Неправильный лекарь. Том 4 - Сергей Измайлов
Ну вот, операция завершена, сняты последние швы и можно выдохнуть. Борис Владимирович следил за состоянием мальчика и регулярно докладывал. Прямо настоящий добросовестный анестезиолог. На момент окончания операции давление было немного ниже нормы, а пульс выше, но в пределах допустимых цифр соответственно кровотечению. Я думал, что будет хуже.
— Будить? — спросил Корсаков, когда понял, что операция закончилась.
— А получится разбудить не до конца? — спросил я. — Хочу, чтобы он поспал пока. Отвезём в палату, будем наблюдать до завтра как минимум.
— Можно и так, — кивнул Борис Владимирович. — Долго хотите чтобы он поспал?
— Хотя бы несколько часов, — пожал я плечами. — Если получится до утра, то совсем здорово будет. И восстановится хорошо заодно.
— Ладно, сделаем, — сказал Корсаков и приложил ладони к вискам парнишки.
Миша сначала открыл глаза, потом снова закрыл, а на лице вместо маски боли появилась мечтательная улыбка. Молодец, мастер души, мне уже нравится, как это выглядит. Надо как-нибудь будет попросить, чтобы и меня так спать уложил. Не смешно, не будет такой возможности. Разве что, когда мы с Юдиным снова приедем к нему на банный день. Надо будет повторить, здорово тогда провели время.
Отец мальчика полностью пришёл в себя, успокоился и мог нормально воспринимать происходящее. Теперь с ним можно было поговорить о состоянии здоровья мальчика до того, как он получил эту злополучную рану. Оказывается, он и раньше очень боялся боли и падал в обморок даже просто при сильном ушибе, а тут такая рана. Примерно также мальчик реагировал на вид крови. Наверно вырастет утончённая натура. Возможно поэт или архитектор, будет строить новые изящные храмы или городские ратуши, прекрасные замки. А может напишет бессмертные поэмы, которые будут учить в школе наизусть.
Когда перевели парнишку в палату, до меня дошло, что попасть домой у меня сегодня не получится. Я не могу себе позволить оставить мальчика без личного наблюдения. А вдруг он снова выдаст асистолию? Из всех, кого я знаю, такой «дефибриллятор» есть только у меня и членов моей семьи. Но не оставлю же я дежурить в палате отца или мать, а сам укачу домой и спокойно лягу спать? Вот и я говорю, бред это. Вот только закажу ужин из полюбившегося грузинского ресторана, запасусь кофе и рогаликами и можно дежурить. Заодно могу изучать фармакологию, книги-то с собой.
Отец мальчика тоже наотрез отказался уходить домой. Я его полностью понимаю и поддерживаю. Внёс коррективы в заказ на доставку, ужинать будем с ним вдвоём, остальных я отправил по домам. Иван Терентьевич уходил последним и очень неохотно. После того, как он наблюдал за моими уверенными и быстрыми действиями во время операции, он зауважал меня ещё больше, если такое возможно. Видимо хотел обсудить со мной некоторые моменты, но я уговорил его поговорить об этом потом, в другой раз. Сейчас просто реально устал и даже просто светскую беседу поддерживать желания ноль.
— Господин лекарь, может вы пока поспите немного? — спросил отец мальчика, увидев, как отяжелели мои веки после сытного ужина, который мы с ним только что на пару употребили, запивая айраном. — А я посижу с Мишей. Клянусь, что буду руку держать на пульсе и не отлучусь ни на секунду, пока вы не придёте.
— Пожалуй вы правы, — улыбнулся я, с трудом размыкая в очередной раз веки. — Я вздремну буквально часок в соседней палате. Если что-то не так, или даже просто появились малейшие сомнения, сразу меня будите, договорились?
— Да, господин лекарь, конечно!
Я внимательно посмотрел ему в глаза, он действительно был в полном порядке, сна ни в одном глазу, не то, что я. На всякий случай я ещё раз послушал сердце стетоскопом и посчитал пульс. Всё в полном порядке, лишь незначительные отклонения вполне адекватные перенесённой травме.
Поднос с пустыми тарелками забрала санитарка, а я встал и едва переставляя ноги поплёлся в соседнюю пустующую палату. Снял халат и туфли, на кровать так и упал в брюках и рубашке. Галстук снимал уже почти засыпая, перекинул его через спинку кровати и тут же отрубился.
Мне приснилась весна. Тёплый, но по-морскому свежий лёгкий ветерок раскачивал ветки цветущего жасмина и сирени в Таврическом саду. Очень много весёлых людей в нарядных одеждах, словно сегодня какой-то праздник. Бегают смеющиеся дети, гоняют голубей, которых пожилые люди подкармливают семечками и ругаются на детишек за их шалости. Но ругаются как-то по-доброму, без злости. Я иду, не спеша и улыбаясь, наслаждаюсь погодой и маленькими радостями окружающих.
Вышел на набережную Невы и смотрел, как снуют судёнышки всех калибров, на веселящихся на палубах прогулочных катеров туристов. Внезапно на проплывающей совсем близко яхте я увидел её. А она меня. Она радостно улыбалась и махала мне рукой. Я тоже улыбнулся и помахал рукой. Рядом с ней открылась дверь, из которой вышел Баженов. Он проследил за её взглядом и увидел меня. На его лице появилась хищная улыбка. Улыбка зверя.
Я внезапно почувствовал тяжесть во всём теле и невероятную слабость, буквально еле стоял, ухватившись обеими руками за перила набережной. Князь демонстративно грубо схватил девушку и втолкнул в открытую дверь, из которой только что сам вышел. Я же замер, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, ни даже крикнуть, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Так и проснулся в холодном поту с бешено колотящимся сердцем.
Часы на стене показывали девять вечера. Зашибись я дежурю! Вскочил, как ужаленный в одно место, поправил растрёпанную причёску, надел халат и побежал в палату, где находился мой пациент. Отец так и сидел в той же позе, в какой я оставил его два часа назад.
— Давайте я посижу теперь, а вы идите отдохните, — предложил я.
— Нет, господин лекарь, я не устал, — покачал он головой. — И спать совсем не хочу, могу ещё долго так просидеть.
— Ясно, — сказал я, слушая сердце мальчика стетоскопом.
Ритм ровный, спокойный, никаких посторонних шумов. Пульс тоже нормализовался. Мальчика уже
