Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
- Перестань, не паникуй! - сказал он. - Будет тебе работа, немного погодя. Мы скоро новое подразделение открываем - телевизионное, да и не только это, работы будет невпроворот. Не дергайся, будешь доволен.
Если тебе такое говорит взрослый серьезный человек, вполне интеллигентный, министр к тому же - можно не поверить? Это же все равно, что оскорбить. Ему больше известно, чем мне. Значит, не безнадежно мое положение... Обещает работу, значит, даст!
- Что ж, Филипп Тимофеевич, если считаете, что так будет лучше, сейчас выйду и напишу. Да и навязывать непрестало...
И это проделал, сразу, выйдя в приемную, взяв бумагу у секретарши: "Прошу освободить меня от обязанностей главного редактора журнала "Советский экран" в связи с переходом на творческую работу". Оставалось вспомнить симпатичные слова Пьера Безухова: "И богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устраивают и берегут люди, - все это, если и стоит чего-нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить".
Дома Алена одобрила:
- Ну и правильно, не будем унижаться. Как-нибудь проживем...
На следующий день после нашего разговора Ермаш ушел в отпуск и больше на свою должность не вернулся. Обещая, он уже знал, что ничего не выполнит. Он вполне по-простецки меня надул. Я был последним, с кем расправились его руками: быстро, без хлопот, "по собственному желанию". А его оформили на пенсию, снабдив за безупречное поведение всеми возможными министерскими льготами
Когда такое рассказываешь, надеешься, что читатель разделит твою точку зрения. Но так ли это важно, чью сторону он займет? Ведь в очевидном для тебя он может разглядеть очевидное для него, а не для тебя. Он же другой, чем ты. И все-таки, думаю, рассказывать о подобном стСит. Из личных сюжетов каждого собирается, как из пазлов, общая картина времени, что важно. При условии, конечно, что не переведутся те, кто захочет эту картину себе представить.
Армен и "много Сулькиных"
Перебирая в памяти былое, прихожу к выводу, что примерно до пятидесяти лет меня никто не предавал. Во всяком случае, по-крупному. Любимые женщины, насколько помню, оказывались подругами верными, а о мужских дружбах нечего и говорить: выручали, поддерживали, всегда бескорыстно и порой самоотверженно. Каждый такой случай сохранился в сердечной памяти как праздник, сильно подкреплявший веру в человечество.
Не случись перемены в кинематографе, а если брать шире, то и в стране, так бы и не узнал, что на самом деле может тебя подстерегать, когда придет истинная проверка твоего, так называемого, дружеского круга...
При этом не хочется выглядеть ретроградом, хочется всей душой поддерживать перемены, говорить даже о полезности случившейся исторической встряски, но слишком многое мешает ликовать. Подозрительно легко слетели с мест многие опоры нравственности, сорвалась резьба, неплохо, казалось бы, крепившая основы частного бытования. Без какого-либо заметного сопротивления прекраснодушные либеральные мечтания и посулы переуступили свои позиции деньгам, корысти, растлению. "Желтый цвет" нагло расползся по нашей палитре, грязь стала благодатью для проявлений самых ничтожных черт человеческой сути.
Обесценились, почти ушли из лексикона сострадание, честь, совесть, верность слову, дружбе, любви... Смешны и незаметны стали сами эти понятия. Вместо совести - прагматизм, верности слову - целесообразность, любви -всеядные удовольствия. Сам себе смешон, произнося старые прописи как откровения. Да меняться поздно. И желания нет. Пусть меняются другие, коли считают, что без прописей они ближе к счастью.
Анатолий Мариенгоф вспоминал, как Есенин восхищался словами о жизни, которые обнаружил в одном письме Тургенева: "Нужно спокойно принимать ее немногие дары, а когда подкосятся ноги, сесть близ дороги и глядеть на проходящих без зависти и досады: и они далеко не уйдут".
Поскольку вы держите в руках мои воспоминания, а не, скажем, моего соседа, то, согласитесь, никакими другими потрясениями, кроме собственных, поделиться не могу и даже не вправе. А среди самых впечатляющих впечатлений, так уж произошло в моем случае, были отнюдь не потеря должностей и статуса, а частное, личное, "на самом себе" испытанное, узнавание измен. Переживание оказалось тем более острым, что случилось на общем российском переломе, внутри бессмысленной и грандиозной кинематографической свары.
