Геннадий Авласенко - Унесенные временем

— Путники мы, — сказал Феофан и, неожиданно погладив Саньку по голове, добавил: — Я — монах, а это инок, от рождения блаженный. В басур­манском плену был, оттого и одет столь диковинно. А идем мы с ним от свя­тых мест дальних в обитель свою монастырскую.

— Блаженный, говоришь?

Женщина внимательно посмотрела на Саньку, потом одним резким взма­хом весла подогнала лодку к самому берегу.

— Ладно уж, влезайте! И тихо сидите. лодка эта. одно название, что лодка!

Лодка и в самом деле была не ахти, и это еще мягко сказано. Так что Санька сидела не шевелясь, да и Феофан тоже держался смирнехонько, ибо при малейшем даже шевелении то правый, то левый борт лодки угрожающе наклонялся, поочередно черпая воду. Впрочем, женщину это нисколечко не волновало.

— На, вычерпывай!

Она вытащила откуда-то из-под себя скрученную кульком бересту и суну­ла ее то ли Феофану, то ли Саньке. но так как Феофан даже не пошевелился, именно Саньке пришлось, приняв кулек, вычерпывать из лодки воду, что она и проделала не без успеха. Впрочем, уже заканчивая и стараясь как можно быстрее покончить с утомительным этим занятием, Санька сделала одно неверное движение — и новый поток речной воды мгновенно обрушился на дно лодки, едва не отправив ее вместе с пассажирами на дно.

Пришлось начинать все сначала.

А перевозчица, вместо того чтобы побыстрее направить дряхлую свою посудину к противоположному берегу, вдруг резким взмахом весла повернула ее влево, поставив прямо по течению.

— Эй! — встревоженно крикнула Санька, бросая кулек. — Куда это мы?! Нам, вообще-то, на тот берег надо!

— Туда и доставлю! — отозвалась женщина, лениво пошевеливая вес­лом. — К самой нашей деревне. Там и заночуете.

— Верно, — пророкотал досель молчавший Феофан. — В избе, оно завсегда сподручнее.

Едва они переступили порог ближайшей избы (в ней-то, оказывается, и проживала женщина-рыбачка), в нос Саньки так шибануло чем-то осно­вательно прокисшим вперемешку с запахом тухлой рыбы, что она даже пошатнулась. Она бы и вообще из избы прочь выбежала, но шедший позади Феофан, как назло, загородил собой весь проход. и поэтому только Санька осталась на месте. Судорожно вдохнув (вернее, выдохнув), она затравленно осмотрелась по сторонам.

Впрочем, особо смотреть тут было не на что. Вся изба состояла, кажет­ся, из одной-единственной комнаты, тускло освещаемой коптящей лучиной. К тому же, значительную часть помещения занимала печь с деревянными полатями, под которыми возлежал, лениво пережевывая жвачку, рыжий теле­нок с белой звездочкой на лбу. При виде вошедших он поднял слюнявую мордочку и издал приветственно-мычащий звук.

— Рыбу сюда станови! — не оборачиваясь, скомандовала женщина, и Феофан, который от самой реки волок тяжеленную плетеную корзину, доверху наполненную рыбой, послушно опустил ее на глиняный пол, возле печи. — Проголодались, чай?

— Не без этого, — устало проговорил Феофан, присаживаясь на узкую лаву, тянущуюся вдоль всей стены. — Сколько с нас, хозяюшка, за перевоз, за ночлег, за еду?

— Грех плату брать с людей божьих. Как ты, дедуля?

Последние слова женщина произнесла, подойдя к полатям, и предназна­чались они уже не Феофану, а кому-то еще.

— Как ноженьки?

— Болят ноженьки, болят! — послышался с полатей шамкающий старче­ский голос. — Моченьки нет, как болят!

— Вот он, Лазарь твой! — сказала женщина. — Лежит, не встает. Искале­чили его по весне люди недобрые, огнем ноги жгли.

— Это за что же? — спросил Феофан враз изменившимся голосом. — И кто же его так?

— Деньги требовали! — вздохнув, женщина подошла к Феофану, опусти­лась на лавку рядом с ним. — А откуда у старика деньги! Не поверили, пытать начали. А кто да откуда? Про то не ведаем, не назвались они, ироды.

Она замолчала, и Феофан тоже молчал, опустив голову. Молчала и Сань­ка, тихонько присев на другую лаву, возле кривого деревянного стола. Испод­тишка взглянув на полати, она сумела разглядеть в густом полумраке избы лишь кучу тряпья, но никак не живого человека.

— С тобой самой ничего не сотворили? — не глядя на женщину, спросил Феофан.

— Не было меня тут, в лесу пряталась, — с неожиданной злостью про­говорила женщина. — Все наши девки да бабы, которые помоложе, в лес убежали, а некоторых все равно потом изловили, супостаты.

— И что?

