Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской - Озаровская Ольга Эрастовна
Удумал: возьму я эту девицю взамуж. Штож што она небоhата, — вовсе она приглядна. И говорит:
— Ты, девиця, какова рода, какова отця?
— Я бедного сословья, у меня отець сапожник, живет бедно.
— Идешь-ле за меня взамуж?
— Кака я невеста? Я человек бедной!
Потом девиця пошла, он за ей вслед пошел, узнать, какова она места. Приходит девиця, — избушка маленька. Он зашел в фатеру. Отец у їх сидит, сапоги работает.
— Ну, купець именитой, што вам тако нать? Сапоги работать, али стары починять?
— Не сапоги работать, не стары починять, пришел я на вашей девици свататься.
— Што ты, купець, смиешься! возьмешь-ле ты мою дочерь? Вы боhаты, а мы бедны.
— Славиться не будем, бери из магазина, што надобно: люди будут убиваться, што именитой у бедного берет, а ковды справимся да обвенчаемся, товды и свадьбу поведем.
Обвенчались, пирком да свадебкой. И живут вовсе хорошо: и советно и боhато, и так на эту хозейку идет торговля хорошо, дак…
Жили, пожили. В Пруссии-городе сгорела лавочка. В той лавочки товару было всех боле. «Как жа мы будем эту лавочку строить? Хозейку взять невозможно; здесь оставить — порато хороша, к ей люди подобьютця».
Вот и печалуетця день и два ходит, печалуетця. Она и спрашивает:
— Што вы, hосподин, ходите эдакой туманной?
— А как будем лавочку строить? Тебя оставить дома не смею: с умом жить не сумеешь. А людей послать, дак много утраты будет.
Она говорит:
— Срежайся ехать! Буду одна жить, сама себе сохранна.
Одела ему сорочку беленьку:
— Если сорочка бела замараетця, то я с ума сбилась, а если рубашка бела, дак живу крепко, неправильно.
Вот он и уехал в Пруссию-город ставить лавочку. И живет поживает, может, и с год време, а рубашка на ем бела, как снег. Он стал торговать. У его товар вовсе хорошо идет, а у иных купцей — плохо. Другие купци, его не любя, королю доносят, што он волшебник, волшует: у его товар идет, а у нас нет.
Этот король собрал пир и на пир созвал торговых людей, там каких-нибудь генералов, хрестьян и всякого звания людей и этого купця созвал на пир.
У его рубашка все бела, бела как снег. Стали пировать и жировать, потом пошла гулянья. Потом они стали бороться и все прибились и все припотели и все припатрались, — у его рубашка все бела.
Король сочтил его волшебником знатливым: знат много, — нать его в тюрьму.
— Зачем же вам меня запирать? Никак я не волшебник. Мне рубашку жена надела. Если как с умом живет, все рубашка бела, а если забалует, дак и рубашка замаратца.
Король того не внимает. Его в тюремной замок.
Потом и удумал: к хозейки послать слугу верного.
Дал сто рублей денег.
— Поежжаи, подбейся к ней. К хозеики еговои.
Слуга и поехал в город.
— Из Пруссии! Из Пруссии приехал! Куда ему фатера? Нать штоб чисто, бело! К этой купцевой хозейки его на фатеру!
Купцева хозейка: — пожалуйста, милости просим. Чужестранного человека поїт, кормит, чаем, кофием, всем угошшает.
Он и стал ей говорить:
— Эки вы хороши, эки вы ненаглядны, как вы жить можете без мужа? Вот я дам сотню денег, не можете-ле со мной позабавитьця?
Она говорит:
— Грех. Большой грех!
Он говорит:
— Да што ты, што ты? Да твой муж не так живет, мы про его знаем, он близко.
Она и согласилась, взела сотню денег у его. Пошли во спальню. Он и говорит:
— Вались, говорит, ко стенки.
Она отвечает:
— Я никовды со своим мужем ко стенки не сплю, ложись сам, а я на краю.
Он и повалился, бажоной, ко стенки. Она раздевалась да помешкала немножко, валиться стала, — у ей там были пружины; пружинки толконула, — он сейчас полетел у ей вниз в погреб.
Вот она ему дала за дурные слова, как свинину режут, так таку пишшу дала. Дала веретено, куделю и прялку. Приказала напресть нитку тонку, как шолчину, дак пойдет тебе пишша хороша тоhда. Он престь не умеет. Бился, бился, потом напрел нитку, как шолчина. Потом пошла ему пишша хороша.
Король там его ждет. Нету посыльника: вот он там гуляет, вот забавляетця!
Ишша ждет:
— Вот такой, сякой уехал, гуляет верно там с ей; другого пошлю, ишша верней и лучша! Триста денег дам!
