Брюс Кэмерон - Путешествие хорошего пса
Но не сейчас. Моя девочка в беде, и я должен к ней вернуться.
Когда волны нахлынули, и ощущение рук Сиджей на моей шерсти стало слабеть, я начал
активно пробиваться вверх. Мне нужно родиться заново.
Когда наступила осознанность, я с облегчением понял, что снова вернулся в мир. У меня
было такое чувство, что на этот раз мой сон был короче, чем раньше, и это хорошо.
Теперь мне просто надо подрасти и стать сильнее, чтобы вновь отыскать мою девочку
Сиджей и стать ее собакой.
Моя мать была светло-коричневого цвета, и у меня было две сестры, которые агрессивно
сражались за еду. Когда на фоне неясного гула стали выделяться отчетливые звуки, я начал
различать лай собак. Их было очень много.
Значит, я вернулся в здание к лающим собакам. Спустя какое-то время галдеж превратился
в фон, и я перестал его замечать.
Пока образы перед глазами были мутными, а мои конечности – слабыми, диапазон моих
возможностей был не очень широк – я мог только спать и есть, однако я четко помнил, что мне надо делать: проталкиваться к матери и сдерживать свое нетерпение поскорее
вырасти.
Здесь было несколько женщин, чьи голоса я периодически слышал и чье присутствие
ощущал. Тело моей матери дрожало, когда она виляла хвостом этим людям; я чувствовал это
во время кормежек.
Но, когда мое зрение прояснилось, и я увидел одну из женщин, то пришел в изумление, настолько высоко она стояла над нами.
– Такие миленькие, – сказала она. – Дейзи, хорошая собака.
Мать завиляла хвостом, а я все смотрел на гигантскую женщину, моргая и пытаясь
сфокусировать взгляд. Когда ее рука опустилась погладить мою мать, я сжался от страха – рука
была невероятных размеров, больше меня, больше головы моей матери.
Подрастая, я наблюдал, как мои сестры подбегали здороваться с женщинами, которые
подходили к клетке. Я же пятился от страха, даже не думая тащиться за матерью, когда она
тоже подбегала к ним за ласками. Почему мои сестры не боятся?
Когда женщина подняла меня, я зарычал на нее, но ее сильные пальцы не давали мне
шевельнуться.
– Привет, Макс. Ты злой пес? Будешь сторожевой собакой, да?
Подошла еще одна гигантская женщина. На нее я тоже зарычал.
– Я думаю, что отец – йоркширец, – сказала она.
– Да, похоже на смесь чихуахуа и йорка, – ответила женщина, которая держала меня.
Вскоре я узнал, что ее зовут Гейл; именно она из всех людей в этом шумном месте проводила
со мной больше времени.
Меня назвали Макс, а моих сестер – Эбби и Энни. Когда я играл с сестрами, всегда думал
о том, что на самом деле мне нужно искать Сиджей, хотя раньше, всякий раз, когда я
оказывался в здании с лающими собаками, она находила меня сама. Наверное, мне нужно
просто подождать, и она придет. Моя девочка всегда приходит за мной.
Однажды нас с Эбби и Энни выпустили в небольшой загон к другим собакам. Они были
щенками и сразу же подбежали к нам знакомиться; слишком маленькие, они не знали, что нельзя напрямую касаться носами, а потом тут же запрыгивать на другую собаку.
Я презрительно скользнул в сторону от одного атаковавшего меня типа, проигнорировав его
язык, и показал ему, что сначала надо уважительно обнюхать гениталии друг друга.
В других загонах были другие собаки, и, рассматривая их через проволочное ограждение,
я удивлялся: они тоже огромных размеров! Да что же это за место такое, где и люди, и собаки
прямо какие-то монстры-гиганты? Я подошел к ограждению понюхать белого пса, и он
опустил голову, чтобы меня разглядеть – его голова была раз в десять больше головы моей
матери. Мы понюхали друг друга через ограждение, а затем я отошел назад и залаял, давая
ему понять, что я не боюсь (хотя, конечно, мне было очень страшно).
– Макс, все в порядке. Иди играй, – сказала мне великанша Гейл.
С поводков нас отпускали только в загонах. Когда меня повели обратно по проходу, заполненному клетками с собаками, я увидел пса, который был похож на Рокки: такой же
выжидающе-нетерпеливый наклон головы, такие же тонкие лапы. Я знал, что это не Рокки, но сходство меня сразило, я даже остановился на секунду. Впрочем, и этот пес был гигантом.
И тут я понял: вовсе не люди и собаки великаны, а я маленький. Я был крошечной собачкой!
