Александр Янов - Россия и Европа- т.2

Вот смотрите. Миронов убежден, что «каждая стадия в развитии российской государственности была необходима и полезна для об­щества в свое время»/7 Более того, «российская государственность во времена империи... неуклонно развивалась в направлении право­вого государства, тем самым способствуя формированию граждан­ского общества».78 Допустим. Только как же тогда объяснить ее неожи­данный провал — на три четверти века! — в новую, советскую Моско­вию, где и следа не осталось ни от правового государства, ни от гражданского общества, словно их никогда в России и не было?

Миронов объясняет. Причина провала, оказывается, в «нераз­витости гражданского общества».79 Но позвольте, разве не его, это самое гражданское общество, «формировала» самодержавная государственность? Причем занималась она этим «неуклонно». Так каким же, спрашивается, образом оказалось оно и после двух столетий (!) такого неуклонного развития «неразвитым»? До какой же степени должно было это «развитие» быть неэффективным, ес­ли и к 1917 году «идеи... правового государства стали парадиг­мами лишь образованного общества и не успели проникнуть в толщу народа».80

Погодите, однако. Лишь несколькими страницами раньше чита­ли мы у Миронова, что все «намеренные преувеличения» русской классики были «способом борьбы образованного общества против самодержавия, которая активно началась при Николае I». Стало быть, в этом образованном обществе «идеи правового государ­ства» наличествовали уже тогда — почти за столетие до 1917 года.

В.Н. Миронов. Цит. соч., с. 176 (курсив мой. - А.Я.)

Там же, с. 182.

Там же, с. 181.

Там же, с. 180 (курсив мой. —А.Я.)

Так что же, спрашивается, мешало им все эти десятилетия «проник­нуть в толщу народа»?

Не та же ли самодержавная государственность, «каждая ста­дия» которой была «необходима и полезна для общества в свое время»? Вот лишь два примера. Прислушайся, допустим, Алек­сандр II к суждению той «горстки людей», что советовали ему еще в конце 1850-х сопроводить освобождение крестьян «коренными преобразованиями всего государственного строя»,81 и созови он тогда для этого Государственную думу, пусть законосовещатель­ную, ту, что предложил еще за полвека до этого М.М. Сперанский, уж, наверное, успели бы «парадигмы правового государства» про­никнуть за десятилетия в толщу народа. Так ведь не прислушался же к диссидентам Александр II. В результате и крестьян освободил так, что спустя полвека пришлось Столыпину освобождать их сно­ва. Почему?Именно потому, боюсь, что относился император к диссидентам точно так же, как впоследствии Миронов, — с презрением. Уверен был, что они «никого, кроме себя, не представляли». Сколько угод­но других примеров можно привести, которые вполне убедительно объяснили бы, как, начиная с царствования Николая, отчаянно со­противлялась самодержавная государственность «идеям правового государства». Ни к чему, однако, спрашивать об этом «восстанови­телей баланса», ибо ответят они таким же невразумительным лепе­том, какой слышали мы от Миронова.

В том-то и проблема с этими новыми «ревизионистами», что не смеют они рассмотреть свой предмет в контексте всей истории рус­ской государственности — от Ивана III до Путина. А ведь именно в та­ком контексте только и есть смысл ее ревизовать. Иначе за деревья­ми леса не увидишь. Больше того, я совершенно уверен: вне такого контекста даже просто понять то, что называю я загадкой николаев­ской России, немыслимо. Ибо только контекст и высвечивает ретро­спективу. А в ней николаевское царствование выглядит не только украденным из жизни страны поколением, как заметил Н.В. Ряза- новский, но и попыткой вернуть страну в допетровский XVII век (на­сколько, конечно, это возможно было после Петра).

81 ИР, вып. ю, с. 118.

Глава первая Вводная

Две

логики Естественно, «восстановители ба­

ланса» решительно с таким заключением не со­гласны. Они, как мы знаем, обвиняют общепризнанное представле­ние о царствовании Николая Павловича, созданное классической русской литературой и историографией, в предвзятости. В том, что выглядит оно в их изображении неким намеренным злодейством, преследовавшим в высшей степени странную для государя великой страны цель — остановить ее развитие, тем более повернуть его вспять. Вот они и пытаются восстановить справедливость.

