Луи Бриньон - Чаша императора
расположились полки и шкафы, уставленные серебряной и стеклянной посудой. Красивый стол,
окружённый изящными креслами. Полы были устланы коврами.
В первой из четырёх комнат стояла низкая кровать с резными ножками, на которую Амос и
Авиталь уложили Шатобриана, всё ещё находящегося без сознания. Амос с плохо скрываемым неудовольствием смотрел, как дочь сбросила накидку с плеч и, засучив рукава платья,
наклонилась над больным. Он услышал её озабоченный голос:
— Надо определить причину жара, помоги его раздеть, отец!
— Поможем ему, а он потом вернётся сюда и оставит нас без гроша, — забубнил было Амос, но, поймав укоризненный взгляд дочери, нехотя подошёл к больному и стал раздевать его. Под кожаной безрукавкой оказалась кольчуга. Она была основательно помята.
— Немалых денег стоит, — пробормотал Амос, оглядывая её со всех сторон, затем он поднял взгляд на дочь и с тревогой добавил: — У нас могут быть серьёзные неприятности. Это не простой человек. Он, возможно, даже рыцарь. И, возможно, служит самому графу.
— Поздно об этом думать, — заметила на это Авиталь.
— Тут ты права, — покивал Амос, — но вот если он умрёт, нам придётся ещё хуже…
С трудом освободив тело от кольчуги, отец и дочь увидели кровавое пятно, расплывшееся по рубашке, и обменялись понимающими взглядами. Когда они стали снимать рубашку, обнажив грудь в ужаснувших их шрамах, Шатобриан застонал и открыл глаза. Он увидел пробор,
деливший на две ровные части тёмные волосы, маленький лоб и вздёрнутые кверху брови,
смуглое лицо с нежными чертами и глаза, полные участия. До него донёсся успокаивающий голос:
— Потерпи немного. Твоя рана воспалилась — я обмою её и смажу смесью из трав. Можешь мне доверять, я знаю толк в лечебных растениях.
— Как твоё имя? Кого я… должен благодарить? — прошептал Шатобриан.
— Меня зовут Авиталь. А это мой отец, Амос. Благодарность твоя нам не нужна…
— Что ты такое говоришь?.. — зашипел Амос на ухо дочери. Потом изобразил радостную улыбку и с неискренним дружелюбием сказал:
— Поправишься, тогда и поговорим. Сейчас тебе следует отдохнуть. Я и моя дочь позаботимся о тебе, как следует, — после чего вышел.
Авиталь виновато взглянула на больного, но тот закрыл глаза и словно погрузился в сон. Вскоре отец вернулся с широкой медной миской, наполненной горячей водой.
— Дай ему немного вина, — попросила Авиталь, внимательно оглядывая покрасневшую рану.
— Зачем? — сварливо спросил Амос.
— Прошу тебя…
— Хорошо, хорошо… Что за день, одни убытки…
Ворча, Амос снова вышел и возвратился с оловянным кубком, меньше чем наполовину заполненным вином. Авиталь тщательно обмывала рану и не сразу обратила внимание на отца,
который так и не донёс кубок с вином до губ раненого. Застыв, он, не мигая, смотрел на амулет, висящий на волосяной нити на шее Шатобриана — камень с тремя углами.
— Я знал, что все эти шрамы не к добру. Он воин… — Амос сорвался с места и, вручив вино дочери, куда-то ушёл.
Укоризненно покачав головой, она оставила на время рану и напоила раненого вином. Закончив промывать рану, девушка отправилась за травами — их следовало смешать, заварить кипятком и дать настояться, прежде чем накладывать на рану. В зале она увидела отца, сидящего за столом и что-то внимательно разглядывающего. Заинтересовавшись, Авиталь подошла поближе и поняла, что рассматривал он, вне всякого сомнения, золотую монету.
— Отец, что это?
Амос обратил совершенно бледное лицо в сторону дочери и, едва заметно кивнув в сторону занавеси, за которой находился раненый, с ужасом прошептал:
— Мы погибли… Он убьёт нас, как только придёт в себя. Господь покарал нас за грехи…
— Отец, ты не в себе, — Авиталь с тревогой всматривалась в лицо отца, пытаясь найти объяснение всем этим странным словам.
— Смотри, — Амос поднял золотую монету со стола и ткнул в неё пальцем, — этой монете более тысячи лет. На ней изображено три угла. В каждом углу буква «С», а в середине чаша…
— И что? — спросила Авиталь, рассматривая монету.
