МИХАИЛ - СУПОСТАТКА
истоме вздрагивает, ответно выбрасывает сноп тепла.
Выбегаю на середину двора:
-Здравствуй, утро!
Что-то недовольно буркнули, чавкая, Машка с Борькой. Ругнулась, сорвавшись с
трубы и улетая вглубь леса, сорока.
-Эх, вы, темнота. Ничего-то вы не понимаете...
Я прошѐл по росной траве весь двор, поздоровался с юными сестрѐнками
берѐзками, погладил шершавый бок бузины, бросил общий "привет" шеренге кустарника, почтительное "будь здоров" дубу, присел у камня:
-Доброе утро, Даша. Представляешь: хожу по двору, как обкуренный. Всем доволен,
всех люблю, даже вот эту букашку, что ползѐт по краю твоего камня... Казалось бы, что
такого особенного произошло? Ну, соорудил печь, ну, впервые славно выспался, ну,
дивное утро... и что? Как ты всѐ это объяснишь? Не знаешь. Вот и я пару минут назад не
знал, а теперь отчѐтливо понимаю. Все эти дни, Даша, я как кораблик метался, суетился у
берега, не зная где пристать, где бросить якорь... чехарда в голове... Печь в избе - это
мой якорь. Всѐ: якорь брошен, трап спущен на берег - здесь будем жить. Прояснилось в
голове, в душе наступил покой. И только сердце чего-то там, едва слышно, ропщет, чем-
то недовольно... Я-то знаю, чего ему хочется... но, хочется - перехочется. Будем жить, Даша...
Да, ты случайно не видела: приходила Раиса Федоровна? Угощение исчезло, но
она ли взяла? Увидишь - скажи. Ладно, пока, пока. Пойду заниматься делами...
Всѐ было как всегда: умывание, завтрак, работа. И всѐ же не так: исподволь
набегало и, смутив душу, убегало предчувствие чего-то необычного.
Что-то должно произойти. Что? Когда? Хорошее или плохое? Так замучил себя
вопросами, что в итоге, напрягся, стал поминутно оглядываться, озираться. Пришлось
себя обругать нехорошими словами, только тогда пришѐл в норму.
После завтрака дважды сходил за глиной, затем драл лыко. Из-за отсутствия
штукатурной сетки, решил сделать еѐ имитацию: забью в щели дубовые колышки, оплету
их лыком, вот и будет штукатурная сетка. Слоник своим теплом скоренько высушит
штукатурку - и будет окэй.
После обеда придѐтся сходить за мохом - потуже законопатить щели. Заодно и
силки-петли проверить.
Предчувствие не обмануло!
Собирая на болотце мох, я вдруг, почти рядом, услышал фырканье, затем глубокий
вздох. Резко обернулся и, невольно, вскрикнул: метрах в десяти от меня стояла рыжая
рогатая корова. Самая домашняя настоящая корова! На шее у неѐ сохранился ошейник,
на котором, очевидно, висел колокольчик. Судя по раздутым бокам, корова беременна,
возможно, на последнем месяце.
Корова опустила голову к воде, попила, затем вновь шумно выдохнула. Вскинув
голову, с беспокойством посмотрела в мою сторону: я суетливо разматывал верѐвку.
Поймать! - первая же мысль завладела мной всецело. Когда верѐвка кольцами замерла в
напряжѐнной руке, а ноги готовы были бежать, пришла охлаждающая мысль: корова -
ошейник... значит, где-то рядом есть люди. Я ещѐ больше напрягся: что это для меня -
благо или опасность? Древние времена, дикие нравы: могут запросто убить, как зверя во
время охоты.
Корова коротко мыкнула, грузно развернулась и медленно вошла в лес.
Не помня себя, кинулся следом. Корова ломанулась, как лось, сквозь заросли.
Слишком суетливо, необдуманно бросился в погоню: куртка цеплялась за ветки, верѐвка -
за сучья, ноги - за кочки, за выступавшие корни. Падал, разбивая и расцарапывая локти, колени, как безумец, вскакивал и устремлялся на шум убегающей коровы.
-Глупая, не беги так. Тебе вредно! Я ничего худого не сделаю...
Сколько длилась эта бешеная гонка, не могу сказать, но я так пыхтел, точно за
спиной остались десятки километров. Чуть впереди меня хрипела, сдавая, корова.
-Дура, ребѐнка погубишь! Остановись, я тебе говорю!
42
Корова упорно ломилась вперѐд. Мы проскочили густые заросли, обогнули болотце,-
я набрал жижи полные кроссовки,- выскочили на редколесный участок.
-Кретинка! Стой!
Внезапно треск и хрипение прекратились. Это не корова остановилась - она просто
пропала.
Я как снаряд на излѐте пересѐк редколесье и вылетел... на голое место. От
неожиданности так тормознул, что заломило в ступнях, и я неловко плюхнулся на колени.
