Гай Крисп - Историки Рима

Получив ручательства безопасности, большая часть лимигантов ушла из-под защиты гор, поспешно явилась к римскому лагерю и рассеялась по обширным степям с родителями, детьми, женами и жалким скарбом, какой успели захватить в спешке. И вот те, кто, как полагали, готов был скорее расстаться с жизнью, чем уйти в другие земли (ибо свобода в их представлении — это разнузданное безрассудство), повиновались приказу и дали согласие переселиться в другие, надежные и спокойные места, где бы их не могли тревожить войны и беспокоить внутренние смуты. Они приняли такое решение, как казалось, по собственной воле и на некоторое время затихли, но затем природная свирепость толкнула их на пагубное преступление, — но об этом я расскажу в подходящем месте.

Благодаря этому успеху необходимая безопасность Иллирика720 была упрочена двояким образом, и император, взявшись за два великих дела, оба довел до конца. Он разбил и покорил вероломных, а изгнанный народ, почти столь же непостоянный, вернул и поселил на его исконной земле в надежде, что в будущем тот будет действовать немного осмотрительней. В довершение милости император поставил их царем не какого-нибудь безвестного человека, а царевича, которого они сами раньше избрали, человека, украшенного добродетелями души и тела.

Став после этих непрерывных успехов выше всяких страхов, вторично, с согласия воинов, получив титул «Сарматского»721 (по названию покоренного племени), Констанций уже перед уходом созвал когорты, центурии и манипулы и, стоя на возвышении, среди значков и орлов, в свите из всевозможных должностных лиц, встреченный, как и обычно, возгласами одобрения, обратился к войску с речью:

«Божество судило нам победу, и воспоминание о славных подвигах (для храбрых людей оно приятней всех радостей) побуждает меня с должной скромностью бросить взгляд на то, что мы, верные стражи Римской державы, привели в порядок как до войны, так и в пылу самих битв. Да и что может быть прекрасней, что имеет больше оснований остаться в памяти потомства, чем гордость воина мужественными делами, а полководца разумными решениями? Бешеный враг хозяйничал в Иллирике, исполнился в наше отсутствие тщеславной спеси и, пока мы стерегли Италию и Галлию, постоянными набегами опустошал наши крайние пределы, переправляясь через реки в выдолбленных бревнах, а нередко и переходя их вброд. При этом он не полагался на открытые схватки, свое оружие и силы, а по привычке действовал исподтишка, разбойничьими налетами, — ведь это племя уже с самого своего появления хитростью и разнообразными ловкими проделками вызывало страх у наших предков. Находясь вдали, мы терпели то, что еще можно было терпеть, и надеялись, благодаря усердию полководцев, избежать более серьезных потерь. Но когда дерзкий враг пошел еще дальше и стал тревожить наши провинции частыми и губительными набегами, мы укрепили проходы в Ретию, обезопасили надежной охраной границы Галлии и, уже не опасаясь удара в спину, явились в Паннонию, дабы, если будет угодно вечному божеству, привести в порядок пошатнувшиеся дела. И лишь завершив все приготовления, мы, как вам известно, с приходом весны выступили в поход и взяли на себя великое бремя дел. Тучей стрел враги хотели прежде всего помешать нам соорудить плотно сбитый мост через реку, но мы легко с ними справились, увидели неприятельскую землю, вступили на нее, одолели без потерь упрямых сарматов, когда те, презрев смерть, попытались сопротивляться, и разбили квадов, которые пришли им на помощь и с той же отвагой ринулись на наши славные легионы. Во время своих набегов и отчаянных попыток бороться с нами квады узнали на себе, что означает наша доблесть, поэтому они побросали оружие — свою защиту, дали связать себе за спиной привычные к бою руки и, видя, что у них осталась одна надежда на спасение — мольбы, упали к ногам милосердного Августа, чьи битвы, как они неоднократно убеждались, имеют счастливый исход.

Устранив их, мы так же доблестно одолели лимигантов: много их было убито, других желание уйти от опасности заставило искать убежища в непроходимых болотах. После благополучного исхода этих событий настало время проявить снисходительность. Мы принудили лимигантов переселиться в отдаленные места, чтобы они не могли больше губить наших людей; многих мы пощадили, а во главе свободных поставили Зизаиса, который и в дальнейшем будет нам верен и предан, — ибо считаем, что лучше дать царя, чем отнять его у варваров. Это торжественное событие приобрело еще больше блеска от того, что назначенный нами правитель уже был прежде избран и принят ими самими.

