Анастасия Павлик - Зерно А
Меня не надо было долго упрашивать в отличие от Антона, который согласился поехать домой после долгих уговоров. Уговоров, которые, судя по моему постепенно ожесточающемуся тону, грозились перейти на уровень «начальник-подчиненный», дескать, делай, что тебе говорят. Федя вызвался подвезти Антона, на этом и порешили. Толкунова уже и след простыл; я не стала проверять его кабинет, зная, что там его нет. Наверное, петушится сейчас перед воротами «Темной стороны», наслаждаясь долгожданным вниманием к своей персоне.
Нонна Федорова ожидала меня в приемной, чтобы спросить, чем она может помочь. Я обняла ее.
- Я не верю, что все так может закончиться, - проговорила она, гладя меня по волосам.
- Правильно делаешь, что не веришь.
Так или иначе, а «Темная сторона» закрылась на неопределенный срок.
Идя к задней калитке, я рассуждала, что впредь щеголянье в одной блузе в десятиградусный мороз может, по меньшей мере, вызвать косые взгляды. Холодно мне не было (чертовски странное ощущение), но я решила не провоцировать прохожих на реакцию. Я держала кое-какие вещи в офисе про запас. Среди прочих вещей была куртка на меху. Ее я и накинула, рассовав по карманам ключи от квартиры, деньги, сигареты и зажигалку. Ключи от машины, впрочем, как и сама машина, были утеряны, поэтому психологически в карманах словно бы чего-то не хватало. Если вы что-то теряете, то вы теряете это, и ни одна кроличья лапка, а у меня их на ключах к авто было аж две, не спасет вас.
Мы завезли Антона, и поехали к ближайшей забегаловке. Настроение портилось по мере того, как небо затягивали плотные снежные облака. Утро, медленно перетекавшее в полдень, тускнело. Синоптики эти дни в ударе. Не долог час начну верить им. Верить и ненавидеть еще больше – за то, что добывают дурные вести.
- Как только ты вошла в офис, я сразу понял: в ней что-то не так, - жизнеутверждающе сообщил Гранин, останавливаясь на светофоре.
Я судорожно вцепилась в ремень безопасности по двум причинам: первая – мне показалось, что он раскусил меня, вторая – душа в пятки ушла из-за резкого торможения. Машин и снега на дорогах хватало, чтобы забыть о спокойной поездке.
- Но все не мог решить, что именно, - продолжал он, то и дело зыркая на сфетофор. Зажегся желтый, затем зеленый, и он тронулся с места. – То ли ты прическу поменяла, то ли помаду… Вот говнюк! Эй! Ты куда прешь, баран? – Гранин снова шарахнул по тормозам, и ремень безопасности неприятно врезался мне в грудь. – А потом до меня дошло: ты без очков.
- Я решила перейти на линзы.
Ложь скатилась с языка и провалилась в его уши, словно мячик для гольфа в лунку. Он пожал плечами. Я начинала потихоньку презирать себя за вранье.
Гранин припарковался у обочины и заглушил двигатель. Последняя буква вывески пиццерии «Вояж» перегорела. Над вывеской улыбалась тусклая при свете дня голограмма крепко сбитого мужчины в белом поварском колпаке и фартуке. Мы прошли прямо под голограммой. Сквозь нее были видны мясистые клубящиеся тучи. Псевдоразумный колокольчик над дверью прозвенел сокращенный вариант «Танец Феи Драже» Чайковского.
Никого похожего на мужчину на голограмме внутри не оказалось, зато за прилавком скучающе стояла молоденькая опрятная девушка, которой Гранин просто не мог ни построить глазки. Никто из трапезничающих не обратил на нас внимание. Мы заказали большую пиццу и сели за столик ждать.
Я думала сразу обо всем и ни о чем; стоило мне ухватиться за какую-то мысль, как что-то – то ли стук вилки о тарелку, то ли разговор за соседним столиком – на черепки разбивало мою концентрацию. Вот и теперь: я прикидывала, что скажу Морозову, когда что-то буквально заставило меня повернуть голову и посмотреть на улицу.
Сразу за машиной Гранина припарковалась темно-синяя «альфа-ромео», из которой вышли трое, подошли к его машине и стали о чем-то совещаться. Я дернула Гранина за рукав и указала в том направлении.
- Дружки?
- Пирожки, - фыркнул Гранин, напрягаясь.
- Не нравится мне это, - пробормотала я.
Как раз в это время девушка вынесла наш заказ. Гранин не растерялся: попросил переложить дымящуюся, только из духовки пиццу в коробку, расплатился и, взяв меня на буксир, потащил к выходу. Судя по кислому выражению его физиономии, ему это тоже не нравилось.
