Санин Евгений - Денарий кесаря
Но первое время он видел только глаза. Они были такими глубокими, так неуловимо манили к себе или, точнее, в себя, что он просто застыл на месте и так стоял, не в силах пошевелиться…
Спроси кто у него, сколько это продолжалось – миг или час, и он бы не знал, что ответить!
К счастью, искусствовед словно понимал его состояние. Судя по тому, что в молельную донесся ароматный запах заваренного кофе, он на какое-то время выходил из нее. А если и находился здесь, то ухитрялся даже не покашливать, без чего обычно не мог и минуты.
Не понимая, что это с ним, Василий Иванович смотрел в эти глаза, не в силах отвести от них взгляда. Он не знал, что такое молитва. Он не умел молиться. Креститься и то не знал как. И, тем не менее, вдруг почувствовал, что между ним и изображенными на этих иконах установилась какая-то необычайно прочная - до сладостного томления в сердце - связь.
Казалось, скажи он им только слово, и они тут же ответят ему. Придут на любую помощь. Сделают все, что он ни попросит.
Но такого слова он не находил в своей душе. Она, как вдруг стало понятно ему, оставалась безответной на этот безмолвный вечный зов.
Может, это продолжалось бы еще весь день или даже год. Но старичок-искусствовед вдруг закашлялся – громко и долго, очевидно, выбивая из себя кашель, накопившийся за это время в груди.
- Ч-что это?.. Я такого не ощущал ни разу в жизни! – очнувшись, беспомощно посмотрел на него Василий Иванович и услышал в ответ уверенное.
- Как что? Действие Божией благодати!
Василий Иванович недоверчиво прищурился.
Одно дело слышать от Володьки или читать в библиотеке фамилии веривших в Бога великих ученых, старинные портреты и полувыцветшие фотографии которых он видел в энциклопедиях и научных книгах. И совсем другое – получить это признание от стоящего перед тобой академика множества академий, ученого с мировым именем.
И он, пользуясь таким редкостным случаем, не преминул тут же задать ему вопрос:
- Так вы действительно верите в Бога?
- А как же в Него не верить? – даже растерялся старичок-искусствовед. Казалось, он даже испугался такого вопроса.
И эта растерянность, этот его испуг больше любых подробных и долгих, самых аргументированных объяснений убедили Василия Ивановича в том, что его собеседник действительно верит в Бога.
- Но почему?.. Нет-нет, я не про вас, - опережая протестующий против такого вопроса жест, быстро поправился Василий Иванович. - Почему я не верю и никак не могу поверить! Не просто поверить, а понимаете – до самого донышка сердца!
Искусствовед внимательно посмотрел на него и вздохнул:
- Что я могу вам сказать… Мне ведь намного проще! Я воспринял веру с самого рождения, впитал ее, как говорится, с молоком матери. С детства знал, что такое пост и молитва. Что грех – это плохо и, если согрешишь, надо сразу же слезно каяться, чтобы не отдалиться от Бога. Сколько помню себя, всегда меня окружали эти иконы с их всепонимающими и прощающими глазами. Мама только радовалась, что первое слово, которое я произнес, было не «мама», а «Бог»! И когда началась священная война, она не причитала, не голосила, а просто удалилась сюда. Я с двумя братьями воевал, а она здесь молилась. Ночами не вставала с колен, после чего уже так и не смогла до конца распрямиться. Но - вымолила нас. Трудно поверить, но мы прошли всю войну, что называется от звонка и до звонка, причем, один в танке, другой в пехоте, один я ординарцем, зато - боевого комбата, и вернулись домой без единой царапины! Между прочим, они тоже до сих пор еще жи…
Искусствовед вдруг остановился на полуслове и виновато взглянул на затаившего дыхание от такого рассказа гостя:
- Но что это я все о себе, да о себе? Наверное, потому что не знаю, что ответить на ваш вопрос, и в итоге как быть вам, по словам одного поэта, - поколению, не отстоявшему Литургий. Да, - пожевал он губами. – Не знаю. В одном лишь уверен: хотите вы того или не хотите, а отстоять их придется! Если, конечно, хотите спасти свою душу.
- Спасти? От чего?
- Как от чего? От ада, конечно! Чтобы вечно быть с Богом – в раю!