Итак, одна война принесла нам и государству четыре награды. Прежде всего мы отомстили зловредным разбойникам. Далее, вы в избытке получите добычу, взятую у врага, ведь доблестный воин должен быть вознагражден тем, что добыл своим потом и десницей. А в нашем распоряжении в изобилии будут деньги и несметные сокровища, если только это общее достояние сохранят в целости наши труды и мужество. Не они ли подобают мудрому правителю и вам, добившимся блистательных успехов? Наконец, и у меня есть добыча из имени покоренного народа: второй титул Сарматского, который вы единодушно и — не сочтите меня тщеславным — по заслугам мне дали».

После такого завершения речи собравшихся охватило необычайное воодушевление; надежды на наживу и будущие блага возросли, воины славили императора, призывая в свидетели бога, кричали, что Констанций непобедим, и в радостном настроении разошлись по палаткам.

Отправился назад в царскую палатку и император. После двухдневного отдыха в триумфальном шествии он вернулся в Сирмий, а воинские отряды возвратились в предназначенные им места.

1. Царь радовался этому ужасному событию — пленению наших людей;722 в надежде на такие же успехи он выступил и на третий день, не спеша, подошел к Амиде.723 С первыми утренними лучами все кругом, насколько хватал глаз, озарилось блеском сверкающего оружия, и закованная в броню конница заполнила равнины и холмы. Верхом на коне, с золотой бараньей головой в драгоценных камнях вместо диадемы, двигался впереди всего строя сам царь, величественно возвышаясь среди свиты и множества разных племен. Было, однако, совершенно ясно: по совету Антонина724 царь торопится в другую сторону, а защитников стен только попытается склонить к переговорам.

Но небесная воля, собрав в одном месте все беды Римского государства, так распалила спесь этого человека, что он возомнил, будто осажденные придут в ужас от одного его вида и сами явятся к нему с мольбами. Когда он в сопровождении царской когорты доехал до ворот и дерзко приблизился на расстояние, с которого хорошо можно было разглядеть лицо, в него, приметного из-за сверкающих украшений, полетели стрелы и копья, и царь был бы убит, если бы поднявшаяся пыль не скрыла его от глаз целившихся; все же копье с одного бока разорвало его одежду. Царь исчез из вида, чтобы позже погубить множество людей.

Из-за этого он возненавидел нас как святотатцев, кричал, что мы оскорбили повелителя стольких царей и народов, и стал усиленно готовиться разрушить город. Но главные военачальники попросили царя не поддаваться гневу и не отказываться от славных дел; смягченный их кроткими мольбами, он решил на следующий день еще раз предложить сдаться защитникам города.

С первыми лучами солнца царь хионитов725 Грумбат, желая проявить усердие перед своим господином, во главе отряда преданных телохранителей отправился к стенам города. Когда он приблизился на расстояние выстрела, его заметил опытный наблюдатель, который, наведя баллисту, ядром пробил панцирь и грудь сына Грумбата, ехавшего бок о бок с отцом, — юноши на пороге возмужания, ростом и красотою превосходившего сверстников. Его гибель обратила в бегство земляков Грумбата, однако, справедливо опасаясь, что тело похитят, они немедленно вернулись и нестройными криками стали призывать взяться за оружие многочисленные племена; те собрались, стрелы, как град, полетели со всех сторон, и жаркий бой начался. Уже в сумерках после губительного сражения, длившегося весь день, под покровом темноты они, наконец, вызволили тело, едва отбив врага среди гор трупов и потоков крови. Так некогда и под Троей вступили друзья в жестокую битву за бездыханное тело друга фессалийского вождя.726

Царский двор был опечален этой смертью, вся знать вместе с отцом больно переживала неожиданное несчастье, а когда было объявлено перемирие, знатного и прекрасного юношу стали оплакивать по обычаю его народа: одетого, как и всегда, в боевые доспехи, его подняли на широкий и высокий помост, а вокруг поставили десять лож, где находились искусно выполненные и очень похожие изображения мертвеца, и в течение семи дней все мужчины, разделившись по отрядам и манипулам, пировали, танцевали, пели особые погребальные песни и горевали о царственном юноше. В это время женщины в отчаянии били себя в грудь и, причитая, оплакивали погибшую во цвете лет надежду своего племени — так нередко рыдают на торжественных праздниках Адониса жрицы-почитательницы Венеры, что, согласно мистическим верованиям, является знаком созревания плодов.