Армена М. я узнал задолго до того, как он принял нынешний свой облик баклажана на выброс. Он был бодр и свеж, когда появился в журнале "Искусство кино" в качестве еще одного заместителя главного редактора. Я уже там обретался как бы в роли первого зама. Общий язык нашли сразу. После работы выходили вместе, пешком двигались по Красноармейской до Бутырского вала, где я тогда жил, - не могли расстаться.
Он признавался, что быть критиком - это "не его". Главный, мол, кайф для него, когда приходит очередной Московский фестиваль, и он в качестве начальника пресс-центра начинает распределять блокноты, пресс-релизы и ластики: "Вот это мое любимое".
Дальнейшая административная карьера Армена подтвердила точность того самоанализа.
Он был, что называется, обаятелен и всегда заряжен на юмор. Вскоре ни одно мое домашнее событие не обходилось без Армена: ни я за словом в карман не лез, ни мой друг фельетонист Юра Золотарев, ни знаменитый театральный директор Илья Коган. Когда собирались вместе, от хохота дрожали стены. Армен в этой компании был очень хорош.
С шестидесятых годов запомнился афоризм, проброшенный однажды человеком, который немало для меня сделал: "Истина мне дорога, но друг дороже". Этим правилом и руководствовались. Время шло советское, циничное. Вспоминается и другая максима тех же лет: "Главное - не терять равнодушия". Так и жили: не подпуская близко к сердцу несуразности и аляповатости странного своего времени, но неизменно оставаясь верными друг другу, корпоративной журналисткой солидарности, дружбе - в самом прямом смысле этого слова.
Поэтому не приходится удивляться, что все арменовские дела и заботы стали для меня как свои собственные. "Внутреннюю" рецензию для издательства? Да пожалуйста! Характеристику для вступления в Союз журналистов? Сажусь и пишу, удивляюсь в тексте, что такой замечательный журналист, оказывается, еще не член союза! Выступить на защите кандидатской диссертации? Что за вопрос! Еду и выступаю. Защита - как по маслу. У дочки трудный возраст, дурит? Ищем специалиста, посоветоваться и помочь...
Дальше - больше. Как у главного редактора Госкино СССР у меня нет зама. Предлагаю Ермашу взять Армена. "Нет, его нельзя, он хочет всем нравиться!" Тогда "не прошло". Но именно я бросаю последний камушек, склонивший чашу весов в пользу моего друга, когда решался вопрос, кем заменить Суркова на должности главного редактора журнала "Искусство кино".
Мы переехали в кооператив "Драматург" на улицу Усиевича. Редакция "Искусство кино" через дорогу. По утрам забегает Армен: "Коньячку не нальешь?"
Если бы меня спросили: ваш главный недостаток? Сейчас, после многого, как бы подводя итоги, могу ответить: "Наверное, доверчивость". Каждый встреченный мне априори кажется хорошим. Так что, отвечая про свой главный недостаток, скажу точнее: тупое неумение разглядеть за видимостью человека его реальную суть. Все те годы, что меня связывали с Арменом, я считал, что мы дружим. А он, оказывается, элементарно использовал меня "в темную", делал свои дела.
Не слишком ли сурово? - можно спросить. - Да нет, придется ответить, не слишком. Что с того, что я помогал человеку не корысти ради, а сам получал от этого удовольствие? "Друг дороже истины" - помните? Я бы так и остался при своем заблуждении, не пришел бы к суровому выводу, не случись то, что случилось. А то, что случилось, стало приговором.
И вот в моей жизни складывается ситуация, пиковая, как говорится: Климов с Ермашом оставили меня без работы, "Кинопанорама" скрылась, на студии Горького остановили фильм, денег нет, зато есть огромные долги. Мы же с Аленой не знали, что все это с нами произойдет, и год назад купили половинку старого дома недалеко от Быково. Половину суммы заняли у друзей. При этом я полон сил, до пенсии еще десять лет. А пока со своей телевизионной "узнаваемостью" я даже боюсь выходить из дома: кажется, что все показывают пальцем - "Вон идет тот, которого смела победившая революция!". Почти впадаю в панику.
Есть только один человек, который реально может выручить. Нет, это не Горбачев, которому я по-наивности написал письмо, потратив на сочинение две недели. Горбачеву не до меня, он перекраивает карту Европы. Помочь может Армен! Он сейчас главный редактор Госкино СССР, то есть тот, кем я был когда-то. Я знаю возможности этой должности, ему стоит шевельнуть пальцем, и дело сделается: пусть скромную, но какую-то зарплату мне назначат.
