Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1971 год
...Живым существам вообще свойственно инстинктивное чувство «предпочтения цвета» — это отмечал еще Ч. Дарвин. Но у человека это чувство в первую очередь обусловлено социально-общественными отношениями. Как и другие эстетические категории, оно имеет исторический характер. И различные этнические группы, нации, сообщества в результате исторического развития выбрали, если так можно сказать, свои собственные цвета, символизирующие те или иные эмоциональные состояния. Причем у разных народов совершенно различные цвета могут символизировать одни и те же чувства: цвет траура, печали у европейских народов повсеместно черный, у индусов — желтый, у японцев — белый.
Почему же смысл большинства рисунков, например, маленьких японцев понимают дети в Москве и Ленинграде, ориентируясь только по цветовым пятнам?
Оказалось, что все дети, практически без исключения, изображают красивое красками яркими, чистыми — и главным образом оранжевой, красной, реже — зеленой, то есть предпочитают цвета левой части спектра. Причем зачастую ребенок выбирает цвета, не соответствующие действительной окраске изображаемого предмета, — только для того, чтобы как можно красочней рассказать о красивом.
...Поразительно, но в основном именно такими — красными и желтыми — красками пользовался художник каменного века, украшая стены своих пещер.
Да, можно с уверенностью сказать, что в детских рисунках общие для всех Маленьких принцев межнациональные оценки красивого со временем наполняются теми социально-нравственными ценностями, которые выработало то или иное общество. И наступает момент, когда ребенок понятие «красивое» осмысливает уже как полноправный член этого общества. Но он остается ребенком. Для него еще существуют критерии, связанные не с традициями воспитавшего его общества, но подчиненные каким-то, пока нам окончательно неясным законам, по-видимому всеобщим. Именно эти законы позволяют детям определенного возраста свободно читать рисунки своих сверстников и узнавать красивое не только по тому, что нарисовано, а каким цветом.
И кажется, что в какой-то период своей жизни ребенок в своем осмыслении действительности как бы проходит тот путь, что когда-то преодолевало — поколение за поколением — все человечество.
...А может быть, в том, что первооткрывателем первобытной живописи стал восьмилетний ребенок, больше закономерности, нежели случайности? И летописи страны детства — это не только материал для изучения закономерностей процесса осознания действительности человеком, но и один из ключей к пониманию первобытного искусства?
В. Мухина, кандидат психологических наук
«Я берег эту плантацию пуще жизни...»
I. Тайна «Зеленой могилы»
Солнечным утром голландский парусник подошел к безымянному острову. Земля! Островок встречал зеленью и тишиной. Но лица матросов были сумрачны. Не глядя друг другу в глаза, они спустили шлюпку. Передали гребцам с рук на руки стонущего человека. Сильного, молодого, его убивала какая-то болезнь. Нет ничего страшнее неизвестной опасности: он мог заразить других. Он должен был умереть один на необитаемом острове.
Удаляясь, гребцы видели, как обреченный пытался подняться. Упал лицом в траву. Пополз, остервенело рвал траву зубами.
— Умом тронулся, бедняга, — сказал пожилой матрос, перекрестившись. — Слава господу, так ему будет легче скоротать дни. Последние.
Матрос, оставленный умирать в одиночестве, хотел жить, жить, жить! И полз из последних сил, будто мог уползти от смерти. Сияло и жгло равнодушное солнце. Больного начала мучить жажда. Он пожевал сочные стебли. Сил чуть прибавилось. Пополз снова. Голландский парусник возвращался в свой порт тем же курсом. С острова, окрещенного командой «Зеленая могила», кто-то подавал сигналы. Высадившись на остров, моряки узнали в обросшем, исхудавшем человеке своего «похороненного» товарища! Он был совершенно здоров. Вылечила его трава.
Романтическая эта история, прочитанная где-то очень давно, вспомнилась мне, когда я ехала в Кобулети на Закавказскую опытную станцию лекарственных растений. Вспомнились — к случаю — и другие любопытные сведения...
Аптека природы не имеет ни вывесок, ни этикеток. Склады ее лекарств разбросаны по всему белу свету. Вероятно, по счастливой случайности, как тот умирающий матрос, узнавал человек своих первых зеленых друзей. Было время, когда цинга, например, считалась неизлечимой заразной болезнью. В тропиках, под 12-м градусом северной широты, лежит остров Кюрасао. На этом острове испанские матросы были исцелены фруктами и зеленью. Произошло то в начале XVI столетия, а только в XVIII веке открыли ученые в свежих фруктах, овощах, диких плодах и хвое вещества, способные лечить цингу...
