Крах всего святого - Илья В. Попов
Старик задался в очередном приступе кашля. Вода не помогла — лишь через время он смог отдышаться и продолжил, смахнув с глаз выступившие слезы.
— Я забился в самый дальний уголок кладовой, укрывшись за мешками с песком, и трясясь, словно лист слышал, как те, с кем вчера я делил пищу и кров, ходят по замку, верша расправу друг над другом. Стоны раненых и предсмертные крики сменялись диким хохотом и песнями на неведомом мне языке. Я молился богам и всем святым, которых знал, плакал, закусив рукав, чтобы меня не услышали — я не помню, сколько времени мне пришлось прятаться, но вот наступила тишина… и признаться она пугала меня еще больше. Но все же я решился выйти наружу — и, бредя по коридорам, прилипая башмаками к липким лужам, спотыкаясь о покойников и смотря на престранные письмена, выведенные кровью на стенах, наконец, вышел наружу. Кто-то окликнул меня сверху — подняв голову, я увидал Отеса, что стоял в окне высокой башни. Он что-то прокричал — я не разобрал слов из-за высоты и ветра — но спустя мгновение Мартин оттолкнулся и рухнул к моим ногам. Он лежал весь изломанный, а среди хрипов, что вырывались из его рта вместе с кровью, я смог разобрать лишь одно слово: «К’хаар…». Отес испустил дух у меня на руках, но не успел я сделать и шаг, как он открыл глаза — что стали черными, словно залитые смолой — и вцепился мне в лодыжку. Тело его начало изменяться, кожа лопаться, а до не естества раскрытый рот потянулся к моей ноге… Я не знаю, как меня еще не покинули силы — но схватив с земли камень, я поднял его над собой и опустил на голову Мартина. И еще. И еще. И еще… остановился я лишь тогда, когда мышцы уже начало сводить, а то, что лежало передо мной, меньше всего напоминало человека…
Фабрис замолчал, глядя слепыми глазами прямо сквозь Амадиу. Великий магистр хотел было задать еще несколько вопросов, как старик вдруг продолжил:
— Полный решимости я нашел во дворе молот и направился в покои Отеса, дабы раз и навсегда положить конец тому злу, что принесла эта вещь. Комната была буквально завалена книгами и талмудами, а стены и пол были исписаны непонятными мне знаками и буквами. Зеркало в окружении нескольких погасших свечей стояло прямо передо мной — конечно, быть может, это была игра воображения, но мне показалось, что та уродливая башка смотрит на меня со снисхождением, точно смеясь над жалкой букашкой, которая пытается бросить вызов гиганту. Прошептав молитвы, я взмахнул молотом, и… он разлетелся на куски, а я рухнул на пол. Поднимаясь на ноги, я ненароком взглянул прямо в темно-зеленую гладь, и если раньше она не показывала ничего, то теперь на нем появилась какая-то дымка. Я пригляделся, а потом… потом… Это стало последним, что я увидел в своей жизни. Что было дальше, я не помню — очнулся я уже в Мьезе, под замком и ослепший на оба глаза.
— Что же вы увидели в том зеркале? — спросил Амадиу, но старик лишь медленно покачал головой.
— Увы, но даже если бы я захотел, то не смог бы рассказать вам о том, что предстало перед моими глазами. Это… это как заставить рыбу описать полет под облаками или попробовать объяснить глухому мелодию. Но я могу сказать лишь одно — есть вещи, которые не предназначены для людского разума. Вещи, что стоят за гранью нашего понимания, они… они…
Старик взмахнул рукой, точно у него закончились слова.
— Вы никому не рассказывали о случившемся?
— О, и не один десяток раз. Вначале городским властям, потом священнослужителям, а дальше меня допытывали люди ордена. Первые клялись снять с меня шкуру живьем и колесовать, вторые грозили вечными мучениями моей души в бездне, коли я не покаюсь, а Мечи обещали оскопить и отправить на костер, но я снова и снова рассказывал им одну и ту же историю… Ту правду, что они так хотели услышать. В конце концов, меня признали умалишенным — к бурному недовольству семьи Мартина, которые, как я слышал, винили меня в его смерти и даже предлагали золото за то, чтобы меня отдали в их руки. Но вместо этого я отправился доживать свой век в этот монастырь. Не сказать, что я был сильно против — я готов был отправиться куда угодно, лишь бы быть подальше от того проклятого места. Первые ночи здесь меня вновь мучали кошмары — каждую ночь я видел тех несчастных, что нашли на острове вечный покой. Они тянули ко мне руки, а лица их были искажены предсмертными гримасами. Они точно спрашивали: почему именно ты? Почему ты выжил? Почему не помог нам? Почему сбежал? Почему…
Лицо Фабриса скривилось, словно он вот-вот расплачется, и он вдруг выкрикнул во всю мощь своих легких:
— Я не мог спасти их, понятно?! Не мог! Даже если бы я попытался! Я… я…
Старик обхватил голову руками, наклонившись к полу, будто бы стараясь спрятаться от тех воспоминаний, что так тщательно пытался забыть, притворившись, будто это и впрямь было лишь наваждение; скрыться от того, что заставляло его не спать по ночам, терзая себя и раз за разом проживать тот кошмарный день снова и снова.
— Вы сделали все, что могли, — мягко произнес Амадиу, дотронувшись до плеча старика. — Нет нужды винить себя в том, что случилось.
Фабрис сделал несколько глубоких вдохов и пригладил редкую шевелюру.
— Вы приехали сюда не просто так, верно? Так значит… значит, кто-то снова пробудил его?
Великий магистр ничего не ответил, не зная, стоит ли говорить старику правду, но похоже, его молчание говорило само за себя. Более Фабрис не вымолвил ни слова и поняв, что больше он ничего не добьется, Амадиу тихо попрощался и выскользнул в коридор, где его ждал брат