Вставать не спешил - огляделся. Первое, что бросилось в глаза, это останки
сгоревших строений, по-всему, дом и сараи. По обе стороны от пожарища расчищенные
участки, на которых желтели, явно, культурные посадки. Похоже на пшеницу.
ХЛЕБ!!! - ѐкнуло у меня в груди.
Далее за постройками широкая просека, видимо, там дорога, идущая прямиком к
"Неве".
Корова зашла в "пшеницу", постояла чуток и легла. Ладно, дурѐха, отдохни, а я пока
обследую пожарище: может, чего ценного найду.
Жуткое зрелище предстало мне. Хутор был прежде разграблен, а уж потом предан
огню. Хозяева жестоко убиты: растерзанный мужской скелет с рассечѐнным на две
половинки черепом, лежал у входа в избу, среди полуобгоревших брѐвен обугленный
женский костяк, рядом детский, младенца.
Трагедия случилась самое большое полгода назад. Полностью сгореть постройкам,
очевидно, помешала непогода.
Кто они были, хуторяне? Над телом мужчин изрядно "потрудились" звери - никаких
отличительных знаков не осталось. Славянин или представитель финских племѐн?
Стоп, какая тебе, собственно, разница? Не о том думаешь. Здесь существуют
разбойники-пираты, и участь этих несчастных хуторян может и тебя ожидать. Вот о чѐм
стоит думать!
Надо ли говорить, что от моей эйфории не осталось и следа?
Несмотря на печально-трагическую ситуацию, я всѐ же с трудом сдерживал радость:
находки на пожарище были равноценны богатому кладу. Три топора, пила (!),две лопаты,
коса, ножи, молотки и наковальня, скобы, гвозди, плотницкие инструменты. Плюс
различная металлическая утварь, начиная от медного таза и кончая чугунным котлом.
В углу кузницы груда металлолома: ломаные мечи, треснувшие и мятые щиты,
боевые топоры с разбитыми обухами, даже сплющенный металлический короб с крышкой.
Когда всѐ ценное было сложено в одну кучу, я чѐрный с ног до головы от сажи,
слегка приуныл: это ж не одну ходку придѐтся сделать. Очень мне не хотелось ещѐ раз
приходить на это печальное место. Но, увы, придѐтся: не бросать же такое богатство. Да
и корову надо заарканить.
Рюкзак с мохом остался на болоте, но, как говорится, голь на выдумки хитра. Скинул
куртку, сложил в неѐ все мелкие вещи, крепко связал узел. Что покрупнее - в таз. К
ручкам привязал верѐвки, на концах сделал подобье лямок. Воз получился внушительный.
Глядя на него, засомневался, что вообще дотяну к себе. Делать лишнюю ходку? Увольте!
Ничего, потихоньку-полегоньку, не пройдѐт и года, доцарапаюсь. Глаза боятся, руки
делают. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Я уже впрягся в "воз", но не стронулся, застыв в растерянности: ощущение было
такое, будто забыл, что-то очень-очень важное. Скинул лямки, огляделся. Может, корова?
Она всѐ ещѐ лежала "в поле". Не стоит беспокоиться: набегалась, пусть отдохнѐт.
Никуда не денется.
Что же меня тормозит? Я посмотрел на просеку-дорогу: может, там причина?
Просека, действительно, выходила к "Неве", как раз к тому месту, где в моей
прошлой жизни, в будущем, перекинут мост к входу в крепость. Берег обрывистый,
местами осыпался языками в воду. У ближайшего "языка" волны качали горелые останки
лодки. Глянув на них, вдруг отчѐтливо осознал причину беспокойства: погибших хуторян
полагается по-человечески похоронить.
Чем я и занялся, вернувшись. Хутор стоял на месте, где в будущем будет станция
метро "Горьковская".
43
Хуторян похоронил в общей могиле, в стороне от пожарища, на краю очищенного
участка под молодой рябиной. Много-много веков спустя на этом месте поставят
памятник писателю М.Горькому.
- Простите люди добрые, что вот так закопал вас. Возможно не по вашим обычаям...
не обессудьте: всѐ лучше, чем лежать как хлам. И, пожалуйста, не сердитесь, что взял
ваши вещи. Мѐртвым мѐртвое, живым живое. Потом, будет время, обихожу вашу могилку.
Пусть земля будет вам пухом.
Теперь можно со спокойной совестью впрягаться – и, но, залѐтная.
Я преодолел не более 30 метров, когда окрестности потряс дикий рѐв. Кричала
корова. Это был ужасный Крик Чудовищной Боли.
В следующую секунду, сбросив "сбрую", я пулей летел к хлебному полю.
В этот день я домой не вернулся.
С момента, как подлетел к корове и до момента, когда проснулся уже на рассвете,
помню смутно. Как бывает иногда после бурного сабантуя, на утро безуспешно
пытаешься восстановить картину, но всплывают лишь расплывчатые фрагменты. Короче:
здесь помню, здесь не помню.
