Даниэль Пеннак - Дневник одного тела
* * *
43 года, день рождения
Понедельник, 10 октября 1966 года
Сегодня ночью мне снился обелиск, он поднимался так медленно, что это движение было заметно мне одному. По правде говоря, я и сам его не видел, но твердо знал, что он поднимается. Обелиск лежал на земле, пирамидальной верхушкой на восток, и поднимался миллиметр за миллиметром, тысячелетие за тысячелетием. Я же не отрываясь смотрел на него, зачарованный убежденностью, что однажды, пусть даже для этого мне придется прождать вот так всю жизнь, я увижу, как он покачнется на своем основании, замрет, и его вершина устремится в небо – как стрелка часов в полдень. Не просыпайся, только не просыпайся, пока он не поднимется! Я решил спать, пока он не встанет совершенно вертикально. Его водружение происходило так медленно, что эта ночь грозила стать самой длинной ночью в моей жизни, и я наслаждался этой медлительностью, не сводя с обелиска глаз, и ночь была – не ночь, а сама жизнь, а жизнь была воплощением терпения, направленного единственно на наблюдение за тем, как поднимается обелиск. И действительно, я проснулся в следующую секунду после того, как, неуверенно покачнувшись, обелиск замер наконец на своем постаменте. Мне тут же вспомнилась фраза Тижо на ужине по поводу моего дня рождения: Сорок три года – возраст что надо! Солидный! Теперь ты крепко стоишь на ногах!
* * *
43 года, 2 месяца, 20 дней
Пятница, 30 декабря 1966 года
Вот уже недели две, как второй палец моей правой ноги украшает некий нарост, которого раньше я никогда не видел. Что это: мозоль, бородавка, вальгусная деформация? Что бы это ни было, при трении это причиняет боль, и вследствие этого впервые в жизни я вынужден специально подбирать обувь. Мы никогда не знаем точного названия поразившего нас недуга. В нашем распоряжении только общие понятия: «прыщ», «ревматизм», «изжога», «мозоль».
* * *
43 года, 2 месяца, 25 дней
Среда, 4 января 1967 года
Я навел справки: это действительно мозоль. Вот, значит, что такое мозоль. Хотя мне кажется, что я испытывал нечто подобное в подполье, когда у меня были слишком тесные башмаки.
* * *
43 года, 3 месяца, 5 дней
Воскресенье, 15 января 1967 года
Тело отца. Брюно заявил своему приятелю, проводившему у нас уик-энд, что ни разу не видел, чтобы отец вышел к завтраку в пижаме. Папа всегда безупречен – с самого раннего утра побрит, причесан и при галстуке. Меня раздражают эти чуть насмешливые откровения. С самым серьезным видом объявляю сыну, что мы с Моной как раз решили провести ближайший семейный отпуск в лагере нудистов, я тебе разве не говорил? Дурацкая шутка произвела совершенно неожиданный эффект. Брюно краснеет как рак, кладет свой бутерброд и выходит из кухни с выражением библейского стыда на челе. Приятель – за ним. Ни дать ни взять – Сим и Иафет пятятся, чтобы прикрыть наготу отца. Тела может быть либо слишком много, либо слишком мало. Так всегда, со времен Ноя.
* * *
43 года, 5 месяцев, 19 дней
Среда, 29 марта 1967 года
Дорогие мои полипы. Сегодня утром, когда я чихнул, один из них вылетел наружу. После последнего насморка – уже больше трех месяцев – он закупоривал мне левую ноздрю. Склонившись над носовым платком, я чихаю что есть силы. Это не обычное чихание с открытым ртом, которое помогает очистить легкие и наполняет дом грохотом веселого взрыва, а чисто носовое чихание с закрытым ртом, когда весь воздух, все давление концентрируются в ноздре, которую вы хотите прочистить. Обычно ноздрю, в которой процветает взрослый и хорошо укоренившийся полип, ничем не прочистишь. Воздух натыкается на препятствие, происходит обратный отток, отчего герметично закладывает уши. Ощущение такое, что мозг вдруг увеличивается в объеме и стукается о внутреннюю стенку черепа, после чего принимает прежние размеры. А вы – полностью оглушены. И все же я чихнул. (Когда чихаешь, надежда всегда оказывается сильнее прежнего опыта.) Чихнул я хорошо подготовившись. Закрыл рот и глаза, заткнул вторую ноздрю, подождал, пока желание чихнуть защекочет слизистую, поднимется вверх по спинке носа, наполнит воздухом легкие, а сам тем временем полностью развернул платок, чтобы брызги не разлетелись повсюду, и чихнул что было сил одной левой ноздрей (отчаяние придает энергии). И свершилось чудо: она прочистилась! Мягкий толчок в ладонь, столб вырвавшегося наружу влажного воздуха и – о, радость! – обратная дорога для него так же свободна! Я открыл глаза и взглянул на платок, весь в красных брызгах, посреди которого примостилось то, что я сначала принял за большой сгусток крови, однако при более близком изучении оно оказалось комочком плоти. Я не стал падать в обморок. Не стал думать, что высморкал кусочек мозга. Прополоскав «это» под струей проточной воды, я увидел, что его можно сравнить с мышцей морского гребешка: мягкое, плотное, розовато-белое, чуть прозрачное и немного волокнистое образование. Длина двадцать один миллиметр, ширина – семнадцать и толщина – девять. Ах, вот ты, значит, какой, старина полип! Подумать только – и такое чудище сидело у меня в ноздре! Добрый доктор Бек (интересно, сколько ему сейчас может быть лет?), к которому я отправился, чтобы показать свой улов, буквально запрыгал от радости. Самопроизвольное удаление полипа? Но это же редчайший случай, знаете ли! Я ничего подобного в жизни не видел! Он оставил его для анализов и не взял с меня денег за визит, радуясь так, будто я подарил ему огромную жемчужину.
