Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы

Удивленье

На это я готов и сам…Оставим удивленье людям!Давайте привыкать не будемк уже обычным чудесам!

Пусть вызывает изумленьелюбой полет и приземленье;и в комнате, включая свет,считайте, что включен рассвет.

Улавливая речь в эфире,свеченье лиц, цветенье роз,давайте говорить всерьез,что мы живем в волшебном мире,

что мир творений и явленийвесь состоит из удивлений!Мы книги тайные прочлии от неведенья пришли

к мезонам крошечным, и квантам,и к галактическим гигантам,и каждый полупроводник —к пещере сказок проводник!

Не надо позволять глазампривыкнуть «Отворись, Сезам!»,когда оно по меньшей меребез рук распахивает двери.

Не будем привыкать к Луне,считавшейся оккультной тайной,к тому, что герб необычайныйлежит у кратера на дне.

И «ах!» не надо подавлятьв себе, товарищ и подруга:мы встретились, чтоб удивлятьлюбовью, разумом друг друга.

О, это радостное «О»из губ, из сердца твоего!

Ведь восклицательные знакипечатают и на Гознакевокруг советского герба,где мира ясная судьба.

Пусть изумляется Природа,как удивительна Земля,когда летят два корабляс посланцами людского родак звезде, что в сумерках плывет…Кто удивляется — живет!

Заговорные стихи

Поработайте, снега,на людей,чтоб на каждые сто гашли пахучие стогав луговой страде.Поработайте, снега,на людей.

Поработайте, дожди,на людей,для пшеницы и для ржи, —отличиться вы должныи в своем труде.Поработайте, дожди,на людей.

Поработай и водана людей,чтоб набрали неводасветлого, как никогда,серебра сельдей.Поработай и водана людей.

Поработайте, ветра,на людей,пригоните нам с утрадень счастливей, чем вчера,всюду и везде.Поработайте, ветра,на людей.

Поработайте, слова,на людей,чтоб не никла голова,как осенняя трава —ни в какой беде, —поработайте, слова,на людей!

ВОЙНА — ЧУМЕ!

Поэма (1937)

Есть достоверные примеры, что крысы загрызали маленьких детей; гусям они выедают плавательные перепонки на лапах; у торговца животными Гагенбека крысы убили трех молодых африканских слонов тем, что разгрызли подошвы этим могучим животным.

Жили-были Ваня с Машейв тихом дальнем городке;с их историей домашнейя знаком накоротке.Так я начал «жили-были»эту сказку или быль,чтобы в этой сказке-быливы их так же полюбили,как я в жизни их любил.

Маша — в доме невысоком —дело помнила свое:в блеск протерла стекла окон,в лоск погладила белье,проложила окна ватойи бумаги синеватойнакрошила на нее.Стены выбелила мелом,печь убрала помелом,с паутинкой сняла смелопаука — и поделом!Велся дом, как надо, с толком:с пирогами в печке лист,чисто, вымыто, но только…крысы в доме завелись.

В эту ночь приплыло в гаваньсудно с флагом расписным;в эту ночь забылся Ванямутным сном и видел сны.Крысы тайно, быстро, снизуиз подпольных трюмных дырпробирались по карнизув русский город, в мирный мир.Ряд зубов во рту-обойме,крыса крадется с угла,дырку вынюхала в домеи, как пуля, в пол ушла.

Уж таков шпионский норовконтрабандных злых проныр:распеваючи про мир,в маске мирных договоров,в шкаф, где хлеб и сало есть,незамеченно залезть,ложь восторженную плесть,обратиться в бегство быстро, —яд диверсий, зуд убийства,в глазках лесть, а в зубках месть.

Я бы мог, пойдя на риск,взгромоздить сравнений горы.С кем еще сравнить бы крыс?Но сейчас без аллегориймной описан крысий рыск.Чтоб не путал критик кислый, —что? да кто? да что потом? —скажем: крысы — это крысы,те, что влезли в Ванин домс корабля в ночное время,крысы с шерстью и хвостом,что описаны у Брема(«Жизнь животных», 1-й том).

В щелках дома скрип и щелк.Крысы видывали виды.Обходили порошок,если с виду ядовитый.Крысы знают метод тонкий:гримируясь в час ночной,та — прикинется зайчонком,эта — белочкой ручной.Но не скрыть в невинной маскехвост японский, зуб германский,и поэтому они,свет и солнце ненавидя,день-деньской проводят, сидяв тайниках своих в тени…

Крысы ночью влезли в шкаф,и продукты в нем протухли,крысой пахнут даже туфли,виден хвост из-под мешка,тащат хлеб исподтишка,сгрызли край у ремешка.Потеряли крысы совесть,всюду зубок острый кус,уксус выпили и соус,позабыли в супе ус!..