— А ничего! Смертью не порешили, и то ладно!

Поднявшись с лавы, женщина подошла к печи и, отодвинув заслонку, долго в ней копалась. Потом поставила на стол выщербленную глиняную миску с печеной рыбой, нарезанной крупными, неровными кусками.

— Ешьте! Соли вот только нет, не обессудьте!

— И у нас нет! — вздохнул Феофан, тоже поднимаясь с лавы и подходя к столу. Сел рядом с Санькой, пододвинул миску с рыбой к ней поближе. — Ешь, Санька!

— А ты? — спросила Санька, неуверенно беря из миски ближайший кусок.

— И я!

Печеная рыба неожиданно оказалась необычайно вкусной, а может, это Санька так здорово успела проголодаться. Она поглощала кусок за куском и опомнилась лишь тогда, когда в миске почти ничего не осталось.

И тут только дошло до нее, что Феофан к рыбе почти не притронулся, так, один всего кусочек поначалу и сжевал.

— Ешь! — пододвинув опустевшую миску поближе к монаху, прошепта­ла Санька виновато. — Я больше не хочу, наелась уже.

— Наелась, это хорошо!

Феофан быстренько покончил с остатками трапезы и, встав из-за стола, низко поклонился женщине.

— Спасибо за угощение, хозяюшка! Спать нас где думаешь положить? Тут, на полу?

— Да нет, тут вам несподручно будет, — задумчиво проговорила хозяйка, как-то странно поглядывая на Феофана. — Впрочем, ежели соломки чуть под­стелить. я сейчас принесу.

— Я сам принесу, — сказал Феофан, подходя к двери. — Ты, главное, покажи где.

— Идем! Я только лучину поменяю.

Они вышли, и Санька осталась одна. Вернее, вдвоем с изувеченным ста­риком на полатях.

Странно, но она вполне освоилась в этих, надо сказать, почти первобыт­ных условиях. Горела, чуть потрескивая, свежая лучина, умело закрепленная в светце у печи, невидимый отсюда, снизу, старик на полатях тихо стонал, ворочаясь, а теленок, поднявшись с пола, подошел к Саньке и доверчиво ткнулся ей в колени слюнявой мордочкой.

— Привет! — сказала Санька теленку и принялась чесать его за ухом. — Что, нравится?

Наверное, теленку и в самом деле было приятно почесывание. И вдруг, расставив задние ноги, он пустил под себя такую струю, что Санька еле успе­ла в сторону отскочить.

— Фу, как не стыдно! — возмущенно выкрикнула она, вновь усаживаясь на лавку, и, шлепнув теленка по крутому лбу, добавила уже тише: — Вали отсюда, раз ты такой бессовестный!

Но теленок «валить» явно не торопился. Вместо этого он вновь ткнулся мордочкой Саньке в колени, требуя продолжения.

— И не подумаю даже! — сказала Санька, пряча обе руки за спину. — Раз ты такой!

В это самое время она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. И, подняв голову, обнаружила, что с полатей на нее уставилось изможденное старческое лицо, обрамленное сверху обширной сверкающей лысиной, снизу же — белой окладистой бородой.

— Ох, грехи наши тяжкие! — чуть слышно прошамкал старик. — Жду смертоньку, зову. а она все по соседям ходит.

Надо было что-то ответить, но Санька лишь молча смотрела на старика.

— Ты почто одет так дивно? — уже куда громче прошамкал старик. — А может, ты из басурманских степей будешь али из земель фряжских?

— Из земель фряжских, — наконец-то смогла выдавить Санька и тут же подумала, что лучше было бы выдать себя за басурманку (за басурманина, то есть). Вон и Феофан женщине именно такую легенду про нее поведал.

Но слово, как говорится, не воробей...

— И как там люди живут? — тут же поинтересовался старик. — Лучше, нежели у нас, али тоже плохо?

— По-разному, — дипломатично ушла от прямого ответа Санька. — Неко­торые лучше, а есть, что и похуже нашего.

— Значит, везде она имеется, неправедность людская! — вздохнул ста­рик. — И лютость человека извечная, она в самой натуре его!

С этими выводами трудно было спорить, да Санька и не собиралась этого делать. С нарастающим беспокойством подумалось ей, что слишком уж задерживаются Феофан с женщиной. Или за соломой этой аж на другой край деревни переться надобно?

Она так задумалась над этим вопросом, что не вслушивалась в то, что продолжал бубнить с полатей старик. Потом до нее дошла вся значимость самой последней его фразы.

— Что?! — вскочив с лавки, Санька бросилась к старику. — Кто ночевал у вас вчера?

— Бандурист слепой, — прошамкал старик, с некоторым даже удивлени­ем поглядывая на чрезмерно возбужденную Саньку. — И поводырь-мальчон­ка при нем, немного тебя старше. Тоже одет дивно, не по-нашему. портки и обувка весьма с твоими схожие.