— У него на груди точно такой же знак, только из камня: три угла, три буквы и чаша. Он -
хранитель Чаши…
Неожиданно Амос изменился в лице. Он сполз на пол и, встав на колени, потянул дочь за руку, призывая последовать своему примеру. Она испуганно обернулась. И наткнулась на твёрдый взгляд. Раненый стоял перед ними, придерживая рукой у раны кусок полотна, которым покрыла её Авиталь.
— Ты нам… враг? — Авиталь задала этот вопрос со спокойным достоинством. В ответ человек,
которому она задала вопрос, отрицательно покачал головой. Затем раздался слабый голос:
— Ещё вина, пожалуйста… И пусть твой отец встанет. Не надо бояться — я вознагражу вас за доброту, но мне нужна его помощь, — Шатобриан пошатнулся, но Авиталь, бросившись к нему,
поддержала и не дала упасть. Следом поспешил на помощь и Амос. Совместными усилиями они помогли ему добраться до постели. И здесь снова услышали его слова:
— Найди нужного человека. Я щедро заплачу. Он должен будет отправиться в Неаполь по важному делу. Времени осталось совсем мало. Сделай всё быстро…
Авиталь оставалась у постели Шатобриана до самого утра. Ночью она наложила травы на рану и крепко перевязала. Они, несомненно, оказали благотворное влияние — к утру жар почти спал,
дыхание выровнялось. Но девушка не уходила. Она следила за состоянием раненого и с беспокойством думала об отце. Тот ушёл глубокой ночью и всё ещё не вернулся. Она не знала, куда он направился и зачем. Авиталь то и дело наклонялась над раненым и вытирала пот с его чела. Нередко она задерживала взгляд, вглядываясь в черты лица молодого человека — в такие мгновения у неё в глазах появлялась нежность. Но затем, словно устыдившись своих каких-то потаённых мыслей, покидала комнату лишь для того, чтобы через минуту вернуться обратно.
Когда утром Шатобриан открыл глаза, девушка по-прежнему находилась подле него. Он устремил на неё благодарный взгляд.
— Я ведь вначале принял тебя за ангела. У тебя доброе сердце, Авиталь. Надеюсь, мне представится возможность отблагодарить тебя.
Авиталь зарделась. Его слова по непонятной ей самой причине проникли в самую душу. Она в смущении отвела взгляд и, помедлив, ответила:
— Помогая тебе, я и не думала о благодарности…
— И всё же я твой должник, прекрасная Авиталь.
Эти слова привели девушку в такое замешательство, что, прикрыв ладонями заалевшее лицо,
она выскочила из комнаты. Заглянув в маленькое зеркальце, она взволнованно осмотрела свои пунцовые щёки и сияющие глаза.
— Уж не жар ли у меня? — в смятенье пробормотала Авиталь и с озабоченностью ущипнула себя за щёку.
В это мгновение вернулся отец в сопровождении худощавого паренька лет двадцати. Это был её кузен. Он на ходу поздоровался с Авиталь и вместе с Амосом скрылся в комнате раненого.
Девушка услышала голос отца:
— Это мой племянник, Ниссим. Ты можешь полностью доверять ему. Он выполнит всё в точности и не расскажет никому. Жизнью своей клянусь, что так и будет.
— Пусть отправляется в Неаполь и найдёт там еврея по имени Тувия и передаст слово в слово то, что сейчас услышит, но только наедине с ним. Пусть скажет: «Белый Единорог собрался в плаванье».
Глава 21
— Позор королю! Смерть Генриху Наваррскому и всем еретикам! Слава Гизу!
Крики, словно волны, катились по улицам Парижа. Взбудораженные горожане выбегали из домов, выглядывали из окон, стекались со всех сторон, чтобы стать свидетелями торжественной процессии. Первыми шли священники с большими крестами в руках. Следом двигалась многотысячная толпа — что было совершенно необычным, люди эти в большинстве своём были отлично вооружены пиками, мушкетами, аркебузами, были и такие, кто держал в руках пращи.
Иные носили доспехи и имели при себе мечи или шпаги. Шествие то и дело разражалось угрожающими выкриками в адрес гугенотов и клеймило короля за слабость в борьбе против них.
Ликующие приветственные крики раздались, когда впереди показалась кавалькада под знамёнами Гизов. Генрих де Гиз, привстав в стременах, лично приветствовал процессию,
проявляя тем самым знак уважения, что было с восторгом воспринято как ещё одно доказательство любви к простому народу.
Спешившись, он вместе с некоторыми своими приближёнными занял место в первых рядах шествия, что вызвало в толпе волнение и движение, ибо всем хотелось слышать, что будет говорить великий Гиз, как часто именовали герцога его сторонники. А говорить Гиз умел не только красноречиво, но и с пылом, достойным истинного католика. Суть же его речей, как правило, сводилась к одной главной мысли: следовало безжалостно уничтожать протестантов,