Так выходит в сказке нашей —будто я по крысам спец.Но теперь о Ване с Машейя хотел бы песню спеть.Только как бы поумелейпротянуть рассказа нить,чтобы их не засластитьлипко-сладкой карамелью:мол, «бодры! сильны! стройны!Актив профдвижения!Девушки моей страны!Наши достижения!»

Поюжней земли Чукотки,где рыжеет леса масть, —в мерзлом городе Охотскепосле родов от чахоткиумерла у Маши мать.Маша помнит, как поется,«Волочаевские дни»,шли в тайгу белояпонцы,тятю ранили они,и отцу рубахой дранойобмотала Маша рануу таежных у костров…

Тятя помер… Снег растаял…В городке — советский строй.Подрастала Маша, сталамедицинскою сестрой.Днем — в родильном доме труд.После этого — ученье:акушерский курс вечерний,Маша кесарским сеченьемв анатомке режет труп.Год пройдет, один-другой,и она в халат оденется,чтоб помочь больной роженицелегкой бережной рукой.

Ваня был простым рабочим,по рабочим — не простым:самолетные хвостымастерил, упрям и точен.Очки — синего стекла,но, бывало, смотрит мимо,смотрит, вспомнит и дотлапамять жжет асфальтным дымомбеспризорного котла.

Был чудилой из чудил,по ночам в уме чертил,чтоб детали подлеталипрямо к Ваниной руке,чтобы синий алюминиймчался птицей вдалеке.Он мечтал. Но хвост-ракетавсем мечтаньям не чета.Без посадки против ветрасделать тыщу километровв час — могла его мечта!

Так и жили Маша с Ваней.Повстречались зимним днем,в загс пошли весною ранней.Им кристальный строят дом,с телефоном, с небом, с ванной,а пока — домишко ветх:комнатенка в один свет,старорусская работа,в сенях узкие ходы,даже нет водопровода,а в углу ведро воды.

Я видал дома большие;мы покрыли их стеклом,мы гранитом их обшили,и в былой глуши Коломндаже фрески есть в квартире,больше, чем в античном мире,насовали в них колонн.Я совсем не против фресок, —фрески в наших интересах,но в рассказике моемдом стоит не очень пышный,не кирпичный, а типичныйдеревянный старый дом.

За плетеною корзиной,где просыпан мелкий рис,живет старый черт крысиный —злой розоволысый крыс.Разузнал пасюк заядлый,в мышеловках что за яды.Хитрый химик, крыса Хлох,этим ядом кормит блох.Крыса смыслит в химии,знает все — где О, где Аш,в пол уперши лапки хилые,точит зуб на домик наш.

И в прованской жирной тюресам лежит, как в море мыс,крысий дуче, крысий фюрер,водяной микадо крыс.Он кричит крысятам здесь:— Приготовьте яда смесь!Мы цианом ложки смажем,чтоб схватила Ваню с Машей,заикав от смеха, смерть!..

А Сузука, злая крыса,держит хвостик между ног,отвечает с кучки риса:— Вот приедет мой сынок! —На заморском корабле,на веревке-конопле,в темном трюме конопатомжрет сухарик за канатомсреди бочек и корзин.Любо морем плыть ему,и везет Сузукин сынв город черную чуму.

Утром след на небе санный,за окном сусальный лед.Рано встали Маша с Ваней,он из чашки умывальнойледяную струйку льет.Смотрит Маша: чай кипит ли?Хорошо ль плита горит?— Мне сегодня снился Гитлер… —Ваня Маше говорит. —Слышал я тот голос хриплыйв визгах радио не раз,а во сне таращил Гитлерна меня отекший глаз.Снилось мне — терновой проволокойнаш поселок обнесен,жирный дым над нашей кровелькой…— Это самый скверный сон!..

Зимний пух гудком разорван,за ночь снов не перечтешь.Ваня взял чертеж узорныйи, свернув трубой подзорной,посмотрел на свет в чертеж.Много дуг по кальке синейВанин циркуль описал,и из этих легких линийвзлетит птица-алюминийс кальки синей в небеса.Будет птица в день тревожныйсамой быстрою в бою.Держит Ваня осторожнои в подзор трубы чертежнойвидит выдумку свою.

