Приключения Турткоза - Суннатулла Анарбаев
А Куппак, разумеется, ещё долго разорялся у столба с тарелкой…
Прошло время. Как-то в дом Карабая заявился толстый усатый человек с узелком под мышкой. От узелка пахло кровью. Учуяв этот запах, мама Алапар недовольно оскалилась. Человек вывел из хлева жирного барашка и годовалого телёнка, отвёл в дальний конец сада, за которым начинались поля, убегающие к горам. Потом развернул свой свёрток, в котором лежали длинные, сверкающие, как солнце, ножи и ещё какие-то предметы. Куппак и Турткоз поотстали, потому что испугались, а мама, та даже не выглянула из конуры, сделала вид, что спит, хотя кожа у неё над носом то и дело судорожно дёргалась.
Куппак и Турткоз не выдержали, запах свежей крови зазывал их. Они побежали в конец сада. Там после мясника остались потроха. Щенята с жадностью набросились на них. Потом они увидели ямку, а в ней — кровь. Первым подбежал к ямке Куппак, но Турткоз, сделав несколько несмелых шагов, остановился. Он вдруг вспомнил маму, вспомнил, как у неё подёргивался нос. А ведь и она могла прийти сюда, полакомиться свежими потрохами. Но она даже из конуры не вылезла.
— Иди, недотёпа, иди похлебай свежей крови, — крикнул мясник Турткозу, показывая длинным ножом на яму. Куппак подумал, что это ему говорят, поднял голову. Вся морда у него была вымазана. Турткозу даже противно стало, он повернулся и затрусил к маме…
На другой день к дому Карабая отовсюду начали стекаться люди. Кто пешком шёл, кто ехал верхом на лошади или на осле, а кто и в машине прикатил. Алапар не обращала на них никакого внимания, хотя раньше, в горах, незнакомых людей и близко не подпускала ни к юрте, ни к загону, готова была разорвать на части. А сейчас она молчала. Значит, так нужно, решил Турткоз, и тоже не стал волноваться. Турткоз-то решил так, но Куппак!.. И не рассказать, что он выделывал! Кидался на всех подряд, выл, лаял, поджав при этом уши и разгребая задними ногами землю, в общем, делал всё, точно хотел кому-то доказать, что злее его на свете нет.
Люди не обращали на Куппака никакого внимания, но он всё равно лаял и лаял, кидался и кидался, хотя знал, что досаждать себе долго люди не позволят. Так оно и случилось: из дома вышел Карабай и направился к Куппаку. Но Куппак, хитёр же, бестия, сразу перестал лаять, побежал навстречу хозяину, виляя хвостом, игриво топорща уши: я, мол, ничего не делаю, просто забавляюсь со скуки. Карабай кинул Куппаку большой мясистый мосол, точно в награду за хорошее поведение. Куппак ловко подхватил мосол и дал дёру. Вот так. А Турткоз остался ни с чем. Только печально поглядел вслед брату.
Карабай понял, что обидел Турткоза, обделив его. Покопался в кармане брюк, вынул кусочек сахару и кинул ему. Турткоз с хрустом съел сахар — до чего же сладко, вкусно! Какой чудесный всё-таки мальчишка этот Карабай! И нарядный он сегодня, как никогда: сапожки на ногах сверкают, как весеннее солнце, зелёный бекасамовый чапан [1] перевязан таким ярким поясным платком — бельба́гом, что кажется, на него сели все разноцветные бабочки горного пастбища — яйла́у. На голове — пушистая лисья шапка. Лицо раскраснелось, глаза улыбаются — доволен Карабай, счастлив! Он ласково потрепал Турткоза по загривку, погладил по голове и сказал:
— Праздник сегодня, Турткоз, большой той! Радуйся, малыш!
И хотя Турткоз впервые слышал слово «той», понял, что это очень хорошая вещь — праздник.
Вот он каким был, праздник. Вечером на кишла́чной площади разожгли большой костёр. Собралось много-много народу, те люди, которые приехали днём на конях, ослах и в машинах, тоже пришли сюда. Какой-то парень начал вовсю колотить огромными ручищами по дойре́: така-така-тум, така-така-тум! — а вокруг костра плясали красивые юноши и девушки. Турткозу очень понравились их плавные, мягкие, в то же время быстрые движения. Он до того увлёкся, что хотел встать на задние лапы и тоже пуститься в пляс, но тут же шлёпнулся на землю, смутился и больше не пытался подражать танцующим. Только смотрел на них, подобравшись поближе к костру.
После этого один молоденький парень взял в руки что-то, похожее на посудину из тыквы, в которой таскали воду на яйлау. Только у этой тыквы ещё была длинная ручка и на неё натянуты провода. Вот по ним-то и забегали, запорхали пальцы юноши, и в воздухе опять поплыли чудесные, завораживающие звуки, какие совсем недавно лились из той самой чёрной тарелки, висевшей на столбе. Люди вдруг приумолкли, стали печальными, задумчивыми.
— Прекрасная мелодия! Так за душу и берёт! — вздохнула какая-то женщина. И Турткоз понял, что самые хорошие вещи на свете — это той, мелодия и ещё когда красивые юноши и девушки пляшут вокруг костра.
Куппак, видно, тоже не остался безучастным к мелодии: принялся подвывать юноше. Мама Алапар ударила его лапой, чтоб не мешал слушать. Когда парень умолк, в круг вышел высокий бородатый человек с большой медной тарелкой в руках. Он останавливался возле каждого человека, смотрел требовательным взглядом и говорил:
— Бросайте кто сколько может. И сладкоголосый соловей нуждается в деньгах, потому как душа требует услады, а желудок пищи.
И загорелые чабаны, и их жёны, разодетые в яркие цветастые платья, и даже мальчишки, вроде Карабая, кидали на медный поднос какие-то бумажки, что назывались «деньги». И чем больше росла горка этих бумажек, тем быстрее приговаривал Бородач:
— Бросайте, бросайте, не жалейте, дорогие товарищи передовики-животноводы! Ведь в этом году вы получили по сто ягнят от ста овец — прибыль-то какая!
Потом парень, который играл на «тыкве», запел. Да так сладко, так протяжно, что Турткоз тут же назвал его про себя «сладкоголосым». А
