Поздняя осень в Венеции - Райнер Мария Рильке

так что очевиднее для них,

как похож на мать и как он тих

в этот миг торжественно-спокойный,

но видна в глазах у них опаска;

безнадежно далека

древняя старуха, только маска;

выронит ее вот-вот рука,

а рука другая так ослабла,

кажется она такою дряблой,

что висит, от времени озябла,

остывая, как сердца;

только детству не к лицу руины;

тени от решетки, как морщины,

словно на ребенке нет лица.

Корабль беглецов

Неаполь

Представляешь, как бежал однажды

некто, яростным гоним врагом,

осознав уже разгром

с гибелью, грозящей кругом,

и увидевший потом,

как плоды, желанные для жажды,

пламенеют в море голубом:

с грузом апельсинов плыл баркас

в направленьи корабля большого,

на волнах серевшего сурово:

хлеб везли и рыбу про запас

чреву, что заглатывать готово

уголь или смерть на этот раз.

Пейзаж

Или напоследок в этот миг

склоны и дома, мосты, обломки

рухнувших небес у самой кромки

зримого испрошенный возник,

чья судьба — закат в своей глубинной

бедности виновной, хоть безвинной,

небольшой трагический мирок,

чтобы не попала в эту рану

свойственная вечером туману

капля синевы на срок

ночи; вечер с ней теряет связь,

все еще овеянный вуалью,

далью длящейся, светясь.

Арки и ворота, воздух тесный,

облаков полет совместный,

к бледным никнущий домам,

а уже над ними полновесный

сумрак с лунным светом пополам,

луч случайный или где-то там

архангел обнажил свой меч небесный.

Римская Кампанья

Город вечную хранит загадку:

термы — сны его без перемены;

путь ведет могильный в лихорадку,

окна смотрят, вделанные в стены,

злобным взглядом провожая путь;

он от взгляда рад бы ускользнуть,

вправо, влево пробующий вечность,

заклинать пытаясь бесконечность;

он стремится в небо, как в полет,

будто бы без окон там опора,

лишь подмигивает акведукам,

осознав, что вопреки разлукам

пустота небесного простора

пустоту пути переживет.

Песнь о море

Капри. Пиккола Марина

Веянье волн морских

старше ночной темноты,

бессонница для других,

чьи выветрились черты,

а ветер еще не стих,

только преодолел

веянье волн морских,

когда предел

средь горных первопород,

где льнет к пластам

дальний простор-оплот,

и выше за годом год

смоковница там,

где лунный свет с высот.

Езда ночью

Санкт-Петербург

В час, когда в ночи на резвых, гладких

вороных орловских рысаках

в череде часов тревожно кратких

с канделябрами при облаках,

чающих рассветной синевы,

мы, как облака, летели тоже,

и когда был дар дворцов дороже

с набережными Невы,

и заметить было невозможно,

где земля, где небеса, где свет,

и, казалось, видимое ложно,

даже Летний сад в броженьи лет,

предоставлен каменным фигурам,

так что мы тогда в пейзаже хмуром,

бешеным захвачены аллюром,

убедились: больше нет

города, признавшегося вдруг:

не было его, и недосуг

быть ему; веками бред бредет,

брезжущий среди могильных плит,

мысль свою извечную, больную,

неизменно ту же, не иную

мыслить не обязанный: гранит,

в мозг пустой давно запавший гнет,

так небытие свое таит.

Парк попугаев

Jardin des Plantes, Paris

Под турецкими липами, над пыльным газоном

колеблют свои насесты вздохом или же стоном,

ара томятся по далеким родимым зонам,

где жизнь порождается невидимым, но все тем же лоном.

Прихорашиваются как будто для парада

в зелени деловитой неуютного сада;

клювы у них на вид из яшмы или из жада,

а серый корм для них что-то вроде яда.

Тусклому голубю уступают без драки

свои объедки. Тоже нашелся любитель!

Над полупустыми корытцами делают знаки,

насмешливо осматривая свою обитель.

Темные язычки на любые готовы враки.

Кольца на лапах. Лишь бы нашелся зритель!

Парки

I. «Высятся неудержимо парки…»

Высятся неудержимо парки,

чья природа мягкая — распад,

вместе с небесами, как подарки,

выстояв среди утрат,

суживаясь, ширясь в неизменном

царстве стриженых кустов и трав,

лишь в своем размахе суверенном

сохраняя свой устав,

так что не без прибыли они,

в царственном величии любезны,

строги, снисходительны, помпезны

в пурпуре, как в собственной тени.

II. «Где в сумраке аллеи…»

Где в сумраке аллеи

слышнее каждый шаг,

где тишина целее,

там завлекает знак

в тень, где аллея шире

для каменной семьи

и чаша, и четыре

из камня там скамьи;

за веками век в моменте,

как за чертой черта;

на каждом постаменте

всего лишь пустота;

сопутствующий шагу

глубокий вздох или всхлип;

серебристую влагу

темный роняет сгиб;

избрав себя, переча,

когда тебя в тишине

камням уподобит встреча

с камнями наедине.

III. «Секретничать приходится с прудами…»

Секретничать приходится с прудами:

был вынесен монарху приговор,

но делать вид они должны годами,

как будто может мимо монсеньор

пройти, пока смягчить пруды