Под водой скользит акула,дном карабкается краб,волны катятся сутуло,по воде дымком подуло —то колеблется корабль.И скрипит в каюте койка,и от сетки клетчат след.Пассажир стоит какой-то,смотрит скляночку на свет.Веки вспухшие, слипаясь,видны в стеклышке больном;капля ампулы слепаямутным движется бельмом.

В темном трюме за канатомсидит маленький пасюк;он прогрыз ушастый тюк,слышит ухом розоватымклокотание волны.Зыбкий носик лапки моют,глазки — ампулы с чумою —желтой жидкостью полны.Он, как будда, сел спросонков,ожирел пасюк в пути,и кишит в крови крысенкачумно-палочный пунктир.

Пароход сиреной поретвоздух в снежном серебре,поворачивает моренашим городом к себе.Между гаванью и палубойпротянулася пенька.Ее тащат (подплывала бы)два портовых паренька.Между гаванью и палубойна канате диск повис,чтоб на берег не попала быс корабля ватага крыс.

Вот идет, качаясь, трапом,скрипят доски по пятам,с золотым фуражки крабомконопатый капитан.Шагом к суше не привычным —за плечом морская ширь —сходят: лоцман, боцман, мичман,а за ними — пассажир.

Он как будто пьян вдрызинуи не видит, что к немузлой крысенок прыг в корзину,и несет сынок крысиныйв город черную чуму.Город — тихий, дальний… Впрочем,надо справку вставить в стих:наш Восток — Далек не очень,Океан — не очень Тих.

— Что в газете, Ваня, нынче?— Я прочел в обзоре ТАСС,что в районе пограничномнаш сосед тревожит нас…Что японские отрядыу столба со знаком «5»перешли на нашу пядь;наш боец убит опять,и такой большой утратыне забыть и не замять…

Будто пули свист щемящийна развернутом листе!..И читает Ваня Машесводку в утренней «Звезде»,что в Мадриде бомба Гитлераразнесла родильный дом…Маша с глаз слезинки вытерла:— Читай дальше, о другом!..

— Дальше сказано, что нашине сдаются никому,дальше гонят, отогнавши,гитлеровскую чуму.Но готовит Гитлер силы,в Нюрнберге крик и шум, —его химики взбесились:ими спрятаны бациллыв пулю новую «чум-чум».А в Берлине — новый кризис,дрессирует фюрер крыс,чтоб они, на нас окрысясь,нашу землю стали грызть,чтобы пороху на помощьдвинуть армию чумы!..

— Кстати, прошлой ночью, помнишь,странный писк слыхали мы.Может всякое случиться,я видала крысий хвост… —Кто-то тихо в дверь стучится…К Ване с Машей входит гость,не похожий на фашиста.Мягко, вежливо, пушисто(из корзины — коготок)просит гость воды глоток.

— Вы откуда?— Я оттуда,где из дерева посуда,из бумаги города… —Выпил воду, важно кланяется.— Ну, спасибо, до свиданьица,очень вкусная вода…

Вдруг, шатнувшись, Маша вскрикнула,расплескала ковш, дрожит.Из корзинки крыса прыгнула,прямо к плинтусу бежит.Писк крысиный и мышиныйвдруг почудился семье.Кот, как швейная машина,спину выгнул на скамье.

А крысенок деловитоищет ход под половицей,щепку старую прогрыз,осторожно вполз под угол,дырку черную понюхали учуял запах крыс.

Перед кучей хлебных крохсына ждет Сузука. Рядомс ней заведующий ядомвосседает, крыса Хлох.Он на ломтике свинины,с синим шрамом на щеке,лапки в кислоте синильной,и животик в мышьяке.

Крысу крик встречает шумный,общий взмах передних ног:— Вот наш умный, вот наш чумный,чудный, чумненький сынок!Вот хороший, вот уважил,долу крысьему помог,будет в доме хрип и кашель,уйму всяческой поклажимы утащим под чумок!

Крысий фюрер чмокнул гостяи благодарность за чуму,крестик свастики на хвостикс честью вешает ему.Как сынку крысиха рада:— Ване с Машей надо яда.Заразим чумою дом!..—И, чуменка писком чествуя,идет факельное шествиежадных глазок под полом…

В эту ночь перед бедойплохо спалось Ване с Машей.Из простых цветастых чашекв этом доме пили счастьес чаем, с чистою водой.Завсегдатай-счастье мигомпрекращало спор и плач,порелистывалось книгой,перекидывалось в мяч.Даже старый стул треногийв радость был — хоть песню пой!

