Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
Нечто подобное было у меня с Пинчоном, но тогда разобрался как-то быстрее.
Два месяца на книжку величиной с ладонь! И без того изуродованное лето загублено безвозвратно.
Черт
Я все-таки очень счастливый и везучий человек, не без ангела-хранителя.
Сейчас иду себе, подходит некто, просит закурить. Дальше плетется рядом - интересуется: сколько мне лет, есть ли семья, давно ли курю. Отвечаю лаконично и холодно.
Тут выясняется, что он черт и соблазняет меня.
- Выпить хочешь?
- Не хочу.
- А машину хочешь? Мицубиси? Вот прямо сейчас?
- Не хочу Мицубиси.
Черта слегка пошатывало, и он малость тормозил. Осведомился, что мне надо для счастья и готов ли я сию секунду отдать за это все, что имею.
Я отвечал формально. Но теперь-то понимаю, что по существу. То есть что я, наверное, все-таки счастлив, а если чего и не хватает, так это же будет несчастье, когда всего будет хватать.
- Молодец! - изумлялся черт, сбиваясь с шага. - Отвертелся! Молодец!
Пришлось садиться в троллейбус, куда я не собирался, чтобы отделаться от нечистой силы.
Заповедник
У моей жены есть скверная привычка разговаривать с кем попало.
Вот приехала она из Франции и рассказывает, как посетила не то Монмартр, не то еще что-то столь же возвышенное. И там к ней обратился чудовищного вида клошар, весь грязный и паскудный: дайте ему, понимаете ли, закурить.
Она представила, как он лезет в пачку поганой лапой, и отказала.
- У меня нет, - говорит.
- Ну, тогда дайте два рубля.
Европейских, конечно.
- И двух рублей нет. У меня ничего нет.
- Ничего? Но как же? Ведь у вас есть жопа?
- Ну, допустим, и что?
- А у меня есть хуй!..
И он набросился на нее, приобхватил немножко, но тут примчался какой-то господин, накричал на клошара, и тот послушно поплелся прочь.
Потом господин догнал жену и озабоченно спросил, не сделал ли ей "этот шалопай, о-ля-ля" чего-нибудь плохого.
- Понимаете, - сказал он, - это наш местный алкоголик. Мы присматриваем и ухаживаем за ним всем кварталом.
Вот где надо быть алкоголиком, господа. Дурак я был, когда отказывался эмигрировать, а теперь что, теперь бессмысленно, я в абсолютной завязке.
Бесы
Изнемогаю от шума. Окно закрыть нельзя, потому что жарко, и мне все слышно. Всю ночь во дворе играла гитара, уголовным голосом распевала не то про голубые глаза, не то про голубые цветы. Сейчас приехал экскаватор и выковыривает по периметру двора поребрик (см. бордюр), старательно уложенный пару лет назад.
Между прочим, иные ночные компании оставляют по себе жуткое впечатление.
Ночь. Кромешная темнота, ничего не видно. Нечленораздельные выкрики и жеманный визг. Скажете: старый ты уже - раньше, небось, гумозничал во дворе и не задумывался, а теперь брюзжишь на манер инвалида и ветерана мирового значения. Да, бывало. Но времена изменились. Если бы невидимки просто горланили и визжали, то это простительно и даже приветствуется с мудрой печальной улыбкой. Но почему эти звуки через каждые три минуты перемежаются со взрывами чего-то, выстрелами из чего-то и разбиванием чего-то? Что там вообще происходит?
Нервно встаю, подхожу к окну, всматриваюсь во мрак. Ничего не разобрать. Мечутся и пляшут какие-то тени, кто-то сгорбился на лавочке.
Обыденность как она есть
Существование мое в общем и целом мелкое и обыденное, и события со мной приключаются тоже убогие, микроскопические, унизительно-бытовые. Меня ни разу не похищала летающая тарелка, я не попадал под минометный обстрел и не хватал за жопу Клаудию Шиффер. Я нахожусь во власти каких-то жалких, оскорбительных трансформаций действительности.
Вот только что мне сделали удаленную операцию по перемене пола. На расстоянии. Меня всегда интересовала Вторая Жизнь, которую человек, ничего о том не зная, ведет в многочисленных документах - ведь он оставляет после себя след в виде росписей, расписок, заявлений, объяснений и так далее. Из всего этого выковывается новая фигура, абсолютно самостоятельная и в то же время неразрывно связанная с оригиналом. Тот живет себе и не знает, что во второй ипостаси созрел уже, например, для ареста или для той же операции.
Короче говоря, зашел я в метро продлить льготный проездной. Карточку такую зеленую, именную. Я уже больше года с ней ездил, продлевал, и все было замечательно. Но сегодня этой идиллии был положен конец, потому что в компьютере под номером моего паспорта значилась Бутузова Светлана Николаевна.
Так я и стал Бутузовой Светланой Николаевной.
Из окошечка выдачи мне сообщили об этом с плохо скрываемым торжеством. Там во весь голос, на весь вестибюль ликовали и радовались, что вывели меня на чистую воду. Даже звучала какая-то задорная удаль, бесшабашность, побитая временем. В такие фигуры, наверное, выродились боевые "Девчата" и почтальонши из волги-волги вместе с трактористами. Запал есть, а задачи измельчали.
- Так продлевать вам на Бутузову или нет? Но вас будут останавливать, имейте в виду.
То есть они и продлили бы, коли в компьютере сказано, что я - Бутузова. Никаких препятствий к этому в окошечке не видели. Предъявленный паспорт не произвел на окошечко ни малейшего впечатления.
И кто эта Бутузова? Может быть, это сигнал свыше: взять псевдоним, наполнить авторучку влагалищным секретом и писать дамские романы по 12 штук в год? Или я пересекся с параллельным миром, где я не я, а и в самом деле Светлана Николаевна. Интересно, чем я там занимаюсь по жизни? Блядь, наверное, еще та.
Пускай живут
Дача совсем потеряла привычный облик. Никого не узнать, сплошные новые лица. Снедаемые алчностью хозяева решили сдать все, что построили, все комнаты и чуланы. Мы снимаем времянку, стоящую на отшибе впритык к сортиру, который граничит с наружной стороной кухни - жаришь себе яичницу и одновременно прислушиваешься, провожая ее, чужую уже, в последний путь.
Со всеми приходится вести себя сдержанно, здороваться - так и всегда было заведено, однако нынче собралось видимо-невидимо незнакомцев; какие-то сильно зрелые мужики с ежиками седоватых волос и в простодушно растянутых майках сидят на корточках и снимают на видео своих юных татуированных жен с колясками, а жены между тем воркуют себе над младенцами: "Ах ты, говнюха! Ах ты, говнюха!"
И сами младенцы, очаровательные, очень похожие сразу и на маму, и на папу.
Вот они все, постояльцы, особенно внимательно и зорко ждут, когда же я с ними
