «науке», странным и непонятным, мир совсем не похожих на него людей.
Вот и вчера был понедельник, и, как обычно по понедельникам, они сидели в бане у Толика, правда, в этот раз вчетвером, без Сынка.
Баня была новой. Толик поставил ее на месте старой, сгоревшей в прошлом году, за неделю до Нового года.
* * * * *
Он хорошо помнил тот вечер накануне Нового года. После очередного захода в парилку, как обычно, играли, по рублику, в секу. Он не играл и смотрел через небольшое окно на огород, покрытый слоем мягкого, недавно выпавшего снега, в который они перед этим ныряли, как в неглубокую речку. На улице было темно, и по еле слышному шороху он решил, что пошел снег.
– Снег пошел, – сказал он, повернувшись к увлеченным игрой мужикам.
– С чего ты решил? – спросил Толик.
– Да подойди к окну, посмотри и послушай.
Толик встал и долго смотрел в окно, вслушиваясь в странные звуки. В этот момент он и сообразил, что что-то не так и что звуки, которые он принял за шум падающего снега, раздаются не с улицы, а из парилки в глубине бани. Он резко открыл дверь душевой и, проскочив через нее в парилку, сразу же все понял.
В парилке, тускло освещенной небольшой, под потолком, лампочкой, уже было темно от заполнившего ее дыма, а в углу возле печки мелькали небольшие языки пламени.
– Горим! – крикнул он в предбанник и попытался поднять стоявший в душевой бачок с холодной водой.
Вместе с выбежавшим из предбанника Сынком они втащили бачок в парилку и вылили воду на уже потемневшие от огня доски. Воды в бачке было мало, и они попытались сбить пламя первой попавшей под руку одеждой. Пока они с Сынком безуспешно боролись в парилке с огнем, Иваныч и Гродин успели одеться и вытащить из прихожей на снег три мешка картошки, которую Толик каждый год собирал у себя в огороде, а сам Толик из дома звонил местным пожарникам. Пожарная машина из ближайшего, в трех километрах, депо приехала через двадцать минут. Вылезший из кабины пожарник сказал, что у них полупустая цистерна и что насоса для закачки в цистерну воды из колодца у них нет. К этому времени успели загореться висевшие на чердаке сухие, нарезанные ранним летом дубовые веники, и когда стало ясно, что баня сгорит полностью, три полупьяных пожарника стали ломать полусгнивший забор, через который огонь от полыхающей бани мог перекинуться к дому на соседнем участке. Ночь была тихая, пошел небольшой снег, и через час, когда от бани осталась только большое черное пятно и покрытая сажей печка с высокой трубой, пожарники попросили бутылку водки и, с трудом развернувшись, уехали. Минут через двадцать уехал и он. И, как обычно, забросил жившего неподалеку Сынка.
Еще там, во время пожара, он предложил всем скинуться на новую баню, но Толик сразу же отказался и весной на месте сгоревшей бани поставил новую, с просторным светлым чердаком, на котором они летом могли играть в карты, а рядом с баней – крытую небольшую бильярдную.
* * * * *
После того, как он попарил каждого по три раза и они, разморенные, пили на чердаке круто заваренный чай и слушали очередную и, как всегда, обильно пересыпанную матом байку Гродина, он наконец-то решился. Они молча все выслушали и согласились помочь. Даже они, с их доходами, хорошо понимали, что для него означает потеря пятнадцати тысяч зеленых, которые ему никак не хотел отдавать Полынский.
Разговор получился долгим. Толик и Гродин вспоминали похожие истории, с которыми им на кладбище приходилось сталкиваться чуть ли не каждый день. Решили, что для начала к Полынскому вместе с ним лучше всего поехать Иванычу – двухметрового роста и веса под сто килограмм – и подробно учили его, как говорить с Полынским. Главное – объяснить тому, что деньги лучше отдать по-хорошему, потому что они не его, а точнее – не только его, но и их, и что они-то всегда найдут способ получить их обратно. А надо будет, и «на счетчик поставят».