Потому с такой тревогойя веду рассказик свой.Не смотри, товарищ, мимо,а понять меня сумей, —может, это ты с любимой,может, это я с моей.

Пар кипит, гудок шипит.В семь часов пора к заводу.Захотелось Маше пить,зачерпнула кружкой воду…Горло жженьем припеклось,белый свет пятном покрылся,под ведром мелькнуло рыльце,покачнулась Маша вкось…Горло болью пробуравлено,сердце падает, стуча…— Ваня, Ваня, я отравлена,позови скорей врача!..

Он хватает свою куртку,свою кепку с косяка,вдруг махоркою окуркапоперхнулся и зака…и закашлялся, закашлялся,чуть-чуть горло не порвав.На платочке пены кашица,рот кораллово-кровав…

— Что с тобой?— А что с тобой?— Все пройдет само собой!.. —Ванин кашель слышит Маша.Это так похоже на…А на что — подумать страшно!Помощь скорая нужна.

— Ты в жару!— А ты в поту! —— Я за доктором пойду…Или… вместе мы поедемна автобусе… к врачу…Тошно… страшно… Я хочупосмотреть энциклопедию,ту, которая на «Чу»…Здесь на полке книжек много —Маяковский, Пушкин, Гоголь…Рядом синие тома.Том девятый я открою,посмотрю сейчас сама…Чудь, Чугун, Чунцин, Чума…Признак: хрип и кашель с кровью,колотье, упадок сил…

Ваня руки опустил,опустилось сердце Маши,позабыла боль и яд,и молчат они, стоят,будто задремавши…

Если мы к врачу поедем,то чума за нами следомтоже выйдет из ворот,и чума в трамвай войдет,и чума шмыгнет в больницу,и начнет в чуме валитьсясмертью меченный народ.Но, чтоб смерть не перелезлавслед за нами в каждый дом,мы чуму ключом железнымв нашей комнате запрем.Запирай покрепче дверь,хорошо замок проверь!..

И идет к окошку Маша,где в серебряном садуель растет и пальма машетв ледяную высоту.Прижимает к пальме палец,по стеклу проводит вскользь,чтобы пальмы расступались,чтобы таяли насквозь.И рукою ледяноюМаша на стекле седомпишет: «Здесь больны чумою,не входите в этот дом!»Пишет буквами навыворот,чтобы с улицы прочли.

У закрытых на замки воротлюди разные прошли.Прочитали, — кто в райком,кто на санках, кто пешком,кто — крепясь не разрыдаться,кто без шапки, не дыша,кто в больницу, кто в редакцию,кто бегом в военный штаб…

Ванин лоб на наковальне —лихорадкою нагрет.В лоб чума вбивает Ванедобела горящий бред.Будто он — красноармеец,он у Гитлера в плену…В небесах кровавый месяц.Все похоже на войну.

Бой идет, а Ваня ранен,штыковой в груди прокол…Стол допроса. Протокол.Фюрер спрашивает Ваню,лезут усики на рот:— Ты в какую входишь роту?Сколько войск пришло на франт?В общем, много ли народу?

— Знать хотите, кто да что?Сколько нас? Народов сто!Лишь Октябрь взовьется в Польше —на народ на польский больше!Дальше — верные слова —станет с Тельманом сто два.

— Не шутить в штабной квартире,отвечать: два-три-четыре! —Злобен фюрера оскал,сапогом ударил об пол:— В ногти колышки! Да шомпол!Где стоят твои войска?

— Наши части, — кроме шуток,серп и молот на звезде, —стоят в двух шагах от Всюду,в трех минутах от Везде!Наши части — наше счастьеот несчастья отстоят,а сегодня — наши частипод Германией стоят.

Снова жгут его бациллы,подбавляют в лоб огня…Вдруг очнулся он в бессилье,видит: Маша у окна.

Как прозрачно надпись тает,буквы влажные растут;лед на них не нарастает,хлопья к ним не пристают.Этих слов никто не смоет!Мы стоим перед окном,видим: «Здесь больны чумою,не входите в этот дом!..»

Через три минуты рупорчерным басовым раструбомзагудел во все дома,в дрожь приемника мембрана:— Чарльз, Устинья, Марья, Анна.Точка. В городе чума.

