Поцелуй негодяя - Пётр Самотарж
– Я думаю, вам следует подготовить на нее характеристику, – завершил повествование Семен Осипович.
– Я не буду.
– Почему?
– Я не имею к ней, как к человеку и как к преподавателю, никаких претензий.
– Замечательно, так и напишите.
Директриса медленно подняла взгляд на позднего гостя:
– Написать положительную характеристику?
– Разумеется. Я уверен – девушка никоим образом не замешана в антисоветской деятельности.
– И на чем же основана ваша уверенность?
– Я же ее видел… А почему вы спрашиваете?
– Вы можете с одного взгляда определять виновность человека? Вам следует стать судьей – в целях усовершенствования мира. А я вот не знаю…
– Вы считаете ее вредительницей? Это же смешно.
– По-вашему, вредители должны выглядеть похожими на вредителей? Тогда они не смогли бы вредить. Вот я сижу и не знаю, что думать. Я ведь ее почти не знаю. Я вообще никакой характеристики написать не могу!
– В течение нескольких недель вы ее знали. Вот и напишите о произведенном ей на вас впечатлении. Когда вы приходили ко мне хлопотать за нее, вы не сомневались.
– Да, не сомневалась… И об этом тоже теперь думаю.
Ничего не добившись от директрисы, Карагодов пришел домой и сразу кинулся к письменному столу, оставив жену в недоумении. Несколько часов, до глубокой ночи, то и дело комкая и разрывая в клочки бумагу, он сочинял ему самому не понятный документ, смысл которого сводился к утверждению: учителька есть настоящий советский человек, достойна доверия и даже всяческого уважения.
Утром он завез бумагу в отделение, произведя там своим появлением настоящий фурор. Семена Осиповича проводили в кабинет начальника, и он принялся устно излагать записанные ночью на бумагу тезисы. Лейтенант госбезопасности слушал его с несколько озадаченным видом, изредка проводя ладонью по лысеющей голове и бросая косые взгляды на часы.
– Семен Осипович, – произнес он, дождавшись тишины, – вы не доверяете нам?
– Почему вы так думаете? – искренне удивился Карагодов. – Я просто хочу довести до вашего сведения необходимую для следствия информацию.
– Какую информацию? Вы не сообщили никаких объективных данных, только охи и ахи. Извините. Мы ведь здесь тоже не лаптем щи хлебаем, со вчерашнего дня продвинулись дальше. Этот троцкист, с которым встречалась ваша учительница, оказался ее отцом. Такая вот незадача – фамилия у нее другая, а мы прохлопали в свое время.
– Отец? – растерянно переспросил секретарь.
– Да, отец, – подтвердил энкавэдешник, – они оба подтверждают. Я уже направил запрос в область – думаю, все подтвердится. Видите, как бывает. А вы, не разобравшись, на одних чувствах, вмешиваетесь в работу органов. Я все понимаю, партия не может самоустраниться от вопросов госбезопасности, но вы должны нам помогать, а не работать за адвоката.
Офицер говорил медленно и отчетливо, каждое его слово чугуном падало в душу оробевшего слушателя, который совсем потерялся на своем стуле и даже несколько раз оглянулся, словно в поисках выхода из кабинета.
– И что же дальше? – поинтересовался наконец Карагодов.
– Дальше? Ничего особенного. На днях отправим обоих в область, там уже заинтересовались нашими делами. А я – умываю руки. Сделал свое дело и могу уходить.
– Ну зачем же сразу в область? – задал Семен Осипович совершенно лишний вопрос. – Разве нельзя все прояснить здесь, своими силами? Если она дочь врага, она вовсе не обязательно – сама враг. Встречалась с отцом, вполне естественное желание.
– Встречалась тайно, скрывала родство. Разве не подозрительно?
– Что значит «скрывала родство»? Ее кто-нибудь спрашивал, не является ли она дочерью старого троцкиста, и она ответила отрицательно? Думаю, ей просто не задавали вопросов.
– Ваша правда, не задавали. Камешек в наш огород? Ладно, я всегда готов признать свою ошибку. Но теперь, когда все прояснилось, я варежку разевать не намерен. Они тут нам на пару с папашей каких-нибудь дел наворотят, а мне потом отвечать.
Карагодов попрощался и в отчаянии отправился в райком, где его встретили с удивлением. Впервые в жизни он задержался без объяснения причин, и секретарша уже устала давать неопределенные ответы страждущим личной встречи или телефонного разговора с районным властителем. Прошло несколько часов, но сомнамбулическое поведение секретаря не переставало удивлять сотрудников райкома, начались разговоры.
К обеду явилась жена, бледная от ярости, излучающая ненависть. Ворвалась в кабинет, захлопнула за собой дверь и остановилась, глядя на мужа остекленевшими глазами. Тот очнулся, посмотрел в ответ на супругу и механически попросил выйти нескольких посетителей. Те удовлетворили его просьбу, оглядываясь на ходу.
– Что происходит, Сема? – хрипло спросила жена.
– О чем ты?
– Кто эта девчонка, за которую ты ходил хлопотать в НКВД?
– Димкина учительница, – твердым, но тихим голосом заявил Карагодов. – Я уверен, ее арестовали по ошибке.
– Какая тебе разница? Господи, какая тебе разница! Зачем ты ходил из-за нее в НКВД!
– Не волнуйся так, родная. Можно подумать, я ради нее на страшное преступление пошел.
– Сема, не притворяйся дурачком! Ты все прекрасно понимаешь! Ты не можешь не понимать, в какое время мы живем. Зачем попусту дразнить гусей? Может, тебе еще придется за родственников заступаться, а ты рискуешь из-за незнакомого человека. Нет, скажи, ты действительно не понимаешь, что совершил преступление перед собственной семьей?
– Перед семьей? Какое преступление?
Семен Осипович разговаривал с женой искренне. Он не видел в своем поступке ничего опасного или преступного, он думал только о девушке за учительским столом и о своих странных снах. Хотелось вернуться в тот недавний день, пережить заново знакомство и не знать последовавших событий. Учителька в его мыслях необъяснимым образом слилась со снами, хотя ни разу в них не являлась, и Карагодов думал о ней не как о реальном человеке, а как о неосуществимой мечте.
Отчаявшаяся жена в слезах убежала домой, вечером за ней последовал муж, и почти одновременно с его появлением в семейном гнезде зазвонил телефон. Новость оказалась трагической – повесилась директриса школы.
– Зачем? – загадочно спросил Семен Осипович.
– Не знаю, – растерялся звонивший дежурный. – Говорят, она оставила записку.
– Хорошо.
Карагодов повесил трубку и сел ужинать, не чувствуя вкуса пищи. Хмурая жена ушла спать одна, а он сидел у открытого окна и курил, когда подкатила двуколка, с которой спрыгнули двое в фуражках и направились к дому. Оставшаяся без присмотра лошадь преступала ногами на одном месте и позвякивала упряжью. В дверь забарабанили, Семен
