Одиночество менестреля - Владислав Адольфович Русанов
Ну, может, перед лицом давнего врага унсальцы забудут свары и не допустят междоусобицы? Иначе Трагере придётся драться в одиночку. На остальные державы материка надежды мало. Кевинал вряд ли поторопится принять сторону западного соседа и соперника. Аркайл вообще может выступить в союзе с Браккарой. От осознания этого Лансу было невыносимо стыдно за свою родину. Никогда раньше Аркайл не предавал своих обязательств перед давними друзьями и если до сих пор браккарцы не могли удержаться на материке, то исключительно благодаря разумному сотрудничеству здешних держав.
Глава 7
Ч. 3
Менестреля мучил один лишь вопрос — что с Реналлой? О том, что вся семья капитана гвардии Деррика из Дома Лазоревогом Кота арестована, он услышал ещё на айа-багаанской фелуке. Семья наследника Гворра жестоко мстила его убийце. Но капитан Махтун алла Авгыз ничего не знал о судьбе супруги прана Деррика. Поэтому впервые же дни путешествия вместе с Регнаром Ланс набросился на друга, как оголодавший ястреб на вабило. Попытался вначале вопросами исподволь, а потом уже и напрямую вытащить всё, что тот знал о Реналле.
Выяснил он не много.
По всегдашней рассеянности Регнар пропускал мимо ушей большую часть слухов, гуляющих при герцогском дворе. Но кое-что удалось запомнить даже ему. Реналла исчезла незадолго до ареста родителей её покойного супруга — прана Оррэла и праны Вельмы альт Горран. Не уехала, а именно исчезла. Вечером была, что могли подтвердить охранники и служанка. А утром пропала. Вместе с сыном. И со служанкой, кстати. Можно предположить побег. Но охранники «особняка с башенками», столь памятного Лансу по стычке с сыном герцога Лазаля, клялись всем святыми и муками Вседержителя, что всю ночь бодрствовали, и мимо них мышь не проскользнула бы. Так что предположения, озвученные среди обывателей разнились. Кто-то считал, что Реналла похищена тайными службами по приказу герцогини-регентши, другие утверждали, что её увёз тайный любовник. В первом случае поведение охранников объяснялось страхом, а во втором — изрядной суммой денег, полученных за молчание. Но истину так никто и не узнал. Регнар намеревался было пойти к прану Гвену альт Расту, который, казалось, сохранил остатки человечности и чести, но отвлёкся на свои заботы и упустил тот день, когда начальник тайного сыска сам исчез из Аркайла. Случилось это уже после переворота, задуманного Маризой и осуществлённого Домом Серебряного Барса. Вскоре после этого покинул столицу и безутешный маг-музыкант, отправляясь на поиски Анне.
Таким образом, душа менестреля продолжала страдать от неизвестности. Мучений прибавляло и осознание того, что лицо Реналлы начинает стираться из его памяти. Нет, ничего общего с «забыл» или «разлюбил». Каждый раз, вспоминая глаза цвета смарагдов, Ланс ощущал, как учащённо бьётся сердце. Одна лишь мысль о том, что Реналла может томиться в тюрьме или монастырской келье из-за подлого поступка её покойного мужа, понуждала хвататься за эфес шпаги и беспокойно озираться в поисках коня — мчаться в Аркайл немедленно, забыв обо всём на свете. Но кроме глаз он не мог вспомнить почти ничего. Разве что каштановый локон, упавший на бровь. Наполовину стёршийся набросок углём по грубой и волокнистой бумаге, сделанный рукой браккарского художника, погиб, не выдержав долгого пребывания в морской воде. Бумага пожелтела и раскрошилась в пальцах Ланса ещё до того, как кишечная хворь свалила менестреля по пути из Эр-Кабечи.
Иной раз альт Грегору казалось, что он влюблён не в живую женщину, а в мечту, образ, созданный вдохновением и воображением. Несбыточная и далёкая, как луна, к которой плывёшь по сложенной бликами дорожке и никак не можешь достичь. Как линия окоёма, которую видишь пред собой, но сколько бы ты на стоптал сапог, сколько бы подков не сбил твой конь, а она не приблизится ни на шаг. Вот так сядешь иной раз и задумаешься, а не приснилась ли великому менестрелю эта встреча на осеннем балу? Может, излишек вина и музыка, заполонившая все уголочки души, сотворили чудо и создали образ неземной красоты? А на самом деле никакой Реналлы нет. Есть только плохо растоптанный сапог, от которого жутко болят мозоли, свист ветра в ушах, шум накатывающегося на прибрежные скалы прибоя, грохот орудий, слаженная работа артиллерийских расчётов, бестолковая суета трагерских менестрелей, запах порохового дыма, смешанный со свежестью бриза.
Есть только ты, то, что вокруг тебя в данное время и больше ничего. Когда ты ступаешь на борт галеры, чтобы плыть в Южный форт, Эр-Трагер за твоей спиной начинает исчезать, растворяться, как сугроб с приходом весенних оттепелей. В конце концов, остаётся лишь передний ряд зданий, которые пялятся окнами на гладь залива. А потом и он становится маленьким, будто на миниатюре в старинной книге. Зато скалы с высящимися укреплениями и пушечными бойницами растут, делаются чёткими — по мере приближения проявляются мелкие штрихи, не заметные издали. Вот каменный блок выщерблен вражеским ядром. Вот свежая кладка закрывает брешь, будто шрам на теле ветерана многих кампаний. Вот между камней пробился побег кизила и тёмно-зелёные листочки трепещут на ветру. Есть только ты и то, что тебя окружает. Всё остальное — вымысел.
Почувствовав, что от мыслей, гудевших в голове, будто пчелиный рой, вот-вот помутится сознание, Ланс присел на обломок серого известняка, покрытого белесыми налётами, и закрыл глаза. Не хватало ещё грохнуться в обморок при подчинённых. Вот это будет вид! Великого менестреля приводят в сознание, словно изнеженную прану — брызгают водой в лицо, суют под нос нюхательную соль… Ещё пару лет назад альт Грегор расхохотался бы от подобного предположения. Сейчас лишь постарался поглубже дышать и делать вид, что нисколько не устал.
Он слишком быстро уставал. Особенно, когда обращался к магии. Сердце начинало биться неровно и заполошно, как испуганная пичуга. Откуда ни возьмись, приходила саднящая боль за грудиной, от которой каждый вдох становился сущей мукой. Перед глазами летали чёрные «мушки», предательски дрожали колени. Ланс напоминал себе старую заезженную клячу, которая шарахается от хомута и мечтает только лишь об отдыхе на зелёной лужайке. В его душа смешивались страх, что однажды он может не проснуться или умереть пред толпой, играя на флейте или скрипке, и необычайно сильное презрение к самому себе именно за этот страх.
— Скажите, пран Ланс. — Ридо альт Сантош присел на соседний камень.