* * *
43 года, 8 месяцев, 24 дня
Вторник, 4 июля 1967 года
В последнее время я явно перегнул палку: ужины с обильными возлияниями, поздние вечеринки, короткие ночи, внезапные пробуждения, работа на износ, написание двух статей и подготовка к лекции, походы к родным, походы к друзьям, присутствие на работе, встречи с клиентами, поездки в министерство, постоянная ежеминутная концентрация внимания, немедленное реагирование, проявление авторитета, доброжелательности, гостеприимства, эффективности, плюс контроль, постоянный контроль и самоконтроль, это длится уже неделю или даже больше, настоящий разгул, причем энергоемкий, и все это время мое бедное тело безропотно следует за знаменем, которым потрясает мой дух, прорываясь на бесконечные Аркольские мосты.
Сегодня утром энергия кончилась. Почувствовал это, как только открыл глаза. Никакого нервного импульса. Последние дни я «перегибал палку», теперь мне хочется «ослабить хватку». Сегодня во всем приходилось проявлять волю, принимать решения. Не те решения, которые естественным образом принимаются одно за другим в обычные дни, а отдельные решения. На каждое действие – особое решение, за каждым решением – особое усилие, не имеющее динамической связи с предыдущим, как если бы я питался энергией не от постоянного, внутреннего источника, а от внешнего генератора, установленного вне дома, который надо заново запускать – вручную! – каждый раз, когда я принимаю очередное решение.
Самое изнурительное – это моральное усилие, которое приходится делать, чтобы скрывать эту слабость от окружающих, быть по-прежнему любящим отцом и мужем со своими (к которым из-за этой слабости отношусь как к чужим), профессионалом – с остальными (которых почему-то начинаю воспринимать как близких), короче, всячески способствовать собственной репутации адекватного человека и следить, чтобы моя статуя прочно держалась на пьедестале. Если я не отдохну, если не предоставлю своему организму положенный ему рацион сна, внешний генератор тоже выйдет из строя, и тут уж я точно не только ослаблю хватку, но и вовсе ее потеряю. День ото дня мир будет давить на меня со все большей тяжестью. И тогда к моей слабости прибавится уныние, и уже не мир будет представляться мне слишком тяжелым, а я сам внутри этого мира – бессильным, ненужным, фальшивым. Вот что станет нашептывать уныние на ухо моему изнуренному сознанию. И тогда я уступлю одному из припадков гнева, который оставит в памяти детей воспоминание о крайне непостоянном характере отца.
* * *
43 года, 8 месяцев, 26 дней
Четверг, 6 июля 1967 года
Ну вот, как и ожидалось – приступ уныния. Уныние отличается от печали, озабоченности, грусти, беспокойства, страха и гнева тем, что у него нет четко определяемого объекта. Чисто нервное явление, влекущее за собой немедленные физические последствия: стеснение в груди, короткое дыхание, нервозность, неловкость (готовя завтрак, разбил чашку), приливы ярости, жертвой которых может стать первый попавшийся, ругательства вполголоса, отравляющие кровь, полное отсутствие желаний и мысли, такие же короткие, как и дыхание. Невозможность сосредоточиться на чем бы то ни было, крайняя рассеянность, неточность движений, неточность фраз, ничто ничем не кончается, все выливается наружу, уныние беспрестанно отсылает тебя в самый центр уныния. И никто в этом не виноват – или виноваты все, что есть одно и то же. Внутри себя я трясусь от негодования, обвиняя целый свет в том, что я – это всего лишь я. Уныние – онтологический недуг. Что с тобой? Со мной ничего! Со мной всё! Я один – как человек вообще!