Конечно же, раньше я встречал малюсеньких собачек. Но даже представить не мог, что когда-нибудь сам стану таким – я всегда был крупным псом, потому что иногда людям
нужна защита, которую может обеспечить только крупный пес. И Сиджей такая защита
однозначно нужна. Я вспомнил, как мы сидели с ней в машине, а мужчина бил палкой стекло, пытаясь пробраться внутрь, и я тогда заставил его уйти. Удалось бы это крошечной собачке?
Да, решил я. Если бы это произошло снова, я бы все равно оскалился и зарычал, давая ему
понять, что если он откроет дверь, я его укушу. Раньше, когда я боролся с крошечными
собачками, мне довелось ощутить на себе их зубки, они очень острые. Поэтому нужно лишь
убедить плохого человека, что мои зубы непременно вонзятся ему в руку. Так я отобью у него
желание проникнуть в машину.
Когда нас снова вывели в загон, я наблюдал, как Эбби и Энни играли, а они наблюдали, как я наблюдал за ними. Естественно, они хотели видеть во мне лидера, потому что я более
опытный пес – это же очевидно. Или, по крайней мере, должны были видеть лидера: когда я
подошел к ним поучаствовать в их баловстве, они вдвоем накинулись на меня, вместо того, чтобы подчиниться. Маленькие собачки обычно переворачиваются на спину, когда их
прижимают к земле. И мне придется хорошо потрудиться, чтобы доказать, что несмотря на то, что я маленький, я вовсе не тот пес, которого можно притеснять.
Я привел свое решение в действие в следующий же раз, когда нас вместе с другими
щенками вывели в загон. Я дал им понять, что, независимо от их размера, я – собака, с которой шутки плохи. Один бестолковый черно-коричневый пес, у кого из достоинств были
только уши и лапы, и который когда-нибудь станет таким же большим, как Рокки, решил, что сможет прижать меня своим весом. Я выскользнул из-под его передних лап и погнался
за ним, клацая зубами, так что теперь ему самому пришлось упасть на спину в знак смиренной
капитуляции.
– Макс, веди себя хорошо, – сказала мне Гейл.
Да, меня зовут Макс, и я пес, с которым нужно считаться.
Однажды, когда мы уже перестали кормиться молоком матери, нас посадили в клетку
и повезли кататься на машине; мы приехали в какие-то загоны под открытым небом. Наша
мать сидела в отдельной клетке, что расстраивало Эбби и Энни, а меня это не волновало
вообще: я знала, что сейчас будет. Настала пора, когда приходят люди и забирают щенят
с собой домой.
У открытых загонов дном служила трава. Мне хотелось поваляться в травке, наслаждаясь
солнышком, но меня моментально сразило обилие запахов и звуков. Монотонный гул вокруг
нас состоял из шума и скрипа, и повсюду витали великолепные ароматы: машин, собак, людей, воды, листьев, травы и, в довершение всего, еды.
Эбби и Энни были заворожены, прямо как я, обилием раздражителей наших щенячьих
чувств – мы просто стояли там и держали носы против ветра.
Мимо проходили люди, они заглядывали в загоны, а иногда задерживались поиграть
с собаками.
– Смотри, какие щенята! – обычно говорили они, увидев моих сестер и меня. Эбби и Энни
тут же подбегали к ним с любвеобильным энтузиазмом, но я всегда сторонился. Я ждал
Сиджей.
К нашей клетке подошли двое мужчин и встали перед ней на колени, тыкая пальцами
в ячейки решетки, Гейл подошла поговорить с ними.
– Мы думаем, они с примесью йоркширца. Их мать – чухуахуа, вон она.
Гейл открыла дверцу, и Эбби с Энни выскочили наружу. Оба мужчины рассмеялись
от восторга. Я тихонько крался вдоль задней стенки клетки, опустив голову.
Тогда я и видел своих сестер в последний раз. Я был рад, что двое мужчин, которые, очевидно, очень хорошие друзья, взяли их вместе. Эбби и Энни смогут встречаться друг
с другом, как когда-то мы с Рокки.
– Не переживай, Макс. И у тебя будет дом, – утешала меня Гейл.
Через несколько дней мы опять вернулись в это место, и люди забрали к себе домой мою
мать и еще несколько собак. Три раза дверца моей клетки открывалась, и все три раза я
прижимался к земле и рычал на людей, которые хотели меня взять.
– Что случилось, с ним плохо обращались? – спросил мужчина Гейл.
– Нет, он родился в приюте. Я не знаю, Макс просто… необщительный. Он и с другими