Вывалившая из «альфа-ромео» троица как по команде обернулась на звон псевдоразумного колокольчика. Тот, что был с фотоаппаратом, уже смотрел на нас сквозь объектив. У него настолько торчали скулы, что, казалось, дотронешься до них и порежешься. Как он еще сам себя не порезал?
- Убери камеру, мужик, - рявкнул Гранин, держа коробку с пиццей так, будто при первой возможности собирался швырнуть ее в кого-то. Вообще-то Гранин едой не расшвыривается и не видит ничего постыдно в том, чтобы облизать тарелку после сытного обеда. Но кто знает, может, он пойдет на такие жертвы ради меня.
- Повежливее, ладно? – попросил мордоворот в сером гольфе. Сразу становилось понятно, что он здесь исключительно для антуража. Выражение его лица не свидетельствовало в пользу наполнения его черепной коробки; на затылке торчал мальчишеский вихор.
- С таким, как ты, Герасим? Не смеши дядю.
Брови мордоворота сцепились на переносице, обозначив отчаянную работу мысли. Двое других, не смотря на уступающие габариты, выглядели отнюдь не мелкими сошками – все из-за светящегося в глазах интеллекта. Все трое стояли в стороне и наблюдали, как мы садимся в машину, не делая попыток помешать нам. Вспышка щелкнула еще пару раз. Я позволила себе оглянуться, когда Гранин нервно вырулил на дорогу и вклинился в поток машин. Скуластый – тот, что с камерой, - наклонился и что-то говорил поджарому типу. Поджарый усмехнулся. Оба смотрели нам вслед. Мордоворот потерял ко всему интерес и был занят ввинчиванием своего грузного тела на переднее сиденье «альфа-ромео». Жизнь определенно поставила перед ним задачу не из легких.
- Да уж, - поджал губы Гранин.
- Они не похожи на парней, скажем, из местной газетенки.
- Особенно тот здоровенный потц, - поддакнул он. – Готов спорить, он не может без ошибок написать собственное имя.
- Зато, ручаюсь, можете пересчитать кому угодно ребра.
- Ладно, Рит, куда едем? Пицца скоро остынет.
Он не предал этому такого значения, как я. Когда Гранин голоден, он не придает ничему значения.
Я предложила проехаться к набережной. Гранин заглушил двигатель на стоянке напротив пляжем. Со стоянки открывался великолепный вид на реку и застроенный берег Острова. Пляж был занесен снегом и безлюден. Прибрежные кафе пустовали. Печка в машине работала на полную мощность, но Гранин, похоже, все равно мерз. Я откусила от треугольного куска пиццы пару раз и окончательно потеряла к еде интерес. Чахлые лучи солнца продолжали нырять в темные воды реки, однако вскоре и они были проглочены тучами. Я все думала о троице, встретившей нас у пиццерии.
- Ты не будешь доедать? – Гранин указал на кусок пиццы со следами моих зубов. Я покачала головой. Он деланно негодующе сунул кусок обратно в коробку. Я невольно улыбнулась.
Мы слушали радио и любовались рекой. Прокуренный голос Уна Бомбера струился из динамиков, словно смола из древесной коры:
- Такой уж у меня пунктик, мои любознательные. И я тоже не уверен в том, что продукты на моей тарелке никогда не подвергались генной модификации. После закона о защите интересов производителей, мы не можем быть уверены ни в чем, даже во всеми любимом консервированном горошке. Зеленый горошек отныне стал неверной женой, которая начала ходить на сторону…
Учитывая состояние дорог после ночного снегопада, к Морозову было решено выехать за полчаса, чтобы уж наверняка не опоздать.
Офис Морозова располагался на первом этаже в одном из выходящих на проспект домов. Квартиры и офисы в этих домах стоили целое состояние. Перед офисом на небольшой стоянке, врезанной в тротуар, были запаркованы несколько тяжеловесных роскошных авто. Гранин остался дожидаться меня в машине: опустил сиденье, вытянул ноги, закинул руки за голову и блаженно закрыл глаза.
Меня приветствовала симпатичная секретарша в аккуратненькой кремовой блузке, со стрижкой «каре» и пухлыми рыбьими губками. Только я открыла рот представиться и сказать о назначенной встрече, как она опередила меня, предложив провести в кабинет Морозова. Как бонус, из-под резко очерченной челки мне была дарована обезоруживающая улыбка. Будь на моем месте мужчина, он бы сказал примерно следующее: «Забирайте меня с потрохами и эксплуатируйте, как хотите, милочка».
Если офис являл собой лакомый кусочек, то кабинет Морозова был глазированной вишенкой на торте. Обезоруживающая Улыбка прикрыла за собой дверь. Это можно было считать началом утечки денег из моего кармана. Сам Юлий Морозов полностью соответствовал убранству кабинета, затаившись в нем наподобие хамелеона. И кабинет, и Юлий Морозов были отличным дополнением друг к другу.