Василий Иванович был не на шутку озадачен. Странно было слышать от ученого такого уровня, и даже не уровня, а – масштаба сказанные всерьез слова: «рай», «ад». Одно дело слышать их от какой-то старушки. Но чтобы всерьез рассуждал о них человек, обладающий беспощадно критическим и умеющим проникать в самую суть любой проблемы его науки аналитическим умом! Конечно, он тоже уже доживал свой век, и ему утешительней было верить в загробную жизнь, чем отрицать ее. Но ведь он только что сказал, что такая вера у него с раннего детства! Все это как-то не укладывалось в голове у Василия Ивановича.
И он, забывая о своем недавнем вопросе и уже полученном на него ответе, воскликнул:
- Вы что, и правда, верите в это?
- Верю? – на этот раз удивился ученый. – Я этим живу!
- Чем?
- Тем, что я бессмертен и душа моя – вечна!
- Ну а чем вы можете доказать это? В то, что невидимое и неслышимое существует! Этот ваш рай, ад… - перечислил Василий Иванович и выпалил самый главный, неоспоримый, с его точки зрения, аргумент: - Что после смерти нас ждет жизнь… Ведь ОТТУДА еще никто не возвращался!
- Вы в этом уверены? – так тихо и спокойно спросил искусствовед, что Василий Иванович даже растерялся. Таким тоном обычно говорят люди, абсолютно и самым надежным образом – благодаря лично пережитому опыту – уверенные в своей правоте. Но, тем не менее, он не думал сдаваться.
- Вы мне еще про воздушные мытарства расскажите! - усмехнулся он, вспоминая свой утренний разговор в автобусе.
Но ученый собеседник не принял его иронии. Наоборот, впервые, сколько он с ним общался, упрекнул его:
- Напрасно вы с такой беспечностью говорите о них. Поверьте, там нам уже будет не до улыбок!
- Но почему вы так говорите? На каком основании? – воскликнул Василий Иванович. - Вы что – действительно верите всерьез, что после смерти нас ждет коридор с комнатами, где сидят судьи и палачи?
- Насчет коридора не знаю… - покачал головой ученый. - В переводе на современные понятия, это, наверное, скорее, что-то наподобие таможни, где будет проверяться весь набранный за жизнь багаж, с которым мы направимся в Царство Небесное. Там ничего уже нельзя будет декларировать или припрятать! Хорошо, если у нас найдут одни добродетели. Ну, а если это будут одни нераскаянные грехи?
Василий Иванович слегка растерянно посмотрел на собеседника, которому трудно было не верить, и осторожно спросил:
- Вы знаете, пока все это так бездоказательно… А у вас первоисточника по этому вопросу нет?
- Есть и первоисточник! Небольшая, но весьма душеполезная книжечка о прохождении этих мытарств блаженной Феодорой. Сейчас я дам вам ее почитать на время!
Старичок-искусствовед подошел к книжной полке, на которой, судя по надписям на корешках, стояли церковные книги, и виновато развел руками:
- Ах, досада! Уже отдал! Но ничего – попрошу вернуть. Или найду новую у знакомого букиниста. Последнее, по опыту, будет гораздо проще! – пообещал искусствовед и стал доставать с полки толстые книги, приговаривая:
- Вот вам обещанные мною толкования святых отцов на Евангелия. Вот тоже дореволюционное, разумеется, издание о посмертных чудесах и явлении уже умерших людей. Все они засвидетельствованы учеными, врачами и просто благочестивыми людьми, которые лучше умрут, чем солгут. Это к вашему замечанию, что оттуда никто не возвращался. Вот – переписанная от руки копия одного отчета академика Александра Ивановича Белецкого, которого я знал лично, в ЦК компартии Украины. Надеюсь, она раз и навсегда отобьет у вас желание читать все наши антирелигиозные книги и, тем паче, ссылаться на них![7] Даю вам ее с просьбой никому не показывать. А то мы оба можем оказаться в местах не столь отдаленных или одной палате психиатрической больницы. А это – книга, которую изучали наши предки с самого детства. Сегодня ее полезно изучать в любом возрасте!
- «Закон Божий»? - переспросил Василий Иванович, беря объемную книгу в красивом твердом переплете, и, по привычке, пролистал ее. В ней было множество черно-белых иллюстраций. Одна из них привлекла его внимание. Он перелистал несколько страниц назад, снова нашел ее и увидел, что не ошибся при беглом прочтении текста под рисунком монеты.
Это был денарий кесаря. Только почему-то вместо Тиберия на нем был изображен император Октавиан Август. Причем, совсем еще молодой.
