Волков. Велесова ночь - Валерий Пылаев
Помощь пришла буквально из ниоткуда: со стороны Дворцового моста послышался шум, и я разглядел в темноте что-то вроде небольшого буксира. Он мерно постукивал мотором и тащил за собой здоровенную баржу, груженную так, что ее борта едва возвышались над водой. Двигаться быстро эта конструкция не могла по определению, а сейчас и вовсе тащилась так, что я без труда догнал бы ее вплавь даже против течения. Экипаж наверняка уже вовсю дрых без задних ног где-нибудь в каюте, оставив у руля дежурного.
Который, разумеется, и ведать ничего не ведал ни о погоне, ни о «Варяге», свалившемся в реку с моста. На мгновение показалось, что я даже вижу где-то ближе к корме буксира коренастый силуэт в фуражке и с трубкой в зубах. Морской… точнее, речной волк никуда не спешил, уверенно вел свои посудины прямо мне навстречу и уж точно не ожидал встречи с потенциальным пассажиром. Лезть на палубу прямо к нему под нос определенно не стоило, а вот на барже наверняка не было никого.
Пожалуй, похоже на план.
Глава 23
Столбы, до этого задорно скакавшие друг за другом за окном вагона, понемногу замедлялись. Поезд сбрасывал ход, хотя до города по моим расчетам оставалось еще около получаса. Впрочем, торопиться мне было некуда, да и заняться, в сущности, нечем — разве что в очередной раз лениво прокрутить в голове воспоминания о последних двух днях.
С самого начала.
Водные процедуры, особенно в октябре, не слишком-то располагают ко сну, но, бешеная гонка на «Варяге» изрядно подточила силы. И как только «арендованная» мною баржа миновала последнюю лодку с жандармами, я зарылся в какие-то тюки и тут же отключился.
И проспал до самого утра. Да так крепко, что еще немного, и тащивший меня катер вышел бы через исток Невы в Ладожское озеро и дальше поплыл неизвестно куда — может, до самого Валаама. Общаться с экипажем я, разумеется, не имел ровным счетом никакого желания, так что просто махнул за борт и через несколько минут выбрался на берег…
Где-то. Ориентиров вокруг оказалось мягко говоря немного, зато времени предостаточно, и я принялся отжимать одежду, попутно занимаясь нехитрой математикой. Прикинул положение солнца, черепашью скорость катера со здоровенной баржей на буксире и пришел к неутешительному выводу, что на этот раз капризная госпожа Судьба забросила меня примерно на тридцать километров от Петербурга. Туда, где через пару десятков лет на другом берегу реки появится поселок Невдубстрой, который к середине века превратится в город Кировск. Еще чуть позже к северу от него проложат Мурманское шоссе, возведут мост через Неву, потом добавят к нему развязки…
Но сейчас, осенью тысяча девятьсот девятого года, ничего этого, конечно же, не было. Зато где-то неподалеку проходил то ли Олонецкий почтовый тракт, то ли Архангельский и, что куда важнее, железная дорога. Еще старого образца, узкоколейная — новую здесь построили только при советской власти. А к тем местам, где я десантировался на берег, рельсы дотянули только к началу тридцатых. А пока поезда ходили только до станции у озера километрах этак в пяти отсюда. Так что я просто побрел напрямик через лес, стараясь не уходить далеко от воды и примерно через четверть часа вышел к жилью.
Крохотная деревушка на берегу насчитывала всего полтора десятка дворов, и если сюда и доходили столичные газеты, то с опозданием недели в две, не меньше. До появления хоть какого-то радиовещания оставалось еще лет десять, так что вряд ли хоть кто-то в этой глуши мог узнать в странном чужаке из леса того самого Владимира Волкова, да еще и ненароком восставшего из могилы. Не знаю, за кого меня приняли местные. То ли за попрошайку, то ли за беглого каторжника. А может, за матроса с баржи, свалившегося в реку после пары лишних чарок. Суровые отцы семейств с окладистыми бородами не задавали лишних вопросов, а один даже согласился подвезти на телеге. Не до Петербурга, конечно — в соседнюю Шереметьевку.
Все это изрядно напоминало мое недавнее воскрешение, когда я оказался на берегу Смоленки грязным и вымокшим насквозь. С той только лишь разницей, что тогда список моих богатств ограничивался почти бутафорскими тапками, штанами и рубахой, в которую заворачивают покойника. На этот раз повезло больше. Имея оружие и деньги можно добиться немалого даже в глуши. Револьвер я, похоже, утопил еще в Петербурге, когда свалился с моста вместе с «Варягом», однако капиталы остались при мне. Тугая и увесистая пачка красных десятирублевых купюр, хоть и подмоченная, своей ценности ничуть не утратила.
В общем, уже скоро я оказался в Шлиссельбурге и к вечеру из оборванца превратился во вполне себе благообразного молодого господина с тонкими черными усиками и чуть ли не до зеркального блеска выбритым подбородком. Одетого если не по последней столичной моде, то уж точно с иголочки. Оснащенного здоровенным дорожным саквояжем, револьвером во внутреннем кармане щегольского пиджака и не по погоде темными очками в золоченой оправе.
И этот самый франт на рассвете покинул станцию в Шереметьевке и покатился в сторону Петербурге, устроившись в вагоне третьего класса среди господ с не самым выдающимся доходом. Ломиться в высшие категории я не стал: пассажиров туда село немного, и каждому наверняка доставалась изрядная порция внимания проводников.
В котором я по очевидным причинам нисколько не нуждался.
В поезде пахло сдобой, табачным дымом и чем-то алкогольным, да и публика подобралась неожиданно веселая — по большей части молодые или среднего возраста мужчины. Кто-то ехал в столицу по делам, а кто-то спешил потратить заработанные на Шлиссельбургском пороховом заводе рубли и начал уже прямо в поезде: бутылки и платки с нехитрой закуской появились на сиденьях даже раньше, чем состав тронулся от Шереметьевки. Курили так, что к середине пути я не без труда различал лица даже соседей. Болтовня вокруг изрядно утомляла, однако ее приятно разбавляли звуки гармони, доносившиеся из соседнего вагона. Там, похоже, собрались отставные вояки, хором затянувшие «Солдатушек» чуть ли не четверть часа.
Они не только вспомнили все куплеты из моего мира, но еще и добавили чуть ли не с десяток новых. Любой уважающий себя собиратель народного творчества из двадцать первого столетия, пожалуй, отдал бы полжизни за возможность хоть ненадолго оказаться на моем месте. Я подобной страстью к фольклору не пылал, однако песня звучала уж точно не хуже разговоров вокруг, и с ней однообразная дорога до
