По невидимым следам - Матвей Наумович Медведев
Но Богданов стоял на своем.
— Ни при чем я тут! — говорил он, когда его допрашивали на суде. — Ни в чем я не виновен! — сказал он в своем последнем слове. — Оговор! — твердил Богданов, когда конвойные уводили его из зала.
Это же он повторял и в тюрьме, и в колонии, где отбывал наказание, об этом же писал в разные инстанции. Богданов доказывал, что никакой вины за ним нет, что никакого преступления он не совершал и является жертвой чьей-то клеветы.
Советский суд — самый гуманный и самый справедливый. Любой приговор может быть обжалован даже в том случае, если он вступил в законную силу. Осужденный имеет право добиваться справедливости до конца. Специальные прокуроры следят за правильностью приговоров и, если, по их мнению, человек невиновен или наказан слишком строго, вносят протест, добиваются пересмотра дела.
Делом Богданова заинтересовался прокурор Бородин. Он изучил материалы следствия, суда и пришел к выводу, что улики против Богданова неубедительны, доказательств его вины чрезвычайно мало. Поэтому он вызвал начальника следственного отдела прокуратуры, в прошлом очень опытного и квалифицированного следователя Рохлина, и попросил его лично заняться новым расследованием.
Знакомясь с делом, Рохлин обратил внимание на то, что предыдущий следователь упустил одно исключительно важное обстоятельство: он не проверил, каковы были взаимоотношения Герасимовой с Семеновым. А что, если тут-то и зарыта собака?
Рохлин выяснил, что Семенов — необыкновенно ревнивый и мнительный человек. Он и с первой женой разошелся, главным образом, из-за этого. Ревновал Семенов и Герасимову. На этой почве между ними часто происходили ссоры. Был даже момент, когда они всерьез поругались, разошлись, но потом опять помирились. Герасимова не могла долго помнить обиды: сердце у нее было мягкое и отходчивое.
В тот год осенью Герасимову вместе с группой рабочих депо послали в колхоз на уборку овощей. В этой группе находился и Евгений Богданов. В депо всячески подтрунивали над Семеновым: «Ну, все, прощайся со своей Верочкой, отобьют!» Семенова это бесило. Он ревновал Герасимову ко всем, а пуще всего к Богданову. То, что между мужчиной и женщиной могут быть просто хорошие, дружеские отношения, ему и в голову не приходило. Он считал: если женщина остановилась на улице поговорить со знакомым, значит, она уже замыслила измену. Во всем Семенов видел только плохое. Не принимал он во внимание и то, что Богданов был значительно моложе Герасимовой. «Знаем мы этих молодых!» — говорил он. Напрасно наиболее рассудительные люди успокаивали его, доказывали, что нельзя быть таким, — Семенов ничего и слушать не хотел. «Я тоже поеду в колхоз», — настаивал ревнивец, но его не пустили: он нужен был в депо.
Нашлись, однако, мелкие, пакостные людишки. Они стали писать Семенову из колхоза анонимки. В них говорилось, что Герасимова ведет якобы разгульный образ жизни, что она сожительствует с Богдановым. Кто писал эти письма, так и осталось, к сожалению, тайной. Однако Семенов поверил клевете. Он позвонил в колхоз, вызвал к телефону Герасимову и потребовал, чтобы она немедленно возвращалась домой.
Герасимовой не разрешили бросить работу в колхозе. Тогда Семенов дал ей телеграмму: так, мол, и так, серьезно заболел, сейчас же приезжай.
Телеграмма подействовала. Вера оставила работу и приехала встревоженная. Но Семенов и не думал болеть. Он был здоров и встретил Герасимову градом упреков. Кончилось тем, что в этот же вечер, напившись, Семенов избил Герасимову.
— А если что еще про тебя услышу, знай — убью! — пригрозил он.
Рохлин допросил очень многих людей. Никто из них не сказал про Герасимову чего-либо плохого. Наоборот, упрекали Семенова. За грубость. За упрямство. За подозрительность. За то, что терзает и мучает Веру ревностью, как терзал и мучил первую жену.
Следователь решил, что настала пора поговорить с самой Герасимовой. Ведь не на чьих-либо, а именно на ее показаниях строилось обвинение Богданова, на этом основании он и был осужден. Что скажет по этому поводу Вера Александровна?
— Я попрошу вас быть откровенной, — обратился Рохлин к Герасимовой, когда она пришла к нему в кабинет и села напротив. — Нам надо восстановить истину. Страшно даже подумать, что, быть может, по чьей-то вине человек несет тяжкое наказание, которого он совсем не заслужил.
И тут Герасимова заплакала. Слезы потекли по ее лицу. Она закрывала его руками, но слезы все текли и текли, по подбородку, по пальцам. Никогда еще Рохлин не видел, чтобы люди так неистово плакали. Он подал стакан с водой, Герасимова схватила его, но не в силах была сделать даже глотка: зубы ее стучали о край стакана.
— Не думайте обо мне плохо, — наконец заговорила Вера Александровна. — В первое время после тяжелого ранения я действительно ничего не помнила. Ни того, что со мной произошло, ни того даже, с кем я шла тогда, в то страшное утро… Со слов Семенова я считала, что стала жертвой нападения именно Богданова. Так об этом и говорила следователю. Но прошло время, и, постепенно приходя в себя, я стала припоминать: как же все было на самом деле?.. И тогда впервые передо мной возник вопрос: а при чем тут Богданов, откуда он мог появиться, с какой стати? И тут в моей памяти все прояснилось, я вспомнила…
Утром 15 ноября я вышла из дома вместе с мужем. Было 7 часов 50 минут. Муж попросил меня взять с собой хозяйственную сумку, чтобы забрать из депо мотор, который он собирался похитить. Я возражала, говорила, что никогда не сделаю этого, не стану участвовать в воровстве, но он настаивал. Мне надоело спорить, я взяла сумку и пошла. Чтобы сократить расстояние, муж повел меня прямым путем — к забору, в котором имелось отверстие. Этим ходом, я знала, пользуются многие. Первым пролез в дыру муж, за ним стала лезть и я. В этот момент он и ударил меня по голове чем-то тяжелым… Я потеряла сознание и больше уже ничего не помнила. Позже, воспользовавшись моим болезненным состоянием, Семенов стал внушать, что ударил меня якобы Богданов. Это он-де рассчитался со мной за неверность, за обман, за то, что я перестала гулять с ним и вернулась
