Руслан Мельников - Тевтонский крест
– А чего? – смутился новгородец. – Я ж тихонько совсем…
Ни фига ж себе, тихонько! Бурцев перевел дух. Ладно, все к лучшему: после безумной выходки Гаврилы фрицы, в особенности перепуганные медиумы, имели вид бледный и казались более сговорчивыми.
– Еще раз спрашиваю: где Агделайда Краковская?
Опять молчание…
– Нам повторить?
Бурцев демонстративно повернулся к Гавриле. Поднял руку с видом офицера расстрельной команды. Крикнул на немецком:
– Ну‑ка, еще разок! Только посильнее!
И тут же цыкнул, по‑русски:
– Не вздумай, Алексич!
Новгородец, озадаченный двойственностью приказа, медленно‑медленно занес булаву, замер в нерешительности…
Эзотерики СС затаили дыхание.
– Это будет не больно, – пообещал Бурцев. – Почувствовать ничего не успеете. Вспышка – и все. Пепла не останется.
Должны же, блин, хоть у кого‑то сдать нервы? И нервы сдали.
– Н‑н‑не делайте этого! Он‑н‑на здесь! Аг‑г‑где‑лайда! Я з‑з‑знаю! Я в‑в‑видел! В‑в‑вы убьете ее вместе с нами!
Бурцев повернулся к говорившему. А говорил тщедушный медиумишка, буквально утопавший в своем необъятном балахоне. Подумалось: до чего же все‑таки худосочный народец эти эсэсовские экстрасенсы.
– Продолжай! – потребовал Бурцев.
– Заткнись, Ганс!
Офицер‑магистр – тот самый краснорожий бригаденфюрер – подскочил, пытаясь дотянуться до медиума, свернуть цыплячью шею. Но тут уж не зевали Бурангулка и дядька Адам. Лучники в точности исполнили приказ Бурцева – валить любого, кто попытается встать.
Две стрелы ладно пропели в воздухе. Обе вошли в грудь прыткого магистра. Офицер захрипел, забился в конвульсиях. Эсэсовцы отползли от брызнувшей крови. Ишь, чистоплюи!
Ганс не заткнулся. Гансу очень хотелось жить. Воля Ганса была уже изрядно подточена ударным ментально‑астральным трудом на благо цайткоманды СС. На стойкого солдата, готового к смерти во имя интересов Великой Германии, он походил мало.
Медиум с трудом одолел заикание, кое‑как справился со страхом. Продолжил под хмурыми взглядами коллег‑эзотериков – путаясь и сбиваясь:
– Девушка… Она прибыла с офицерами средиземноморской группы цайткоманды… Еще был тевтонский магистр Генрих фон Хохенлох… Он поставил «якорь»… Это такая вербально‑магическая формула… Ну… чтобы… Она позволяет…
– Дальше! Что ты знаешь о девушке?!
– Я помогал выводить ее из транса.
– Из транса?
Да, ведь и плененный в Иерусалиме Рудольф Курц тоже говорил о трансе.
– Она шлюссель‑менш, – объяснял медиум. – А чтобы управлять волей шлюссель‑менша, который не желает сотрудничать добровольно, необходимо ввести его в состояние транса. Особого, магического транса. Тогда цайт‑прыжок пройдет успешно. И еще…
– Что еще?
– Находясь под магическим воздействием, люди обычно рассказывают все, что от них требуется.
– Обычно?
– Агделайда не рассказала. Даже будучи в состоянии глубочайшего транса, она не отвечала на вопросы, которые ей задавали… Я не знаю, как это возможно. Наверное, все дело в том, что она… Она ведь уже не обычный человек. Шлюссель‑менш…
– Погоди! А какие вопросы ей задавали?
– О советских хронодиверсантах.
Идиоты! Нашли, блин, о чем спрашивать несчастную малопольскую княжну!
– Еще о чем?
– О муже ее. О полковнике Исаеве. Только Агделайда все время повторяла одну и ту же легенду. Хорошо заученную, однако слишком уж неправдоподобную.
– Так… Легенду, значит? Неправдоподобную, значит?..
Медиум захлопал глазами:
– Конечно. Какой‑то «мамон», какой‑то нижний парк, неоскинхеды какие‑то…
– Не мамон, а ОМОН, – машинально поправил Бурцев.
– Ее рассказ не совпадал с разведданными цайт‑команды…
Ну, еще бы! Если учесть, что все разведданные о «полковнике Исаеве» основываются на том бреде, который сам Бурцев нес два года назад, запудривая мозги штандартенфюреру СС Фридриху фон Бербергу… Похоже, немцы и мысли не могли допустить, что бедняжка Аделаида говорит истинную правду. Надвигающаяся с востока Красная угроза уже заставляет фашиков всюду видеть происки коварных Советов. Так что этим зашоренным ребятам оказалось проще поверить в трансоустойчивость шлюссель‑менша, чем в случайное появление в прошлом омоновца из двадцать первого века.
– …и поэтому ее вывели из транса, – закончил немец.