Мой рассказ дошел до края.Я от вас не утаю:жизнь моих друзей, сгорая,накренилась на краю…Встань, строка сторожевая,дай их вырвать из беды!Может, есть вода живая?Где достать живой воды?

На окне сияет надпись,стужа хлещет острым льдом,щеки жжет мороза ляпис,снег, сиренев и разлапист,положил ладонь на дом.Только нам плевать на холод,на седые иглы брызг, —под железный вьюги грохотначинаем ловлю крыс!

Пусть пожарная охрана,с каланчи увидя то,мчится в медном и багряномколоколящем авто.Пусть в халатах белых, по ушикраснокрестьем закраснев,рвет карета «скорой помощи»в вату хлопья, в марлю снег.Пусть несут баллоны дыма,по снегам затопотав, —от Осоавиахималюди в серых хоботах.

Дом в кольце. Уже готовящик ядов мышьяковых,круг пружинных мышеловок,и за ними круг котовглазофосфорноусатых,а за ними в цепь осадыплотным строем встали мыв прочных масках от чумы.

Пока крысы яд процеживали,нам готовили отраву,мы крысиный путь прослеживали,мы нашли на них управу.Мы учились день и ночьузнавать чуму с полслова,и пружину крысоловакоготком не отогнешь!Есть у нас на всякий раз —если гибель нам сулят —против газа — грозный газ,против яда — едкий яд.

Вот дымком зелено-серымв щель ползком пролазит сера,слышен писк невдалеке, —крысолов умелый снизувверх вытаскивает крысув беспощадном кулаке.Тащит он за крысой крысу,писк и ужас в мире крыс;мы опрыскиваем крышузолотой карболкой вдрызг.

У железного ведрасветит круглая дыра;хочет первой юркнуть крыса,а другая ей: «Пусти!»Стали злобно крысы грызться,аж запутались хвосты.Их сцепилось чуть не сто,кольчешуйчатых хвостов!Потянул пасюк и сузил,и разбух хвостистый узел,и попробуй — шевельнись!

Только черный фюрер крысмчится вон из тучи дыматенью к дыркам выходным,но стоят неумолимокрысоловы перед ним.Ох, он помнит эти лапы:мягко стелят, жестко спать,эти ласковые храпы,и когтей на лапе пять!Чует он тиски зажима,хочет выбраться тайком,но железная пружинащелкнула за пасюком…

Речь покуда шла о крысах.С ними кончено пока…Ну, а если б день открылсяшагом прусского полка,шпорным звоном каблука?И в пролеты наших улицзабрели б не пасюки,а с кривым крестом рванулисьсамолетов косяки?

О, пришлось моей стране быв глаза Гитлеру взглянутьи зенитным пальцем — в небепоказать обратный путь!О, пришлось бы в день осадныйдоказать ему, что мыне из робкого десанта —спрыгнем с неба в час чумы!

Пусть преступные подонкисами видят, что нельзянашу жизнь маневром тонкимокружить, поджечь и взять!Будет день, и он наступит!Отстоим советский дом,на врага боец наступитбеспощадным сапогом!Будет день — со дна стихачудеса расчудятся,и моя фантастика,я уверен, сбудется.

Я уверен, только мыотстоим отчизну нашу.Люди будут из чумыквасить просто простоквашу.Чтоб бациллы не хирели —как обыденноебудут делать из холерынежное слабительное.

Люди ходят в загс на запись,водят жен в родильный дом.Бывший яд — азота закисьмы роженицам даем.Женщины довольны, —роды обезболены…Все болезни смыть с людеймы прикажем химии, —в этом деле, может, ейпомогут и стихи мои.

В доме больше нет чумы,дом очищен и омыт.Ну, а мы-то не забыли,наш окуривая дом, —там ведь Ваня с Машей были?!Не забыли мы о том!Разве мы о них забудеми закончим наш рассказ,разве к самым малым людямтак относятся у нас?..

Я уверен, вижу, знаю:и над смертью наша власть!И для них вода живаябудет найдена! Нашлась!Есть она! Течет у входав наших собственных руках,в долгой памяти народа,в славе, в песнях и в стихах!И из этой сказки нашейв солнце, в блеске дождевом —сами выйдут Ваня с Машей,сами скажут: — Мы живем!Мы вам всем платочком машем,в гости в новый дом зовем!

ЗАВЕТНОЕ СЛОВО ФОМЫ СМЫСЛОВА, РУССКОГО БЫВАЛОГО СОЛДАТА (1942–1944)[4]