У купця все рубашка бела.
Другого послал посыльника. Другой таким же случаем приехал в город: к ей подбиваться стал:
— Эка ты красива, эка хороша! Не можно-ле с тобой позабавиться? Вот тебе триста денег.
Она с їм таким же побытом в спаленку пошла, да бух его в погреб!
Одному пишша уж хороша идет, а другому ишша худа пишша.
Король весь прихлопотался. Хлопочет, хлопочет: куда девались, нету, нету!
— Гуляют там видно с ей! Сам поеду!
Посмотрел, у купця рубашка все бела.
— Накладу яшшик денег, неужели нельзя подбиться к этой хозейки?
Вот и поехал сам в тот город, в тую деревню.
Народ:
— Из Пруссии король! Из Пруссии король! Куда ему фатера?
— Фатера ему у купцевой хозейки: у ей чисто, у ей бело. Ну, вот и у хозейки.
Хозейка принимает хорошо, поїт и кормит. Она его чаем, кофием, всякима напитками угошшает.
Он стал ей говорить:
— Эки вы хороши, да эки вы красивы. Возьмите эдакой яшшик денег, согласитесь со мной, — говорит король.
Она говорит:
— Не соглашусь. Поежжай на полсутки в город, а я схожу к бачьку-духовнику, спрошу, простимой-ле грех. Как простимой, дак соглашусь, а непростимой, дак и на деньги не обзарюсь.
Он и уехал. Вот она и пошла к бачьку. Бачько выходит из байны: запарел, заруменил.
Она и говорит:
— Простимой-ле грех из-за мужа грех согрешить?
А он говорит:
— Непростимой, большой. А согрешим со мной, дак грех не будет, за нас мир замолит.
Она говорит:
— Приежжай часу в девятом вечера.
И вышла.
— Пойду схожу в блаhочинному.
Пришла к блаhочинному.
— Простимой-ле грех из-за мужа согрешить? Блаhочинному эта красавица нать:
— Нет, непростимой, большой грех, а со мной дак не будет грех: епархия замолит.
— Приежжай в часу десятом.
Пошла к архирею:
— Простимой-ле грех из-за мужа согрешить?
Архирей тоже на эту красавицу обзавидовал:
— А согрешим со мной, дак вся империя замолит.
— Приежжай в часу одиннадцатом.
Она ушла домой.
Там она яшшик опорожнила и склала деньги куда-ле.
Вот живет, поживает. И звонок у ворот.
— Хто, хто приехал?
Бачько заехал в гости. Она потихоньку да помаленьку самовар наставляет. Чай попивают. С час немного и време.
Опеть звонок у ворот.
— Хто, хто приехал?
— Блаhочинной!
А чин чину повинуется ведь. Чин чина боїтсе. Бачько дрогнул.
— Я-то куды, я-то куды?
Она говорит:
— У меня яшшик есь большой, ты в яшшик.
Стала опеть блаhочинного угошшать, с час време прошло, а тут звонок у ворот.
— Хто, хто у ворот?
— Архирей.
Блаhочинной архирея боїтсе:
— Ох, ох, я-то куды деваюс? Што архирей скажот: зачем к женщины пришел. Я-то куды?
— В яшшик!
И два там собрала.
Стала архирея угошшать. Король-ат и садит! Едет. Звонок.
— Хто, хто у ворот?
— Из Пруссии король!
Испугался архирей.
— Я-то куды? Расстригет меня!
— В яшшик!
Король приехал:
— Ходила к попу духовнику? Спрашивала-ле?
— Ходила. Грех большой, непростимой. Не буду грешить!
— Скорей, — король-от разгорячился, — несите мой яшшик в сани!
Слуги вынесли. Король поехал домой с яшшы…
(Хохот пресек рассказ.)
Я яшшыком!
Вот и поехали. Едет, гонит! А у купця все не мараетця рубашка. Приехал король, кликал пир и выпустил ейного мужа. Пировал-жировал.
— Есь-ле в Пруссии эка хозейка, штоб не согрешила, на эки деньги, на эдаки деньги не обзарилась?
Отворяет яшшик: тут поп, блаhочинной, архирей…
Три штуки запёрано.
А у хозеина все рубашка бела.
— Поежжай домой да выпусти, там сидят двое ишша.
Бабушка закончила сказку при общем смехе не только договорившихся, но и всех бывших на берегу, которые все в большем числе подсаживались к холмику. Московка ничуть не удивилась, что Махонька рассказала такую сказку сразу после усердной молитвы. Она понимала, что северный народ, где много беспоповцев, не смешивает отношения к слабым смертным из духовенства с религиозным чувством, подобно многим из горожан.