Почти 2500 лет назад Гиппократ описал лечебные свойства 236 растений, признанных древнегреческой медициной. На Киевской Руси изучала коренья и травы внучка Владимира Мономаха, «книжная женщина» Евпраксия Мстиславна. За добрую эту науку назвал ее народ Добродеей. Во времена Ивана Грозного в столицу Московского государства был приглашен английский фармацевт Джемс Френчам. Но еще до открытия первых русских аптек и позже, вплоть до запретного указа Петра, знахари продавали целебные «зелья» в специальных зелейных лавках. Заведенные Френчэмом аптеки имели свои огороды: на грядках, как капуста и лук, выращивались лекарственные растения. В 1666 году привезли в Москву для разведения 20 пудов корней лечебной травы из Полоцка и Смоленска...
Постепенно человечество накопило огромный запас знаний о лекарственных растениях. Фармакогнозия изучает растения, в том числе принятые народной медициной. Другая наука — фармакохимия — занимается извлечением из целебных растений биологически активных веществ: алкалоидов, глюкозидов, эфирных масел и т. д. Из них-то и готовит фармацевтическая промышленность лечебные препараты. Часто и не догадываешься, что в таблетке с мудреным латинским названием скрывается знакомый, милый твоему сердцу лесной или полевой цветок. Или экзотическое растение, прибывшее из дальних стран.
Именно аборигены малознакомой нам флоры других стран и континентов собраны в «аптекарском огороде» Всесоюзного института лекарственных растений в Кобулети. Любопытную историю одного из переселенцев, хинного дерева, рассказали мне на опытной станции.
...В средневековой Европе малярию называли «позор врачам». Ученые медики терялись перед бросающей то в озноб, то в жар, не поддающейся ни микстурам, ни кровопусканию лихорадкой. Только инки, индейцы Южной Америки, умели лечить эту болезнь. Инки знали дерево, кора которого «хина-хина» (что в переводе с кечуа — языка империи инков — означает «кора из кор»), растолченная в порошок, укрощала самую свирепую лихорадку. По закону инков тому, кто откроет этот секрет бледнолицым, грозила смерть. Инки боялись — добрый дух покинет дерево, оно потеряет силу.
Долго хина-хина была тайной джунглей. Только в XVII веке узнали о ней европейцы. Неизвестно, как получил кору заболевший малярией дон Хуан Лопес де Каннизарес, алькальд перуанского города Локса. Когда же через восемь лет до него дошел слух о страданиях графини Чинчоны, жены вице-короля Перу, испанский гранд подарил ей драгоценное лекарство...
Об этом случае вспомнил Линней, классифицируя растительность Южной Америки. Великий ученый назвал род хинных деревьев в честь испанской красавицы. Латинская орфография превратила ее имя в «цинхона».
Многие путешественники стремились заполучить семена хинного дерева. Удалось это одному — Леджеру. Английский купец нанял в слуги уступчивого индейца. Хитрый хозяин получил у него семена, подкупленный слуга потерял жизнь — его убили соплеменники. Из проданных Леджером в Индию семян был выведен культурный вид хинного дерева «цинхона леджериана».
К концу XVII столетия тайна инков стала достоянием медицины. Но лекарство не сразу дошло до больных. Против него восстала церковь. Как могли допустить «святые отцы», чтобы христиане лечились средством «дикарей»! К счастью, среди церковников нашлась светлая голова. Кардинал де Луго обратился к папе Иннокентию X с просьбой снять запрет с лекарства из Перу. Тогда, почуяв в древесной коре запах золота, заявили на нее монополию католические монахи Ордена иезуитов. Средство от малярии стало называться «иезуитским порошком».
Разгорелась борьба среди врачей. Медики из некатолических стран хулили лекарство потому, что оно доставалось из рук иезуитов. Эскулапы-католики вместе с аптекарями находили в нем другие пороки. Ведь способ применения лекарства от малярии оказался настолько прост, что больной мог стать сам для себя и врачом, и аптекарем. Только когда английский медик Тальбор вылечил от малярии своего короля Карла II и французского — Людовика XIV, репутация перуанской коры укрепилась. На нее появился огромный спрос. Целая армия хищников напала на южноамериканские джунгли. Ободранные до корней деревья сохли и гибли...
