Санин Евгений - Чудо - из чудес
Ахилл, поперхнувшись, закашлялся.
— Однако, это вполне поправимо! — поняв его состояние, успокаивающе заметил сенатор. — Если тебе посчастливится, то тебя усыновит какой-нибудь всадник, а, может быть, даже сенатор. И будешь ты, Ахилл, уже не Ахилл, а, скажем, Аквилий или Лициниан! Да помогут тебе в этом боги! Ну, за здоровье Нерона?
— За здоровье цезаря! — бросив благодарный взгляд на сенатора, торопливо поднялся Ахилл.
Римлянин выпил и требовательно протянул перед собой пустой кубок:
— И — за здоровье его матери — Агриппины!
— Его матери Агриппи… ны… но, сенатор… Ведь она же… Ее…
Кувшин в руках Ахилла накренился, и он даже не сразу заметил, что вино льется мимо.
Сенатор бросил на него внимательный взгляд:
— Кажется, я не ошибся, приглашая тебя к себе. Новости действительно есть! Ну, давай, рассказывай!
— Что?
— Что произошло с Агриппиной!
— Да я и сам толком не знаю… — замялся Ахилл.
— А ну…
Мурена всем телом подался вперед и принялся задавать короткие, как на допросе, вопросы:
— …говори толком, если не хочешь, чтобы я приказал своим воинам скормить тебя акулам! В Риме что-то случилось?
— Да!
— Что ты везешь туда?
— Послание, отец- сенатор!
— Что в нем?
— Насколько мне известно — приветствие цезарю Нерону по случаю избавления от смертельной опасности!
— Та-ак… И что же это за опасность? Ну?!
Ахилл съежился под острым взглядом Мурены и рассказал то, что слышал в здании Совета. Показал запечатанное послание.
— А ты, оказывается, смелый человек, Ахилл, и не даром носишь свое имя! — глядя на него, медленно покачал головой сенатор.
— Я?!
— Конечно, если взялся за такое поручение!
— Но я… хотел только съездить заодно в Рим, чтобы подать жалобу цезарю…
— Заодно ты теперь можешь потерять только голову! Какую еще жалобу?
Ахилл сделал глоток вина, чтобы оживить пересохшее горло и поведал сенатору все, что случилось с отцом. Тот уже менее внимательно выслушал его и усмехнулся:
— Да… Не зря так обрадовались в вашем Совете твоему приходу. Ведь это послание — обоюдоострый меч. Хорошо, если дело обстоит так, как передал императорский курьер. А если это курьер не августа, а августы? Если всё наоборот и победила Агриппина, а не ее сын?
— Агрип-пина?..
— Да! И это — только ее проверка Синопы на верность? Что тогда? В таком случае самый жадный ростовщик не даст за твою голову даже обола!
— О, боги! — побледнел Ахилл.
— Но к счастью, судя по всему, гонец сказал правду... — задумчиво продолжал Мурена. — Иначе — свидетель Марс! — самые стойкие стоики… даже сам Сенека… не говорили об этом с таким спокойствием, как я!
— Прости, отец-сенатор, но — почему?
— Да потому, что возьми верх в их смертельной схватке Агриппина, я бы тоже погиб — ведь я в свое время встал на сторону Нерона. И, как теперь, кажется, выяснилось, правильно сделал!
— А ты уверен, что все это действительно так?
— Абсолютно! Этого и следовало ожидать. Только кто бы мог подумать, что всё произойдет так скоро и неожиданно!
— Ты что, правда, ничего не знал об этом?
— Откуда? — удивленно пожал плечами сенатор. — В Каппадокию, где я был последнее время, такие новости попадают месяц-другой спустя! Удивляюсь, как еще в Синопе так быстро все стало известно…
— Как же он тогда узнал?.. — задумчиво глядя на огоньки светильников, покачал головой Ахилл.
— Кто? — метнул на него подозрительный взгляд сенатор.
— Да так… один оракул! Все хочу забыть его лицо, взгляд, голос — и не могу! — беспомощно улыбнулся Ахилл.
— Какой еще оракул? Чей?
— Да я сам толком не понял… Знаю, что он верит только в одного-единственного Бога. И поклоняется распятому иудеями и, как они уверяют, представляешь — воскресшему Иисусу Христу. Мой негодный ни на что брат Юний отправился с ним, в надежде отыскать отца…
— А-а, — припоминая что-то, протянул Мурена. — Слышал я об этой секте. И должен тебе сказать, что мне жаль твоего брата, каким бы он ни был.
— Почему?