– Почему «поэтому»? – нахмурился Бурцев. Последние слова медиума ему не понравились. Ганс замялся…
– Решено было… было решено… в общем, применить более традиционные методы воздействия.
– Пытки?! – прохрипел Бурцев.
Медиум вздрогнул, отвел глаза.
– И пытки тоже. До цайт‑прыжка допросы с пристрастием к Агделайде не применялись. Ее берегли, как ценную пленницу. Для рейхсфюрера СС. Но сейчас…
– Что?!
– Сейчас рейхсфюрер ее и допрашивает. Лично.
– Рейхсфюрер? Гиммлер?
– Генрих Гиммлер, – кивнул Ганс. – Он решил сначала поговорить с ней. Потом – с фон Хохенлохом…
– Где он… – начал было Бурцев.
От волнения недосказанная фраза застряла в горле.
– Господин рейхсфюрер намеревался прийти сюда, как только закончится эксперимент, – поспешил с ответом медиум. – После открытия цайт‑тоннеля. Дело в том, что до окончания ритуала посторонним находиться в хронобункере слишком опасно и…
– Я спрашиваю, где Гиммлер допрашивает пленницу?
– Здесь. Неподалеку. Совсем рядом, – Ганс покосился на «атоммине» и минометный снаряд, над которым по‑прежнему нависала булава Гаврилы. – Поэтому если вы все‑таки решите взорвать…
– Где?! – заревел Бурцев.
Глава 66
Медиум съежился. Кивнул на маленькую дверцу в бетонной стене.
– Нужно идти туда. Только не выходить наружу, а сразу свернуть в боковой коридор налево. И идти все время прямо. Коридор выведет к камере допросов.
Как‑то слишком уж поспешно ответил немец… И глазки быстренько спрятал.
– А ты ничего не перепутал, Ганс? Смотри ведь, если я не вернусь, мои ребята устроят тут атомный ад. Они такие…
– Ну… вообще‑то лучше свернуть в коридор направо.
Бурцев хмыкнул. То‑то же!
– И тоже идти прямо?
– Прямо, – понурым эхом отозвался медиум. Вот теперь похоже на правду.
– За дверью есть охрана?
– Двое. Если бы… – эсэсовец нервно облизнул губы, – если бы вышел я, они не стали бы чинить препятствий. У них приказ – помогать эзотерической службе. Я мог бы отвлечь…
– Ишь чего захотел! Ты остаешься. Пойду я.
– Тогда это бесполезно, – с видом обреченного смертника проронил эсэсовский экстрасенс. – Возможно, вы выйдете за дверь, возможно, дойдете до камеры допросов. Но дальше…
– Что дальше?
– Пулемет и личная охрана рейхсфюрера. Вас не пропустят.
– Пропустят‑пропустят, куда они денутся, – скрипнул зубами Бурцев. – А нет – тебе же хуже, Ганс.
– Не пропустят, – еле слышно промямлил медиум. – Вы же не фон Хохенлох, хоть и одеты…
Немец печально посмотрел на крест, украшающий грязную накидку Бурцева. А что?! Идея!
– Одет как он? – оживился Бурцев.
– Как он, – пожал плечами эсэсовец, – как другие братья ордена. Одеяния рыцарей ордена Святой Марии мало отличаются друг от друга. Но какая разница?
– О! Разница большая, хэр экстрасенс!
Преогромнейшая разница. То, что тевтонский магистр не обвешан с ног до головы фамильными гербами, которые за версту опознает каждая собака, а носит орденскую униформу, – просто превосходно. А впрочем, что ему еще носить‑то? Фон Хохенлох хоть и большая шишка, но все же член монашеско‑боевого крестоносного братства со строгим уставом. Он не какой‑нибудь там кичливый индивидуал из светских рыцарей, он не гость ордена, которому позволительно щеголять родовой геральдикой. Не дано ему пока и права на черно‑желтый крест верховного магистра. Ну а обычный тевтонский крест на белом плаще под особую примету не катит. И в лицо фон Хохенлоха в хронобункере СС знают немногие. А если он не снимал шлема – так и вовсе единицы. И потом… Физиономия гостя из прошлого ведь тоже штука такая… Неубедительная, в общем. По крайней мере, при определенных обстоятельствах. А обстоятельства эти можно и создать.
– Как он… – повторил Бурцев. – И кто ж тогда докажет, что я не Генрих фон Хохенлох? Кто поручится, что типчик, прибывший сюда раньше, не самозванец?
– Вы хотите… – Немец оторопело таращился на него.
Бурцев не дослушал. Повернулся к дружине, перешел на русский.
– Если эти, – кивок в сторону немцев, – дернутся, разберитесь с ними. Только не вздумайте трогать гроб Хранителей. Вам умирать пока ни к чему.
– Василь, ты что же, нас с собой не берешь? – встревожился Дмитрий.
– Это мое дело. Только мое. Здесь чужой мир, чуждый вам, а вы… Вы и так слишком многим рисковали. Если не вернусь, пока… м‑м‑м…
Он огляделся. В глаза бросились чаши, расставленные вокруг платц‑башни. Горючая смесь в них уже догорала, но на полчасика, наверное, еще хватит.
