Хроники особого отдела - Александр Игнатьев
«Атлет, – подумала она как-то отстранённо, словно сидя в театре на балете. – Высокий рост, широкие плечи, узкие бёдра. Жилы, мускулы... Балерун! – раздражение, наконец, нашло свой выход. – Бежит-то как! Будто всю жизнь по подземельям солдат водил».
На неё плавно опустилось серое облако летящего Олеария. Старый дух благодарил и в то же время успокаивал перенасытившееся тёмной энергией девичье тело.
Внезапно Ксения услышала: «Привал». Удивлённо подняв брови, она осознала, что «Муромец», вывел их на точку и теперь ждёт от нее приказа.
Девушка криво улыбнулась, наблюдая, как, стянув с себя мокрую от пота гимнастёрку, капитан начал умываться в бегущем по желобу ручейке. Вода была прозрачной и ледяной. От Ильи шёл пар. Сморщив чуткий нос, она фыркнула и хотела, было, сказать колкость, но фонарь ярким пятном света остановился на спине богатыря. И злость её измученной души словно смыло текучей водой. Она рассмотрела спину...
Командир разогнулся, растёр ладонями лицо. Глубоко вздохнул.
– Солью пахнет...
– Море рядом, – тихо прошептала она в ответ. Затем вынула из планшета новенькую хрустящую карту и отметила на ней точку. – Мы здесь. Второй отряд подходит с запада. Через триста метров мы должны увидеть тринадцатый и четырнадцатый блоки. Крепим взрывчатку. Взрыв назначен на 17.00. Начало операции с двух сторон. Одновременное. После проникновения каждый берёт максимально возможное количество ящиков из хранилища и ждёт приказа. Движение внутри по моей команде. Вопросы есть?
Вопрос нашёлся только у Ильи. Он усмехнулся:
– Почему ты уверена, что нас там никто не ждёт?
– Здесь больше нет жизни, а мертвец, охранявший подход был недавно съеден мной...
Слова упали на каменную кладку, и наступила тишина.
***
Ян, прислушиваясь к далёкой, заглушённой метровой толщины стенами, перестрелке, быстро преодолел оставшееся расстояние. Спустя десять минут, его смогли нагнать люди, ведомые чёрной огромной собакой.
На площадке перед отметкой BLOСK 14 они увидели человеческие тела. Это были почти разложившиеся трупы немцев в чёрных кителях СС. Тут же, у стены, находились ящики с боеприпасами, полные консервов, солдатские ранцы и даже бутылка с марочным коньяком.
– Надо же, как быстро разлагаются, – отметил Ян. – Недельный труп, а весь в мыле...
– А запаха-то нет, – шептались одними губами бойцы, боясь нарушить эту мрачную тишину и тем самым привлечь к себе незнаемое.
За кривым низким сводом арочного изгиба, за поворотом коридора, что-то прошуршало. Взрыкнула собака. Ян метнулся туда и пропал. Спустя бесконечно долгую, напряжённую минуту его лицо выглянуло из-за камня:
– Василий Иванович, глянь-ка.
Там в тупике на Непершина пялил пустые костяные глазницы труп с обрывком белой верёвки вокруг шеи.
– Этот последний. Сначала всех расстрелял, потом сам.— Пояснил командир. В провалах черепа явственно светился зелёный огонь. Изо рта торчал кусок газеты, на нём готическим шрифтом было напечатано «Мы, немцы, боимся Бога и ничего больше».
– Бисмарка-то нам не цитируй! – зло сообщил черепу Ян и, размахнувшись, ударил по полусгнившей голове прикладом. Голова отделилась от туловища и покатилась как с горы по покатым плитам в сторону сгрудившегося отряда.
Их командир хмыкнул и громко приказал:
– Растоптать в пыль, ногами...
Глава 16
Кёнигсберг всегда был крупным и людным городом. Здесь, на берегах холодного моря, с удовольствием селились ремесленники и купцы, теологи и мистики. Перепись населения октября 1942 года свидетельствует о проживающих в черте города 400 тысячах человек. В 1946 году коренное население уменьшилось до 20 тысяч. На место угнанных в заволжские степи или переселившихся в Польшу пришли русские люди, и к 1950 году в Калининграде проживало уже 35 тысяч человек.
С какой целью Иосиф Джугашвили опустошил некогда цветущий край? Действия диктатора сложно понять, рассматривая политику ЦК КПСС глазами сегодняшнего гражданина.
Но если и Берия, и Меркулов, и, наконец, сменивший их в длинной череде руководителей КГБ Абакумов знали что-то большее? Не потому ли город Калинина всегда был под особым контролем ЦК?
***
Дни сменялись ночами, но электрический желтый свет не знал разницы между сном и явью. В этом месте, полном съедающей разум тишины, не было деления на времена года, недели и часы.
Бернагард поначалу пытался разговаривать сам с собой. Но камень глушил звуки, а тени наоборот, собирались и толпой надвигались на библиотекаря, тянули к нему призрачные руки… словно пытаясь высосать его телесную оболочку, заставить Кесслера как можно быстрее присоединиться к ним. Он, правда, и не помышлял о бессмысленном сопротивлении. Ему даже не было страшно. Но что-то глубоко внутри, где-то в районе остывающего сердца взывало к разуму, и он брал в руки теплое серое полотно, прижимаясь к нему всем своим существом, согревался...
Но последние несколько дней даже плат не давал достаточно сил.
Гауптштурмфюрер уже ничего не ел и не пил. Часы и часы он сидел, бессознательно раскачиваясь на койке. Словно заблудился в тумане, который высасывал из него силы и сознание. Иногда он вставал и подходил к запаянным дверям. Все та же жуткая тишина. Все то же одиночество, неподвижность. Но ему казалось, что из этих стен сочатся слёзы и кровь.
Библиотекарь по собственной воле остался совсем один, в мертвящем сумраке подземных галерей.
Железная рука СС и Аненербе оставила ещё живого — посмертным хранителем. Мертвящий холод костлявыми пальцами уже подбирался к нему.
Перед аккуратно застеленной коричневым фланелевым одеялом койкой стояло величественное полотно Рубенса «Марс прощается с Венерой». Бернагард сам выбрал его из десятка хранимых шедевров. Но разве Рубенс был настолько одинок? Разве он смог передать в этой мастерски написанной игре света и тьмы всю глубину потери?
Принимая решение остаться с раритетами, завещанными потомкам их таинственными, ушедшими в небытие и превратившимися в песок предками, он выбрал прибежище для души. Тишину кабинета. Работу. Так казалось тогда. Здесь он увидел себя вне войны. В том мире, которым грезил всегда — среди уединенной тишины, ведя неторопливый разговор с книгами. Это была его радость победы над всеми ужасами, пережитыми лично им. Она примирила бы его со смертью близких.
Но очень быстро Бернагард осознал: одиночество в абсолютной тишине и бессмысленность его существования – это страшно. Он один. К нему никто не придет. Он больше не увидит ни одного живого человеческого лица, не услышит ничьего голоса. И отсюда не выйти… Никак. Никогда.
И даже