И «восстановители баланса» были бы правы, когда б общепри­нятое представление о царствовании Николая и впрямь было осно­вано на такой примитивной логике. На самом деле, однако, ничто не может быть дальше от действительности. Без малейших колеба­ний признает это общепринятое представление, что Николай Павло­вич отчаянно пытался спасти страну от неминуемого, как он был уверен, хаоса, от анархии и распада, которыми грозило ей — при продолжении александровской «либеральной» политики — круше­ние самовластья. Как и его политический наставник Н.М. Карамзин, Николай был искренне убежден, что самодержавие есть «Паллади­ум России», талисман, охраняющий ее величие, и что «с переменою государственного устава она должна погибнуть».

Две логики

Большеного, совершенно правильно угадал Николай, что евро­пейский курс Петра чреват декабризмом и конституционной монархи­ей, т. е., в его представлении, той самой роковой для страны анархи­ей, борьбе с которой он себя посвятил. Именно поэтому почитал он священной своей обязанностью безжалостно сломать петровский курс, радикально изменить культурно-политическую ориентацию стра­ны и «отрезаться от Европы». С его точки зрения, это было совершен­но логичное, «рациональное», как сказал бы Б.Н. Миронов, решение.

Читатель, которому случалось листать первую книгу трилогии,82 без сомнения, заметил, что точно такой же была затри столетия до Николая и логика Ивана IV. Тот ведь тоже убеждал Курбского: «Поду­май, какая власть создалась в тех странах, где цари слушались совет-

82 А Л.Янов. Цит. соч.

ников, и как погибли те государства!» Отказ от самовластья означал для Грозного, как и для Николая, погибель — и не только государ­ства, но и веры. Мало того, ограничения власти равны были для него безбожию: «А о безбожных народах что и говорить! Там ведь у них цари своими народами не владеют, а как им укажут подданные, так и управляют». И опять-таки, как и для Николая, было зто для царя Ивана последней степенью падения для православного государства.

Вот почему декабристы оказались для императора, как Курбский для Грозного, лишь злодеями и разрушителями: их евро­пейская логика звучала для него зловещим безумием, и притом смертельно опасным для России и православия безумием. И вот по­чему слова Герцена, что в XIX столетии самодержавие и цивилиза­ция не могли больше идти рядом, должны были казаться Николаю полностью лишенными смысла: самовластье и было для него циви­лизацией. Во всяком случае, «русской цивилизацией».

С другой стороны, однако, и так возмутившее Б.Н. Миронова об­стоятельство, что «борьба образованного общества с самодержави­ем» началась именно при Николае, тоже ведь было исторически обосновано и логично. Можно ли, например, отказать в логике пол­ковнику Гавриле Батенкову, когда он, опозоренный своим поведени­ем на допросах и ожидая смертного приговора, писал из Петропав­ловской крепости: «Если даже голос свободы звучал в России из-за неравенства силы лишь несколько часов, прекрасно уже то, что он прозвучал»?83 Просто Батенков руководствовался другой логикой, прямо противоположной николаевской — и мироновской. С точки зрения Батенкова, самовластье было для его отечества гибельно.

Короче говоря, никаким злодеем Николай Павлович, конеч­но, не был, так же как не были праведниками его оппоненты. Про­сто перед нами конфликт двух разных государственных логик, па­терналистской и европейской, каждая из которых уходила корнями в глубокое прошлое России и в зтом смысле была вполне легитим­ной. Именно по зтой причине и предлагаю я читателю «Загадку николаевской России» лишь как часть своей многолетней работы, посвященной ее историческому путешествию — от самого его на­чала. Ибо только взгляд на зто путешествие во всей его целостно-

83 Cited in М. Zetlin. The Decembrists, NY, 1958, p. 253.

сти позволяет нам до конца понять происхождение каждой из этих непримиримых логик.

Следуетлишь иметь в виду при их оценке, что одна из них совре­менна, хоть и возникла в позапрошлом столетии, а другая, даже ес­ли чернила на ней еще не просохли, средневековая. Одна, стало быть, исходит из того, что история движется (и вместе с ней меняют­ся политические идеи и формы государственности), другая — из то­го, что исторического движения не существует. И средневековая ло­гика Николая не могла в конечном счете не привести — и привела — к знаменитой формуле Константина Николаевича Леонтьева, что «Россию следует подморозить, чтоб она не гнила».