— А потому что он влип в скверную историю! Я не только слышал, но и видел этих людей. Кстати, в сирийской Антиохии их так и называют — христианами. С виду ничего плохого не скажешь. Скорее, наоборот — сама чистота и благопристойность. Но на своих службах творят, говорят, такое, что даже повторять не хочется. А главное — категорически, даже под страхом смерти отказываются приносить жертвы гению императора и нашим богам. А это уже вопиющее нарушение всех римских законов. И самое страшное преступление. Так что, если твой брат задержится с ними и попадет под их влияние, а это, увы, случается очень со многими, то, как и они, станет для государства — неблагонадежным человеком! И, следовательно, кончит свою жизнь где-нибудь в тюрьме, в лучшем случае, под топором палача.
Мурена сам наполнил свой кубок и поднял его:
— А теперь давай пить! Так, чтобы тебе забыть своего оракула и брата. А мне — как страшный сон свою ссылку и отправившую меня в нее Агриппину… Что может помочь в этом лучше, чем это славное фалернское? Тем более в такой на редкость хмурый, дождливый вечер!..
— Может, принести вам игральные кости? — предложил вошедший, чтобы узнать, не нужно ли что сенатору и послу, капитан Сизиф.
— Ты что, не знаешь, что игра в кости запрещена в Риме законом? — возмущенно накинулся на него Ахилл.
— Но мы ведь не в Риме, а в море… И потом — все играют! — пробормотал Сизиф, снова отправляясь на палубу.
— А ведь он прав, — проводив его взглядом, заметил Мурена.
— В чем? — не понял Ахилл.
— Мы действительно в море, — сенатор показал глазами на дверь, за которой шумели волны, и хитро прищурился: — И даже сам божественный Август частенько играл в кости, правда, в домашнем кругу…
— Сам Август? — ахнул Ахилл. — Тогда может, и нам скоротать время за этой игрой?
— Нет! — поморщился, отказываясь, сенатор.
— Ты что, совсем не любишь играть?
— Почему? Люблю. Но только не костями!
— А чем же?
— Людьми!
— Людь…ми?!
— Да, и поверь, это — лучшие игральные кости на свете! А если найти среди них такую, чтобы всегда ложилась на нужную мне сторону, то я мог бы выиграть любую партию!..
Сенатор залпом осушил свой кубок до дна и мечтательным взглядом уставился на дверь, за которой все громче и громче барабанил по палубе снова начавшийся дождь…
2
— Тс-сс, это — тайна! — приложил палец к губам Янус.
…Тот же самый дождь стучал и по палубе «Амфитриды», плывущей навстречу быстро надвигавшейся ночи.
Корабль шел под одними парусами.
Рабы-гребцы по команде келевста убрали весла. Они закрыли скалмы-щитки и, тяжело привалившись друг к другу, уронив головы на руки, запрокинувшись навзничь, спали прямо на своих местах.
Судно поскрипывало всем своим старым корпусом. Казалось, оно было готово развалиться даже от такого небольшого волнения моря.
С первыми каплями дождя апостол с учениками ушли с кормы и расположились на деревянных скамьях под кожаным пологом на носу судна. Занявшие здесь первыми места фракийцы с видимой неохотой потеснились и теперь бросали на них косые хмурые взгляды.
Юний с Янусом сидели прямо на палубе, у края полога, откуда хорошо было видно и тех, и других. Тайком они поочередно прикладывались к маленькой амфоре с вином и, довольно перемигиваясь, доставали из сумы колбасу, сыр и сладкие пирожки.
Апостол, разделив куда более скромную трапезу с учениками, вел теперь с ними неторопливую беседу, из которой Юний не понял ни слова. Да он особенно и не прислушивался. Мало что ли он видел всяких жрецов, и ни от одного из них не узнал ничего путного. Что нового мог сказать ему этот?
Еще более скудным был ужин фракийцев, состоявший из одной лепешки на пятерых крепких, здоровых мужчин. Янус, понимавший их речь, прислушался и шепнул, что это — лесорубы. Отправившись на заработки в Понт, они не нашли для себя работы ни под Синопой, ни в Амисе, и теперь все надежды возлагали на пробковые леса близ Гераклеи, в Вифинии… Самый молодой из них стоял у борта и молился. Это был сын верховного жреца, по имени Теон.
Под пологом было еще несколько хорошо одетых и, видно, хорошо пообедавших еще дома пассажиров. Они сидели в сторонке и о чем-то переговаривались, искоса бросая на апостола недоброжелательные взгляды. Янус, приглядевшись к ним, заметил, что где-то уже видел их, причем совсем недавно, но никак не мог вспомнить, где…
Дождь усиливался и, наконец, хлынул так, что даже Теон, наскоро закончив молитвы, бегом вернулся к своим соплеменникам.
На открытой палубе оставался один лишь торговец солью, который, бегая вокруг заблестевших мешков, громко сокрушался, что решил перевозить их на палубе.
Несколько раз он пытался уговорить капитана перенести свой товар в трюм, предлагал вдвое, втрое большую цену. Но тот с озабоченным видом проходил мимо и, наконец, посоветовал молить богов, чтобы не начался шторм, во время которого как бы эти мешки вообще не пришлось сбрасывать за борт в качестве балласта.
