Назад в СССР: демон бокса - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Получилось зачётно. Обе команды вылупились на меня как на зловредное насекомое. Моня аж побелел — я не обозвал его по нации и вообще не оскорблял, но, тем не менее, задел национальное достоинство, у евреев оно развито, отвечаю. Главное, разборки зашли в тупик, а тут нашёлся отличный повод выпустить пар на постороннего.
— Ты кто, вообще, такой? — прошипел обиженный мной и самбистом.
— Валера Матюшевич, спортивная гимнастика. Девять лет… через неделю будет.
— Валил бы ты отсюда, Валера Матюшевич, если хочешь дожить до своих девяти, — прошипел сосед чернявого.
— Свалю, без проблем. Но если ты зайдёшь вечерком к нам с пацанами на бульвар Луначарского, это за филармонией, недалеко от института физкультуры, готовь пятнадцать копеек. У нас проход платный. Так легко… — я указал пальцем за спину, на самбиста с гематомой. — Так легко не отделаешься.
Оглянулся на борцов. Те — в смешанных чувствах. И рады, что мелюзга втаптывает в навоз их противников. И обидно из старшаковой солидарности, что малёк катит бочку на таких как они. Я же, рискуя получить в пятак не по-детски, надеялся обратить на себя внимание Ботвинника или Когана. Тем самым быстрее прорваться в боксёры, не откладывая ещё на пять лет.
Моня и его товарищ двинули в мою сторону, рефлекторно поднимая перчатки к морде. Ботвинник их остановил.
— Парни! Вы — разрядники, не лезьте к малолетке. Вон, Володя у нас первогодка, пусть он покажет.
Еврейские нотки в его голосе чувствовались, но лишь самую малость. Говорил хорошо, букву «р» — отчётливо. Слыл мировым мужиком, но слухи — одно, реальность бывает другой. Вот и сейчас уберёг своих явных любимчиков от возможных неприятностей, кинул на меня новичка-славянина.
Володя тоже был в перчатках. Вес где-то наилегчайший, то есть примерно в полтора раза тяжелее меня. И на полторы головы выше. Соответственно — размах рук и всё такое.
Но коротыш перед высоким имеет некоторые преимущества в боксе, если идёт напором головой вперёд в ближнюю дистанцию, где высокому мешают его длинные грабли, а недомерок лупит его апперкотами в корпус, повезёт — и в бороду заедет.
Правда, надо бы учесть одно «но». Я не умею бить апперкоты.
— Пошли на ринг? — осклабился Владимир.
Он был без шлема и капы.
— Отвянь. Прикинь, мы — на бульваре Луначарского. Двести метров до Якуба Коласа. Темнеет, ментов не позвать. Ты — один, — я подошёл вплотную и продолжил. — Эй, пацанчик! Проход платный. Дай закурить. И гони мелочь из карманов.
Среди борцов и боксёров прошелестели смешки. Спектакль им нравился.
— Пшёл ты…
— Так ты ещё и борзый, пацанчик?
Я дождался, пока он поднимет руки к физиономии и займёт боксёрскую стойку, затем врезал по передней ноге ребром стопы, обутой в чешки, то есть практически голой, по надкостнице, острой такой части кости между коленом и ступнёй. Коленную чашечку выбивать не стал, ребёнок всё же. И отскочил.
Конечно, удар босиком не столь сокрушителен как ботинком, тогда бы его нога распухла как футбольный мяч, обеспечив освобождение от треней до конца смены.
— Ты — покойник!
Он шагнул ко мне, хромая, и нарвался на подсечку в падении. Борцы избегают её, сильно наклонившись вперёд, тогда любой приём в ноги противника затруднён. Боксёр лишь опустил голову. Если захватить его руку, то, возможно, я бы смог вывернуть её на болевой после подсечки. Но — не рисковал, силы ещё не те, детские совсем.
Володя не упал, но на миг потерял равновесие, взмахнув клешнями. Мне хватило, чтоб с ловкостью гимнаста выпрямиться у него за спиной и вогнать прямой в правую почку.
У пацана сбилось дыхание. Он сдавленно захрипел.
— Нечестно! — выкрикнул кто-то из боксёров. — Не по правилам!
— Вечером на бульваре Луначарского одно правило — выжить. Там нет шлемов, перчаток, кап. Зато встречаются ножи, заточки, кастеты.
Внутри себя ржал. На самом деле, окрестности площади Якуба Коласа — сравнительно спокойное место. Не сравнить с Грушевкой, Комарами (они недалеко) или Ангаркой, та вообще на краю города. Мелкие хулиганские выходки тинэйджеров по вытрясанию мелочи погоды не делают, а нападение двух кавказцев на маму — что-то вообще немыслимое, наверно, залётные психи какие-то. Я же расписал наш милый уголок почище Гарлема или Бронкса.
Володя, надо отдать должное, сумел собраться и даже как-то восстановить дыхание. Бросился вперёд, нанося прямые с двух рук, сильные, но настолько предсказуемо, что даже медведь коала успел бы уклониться. Я — тем более. Выбросил левую ногу вперёд мимо корпуса противника и жестоко лягнул его пяткой в левую почку, сам ушёл перекатом.
— Стоп! — крикнул Коган. — Володя, отойди в сторону и отдышись. Пойдёшь на толчок — пописай в баночку. Смотри, нет ли у тебя крови в моче. А тебя, малец, с удовольствием взяло бы Гестапо. Бьёшь безжалостно. Но Гестапо больше нет. Поэтому у нас делать тебе нечего. Дуй к своим гимнастам.
— А с нами попробуешь? — задорно спросил самбист с подбитым глазом.
— Ну уж нет. Вы умеете работать ногами. Поймаешь меня за штаны и выбьешь мной ковёр. Мне это надо?
В общем, бенефис прошёл удачно, если не считать, что, публично унизив боксёрское сословие, я нажил себе две дюжины недоброжелателей. Тот самбист протянул мне пятерню и представился Женей, пригласил — заходи. А потом меня оттянул в сторону их тренер. Я его тоже видел в институте физкультуры, но не заострял внимания, неприметный такой чернявый мужчина с азиатским прищуром глаз. Роста не более метра шестьдесят пять, очень плотный, от тридцати до семидесяти лет, точнее никак не определишь.
— Мальчик, послушай. Откуда ты знаешь карате?
— Слово такое слышал, а что?
— Ты ударил беднягу нижним ёко-гэри в голень. Чуть выше — тот бы остался без колена.
— Я же не из Гестапо…
— Пробил цуки в почку. Допустим, прямые удары рукой — не редкость. Но вот уширо-маваши-гери во вторую почку, а с твоей растяжкой гимнаста мог и в голову ему засадить, хоть тот выше ростом, это вообще…
— Спасибо за доброе слово, сэнсэй. Только карате — это большой комплекс. Я знаю несколько ударов, пригодных на улице. Ногами бью только до уровня пояса, иначе штаны порву. Стойки, блоки, связки… Простите, нет.
— А эти удары
