Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко
– Я… батюшку твоего… вместе с вурдалаком…
Василиса застыла. Замерла в воздухе рука, словно схватить что-то она хотела – что-то, чего уж и не было.
– Иван… Что ж ты говоришь такое… Иван!
А потом закрыла глаза, вздохнула жалобно, как дитя после плача:
– Батюшка…
И вскрикнула, схватившись за луговые травы, за стебли душицы и яснотки:
– Батюшка!
Заплакала Василиса, и там, где падали её слёзы, распускался тысячелистник, ложился шиповник. Накрапывал дождь, будто Тень плакала вместе с нею, отпуская владыку. Деревья затихли, молчали птицы. Тихо, свежо стало, неясно и пусто.
– С ним и всё зло земное ушло, – прошептала Василиса, отвернувшись, глядя на дворцовые башни.
И тогда понял Иван и шумевший лес, и кровь подо льдом, и снег, улетавший вверх, и молодые травы. Зло ушло; лёд его, Ивана, защитил от клубящейся, люто пролитой крови. А теперь… Сколько ж времени минуло?
– Где Гнева? – по-прежнему шёпотом спросила Василиса. Глухой был шёпот, усталый, скорбный. – И ты как сюда попал?
– Гнева на болото пошла, – мучительно припомнил Иван. – Едва не утонула. Я её вытащил, думал уже, что сам утоп, а очнулся… здесь.
– Всё как в сказке, – прошептала Василиса, плача. – Всё как в батюшкиной книге писано.
Возвращались они ко дворцу молчаливые, брели между крупных маков. Поднимались по холму, на котором резвились молодые тени. Входили под своды, под которыми тишина стояла и могильный холод.
– Дворец батюшку оплакивает, – тихо сказала Василиса. – Выстынет.
– Что теперь? – через силу спросил Иван.
Василиса развела руками.
– Гневу надо отыскать. Велеть ей, пусть на новый Янваль возвращается. А мы с тобой теперь тут… Нет обратной дорожки даже через Край-Болото. Отсюда дальше только одна тропка…
Иван посмотрел на Василису, едва узнал. Осунулась, побледнела, и коса её потемнела. И глаза светились чёрным серебром на белом лице. Тенная царевна. Или – царица.
– Что теперь? – повторил Иван, разглядывая тяжёлые подсвечники, узкие лавки, короба по стенам.
– Теперь, если Гнева вернётся следующим Янвалём, – ничего не грозит больше Солони, – ответила Василиса. – А ты…
Она не договорила: встретилось на пути зеркало. Зыбкое, в серебряной раме, а внутри – бесконечность горниц глубокоглубоко вдаль. Иван столкнулся взглядом со своим отраженьем и отпрянул, не признавая. Такое же, как у Василисы, белое лицо. Потемневшие брови, почерневшие пряди – будто обуглились. И глаза… Совсем чужие глядели на него глаза.
– Я Кощея убил, – тихо проговорил Иван. Протянул руку и коснулся своих пальцев в зеркале. Сквозь стекло прошёл холод, пробрал сквозняк, и широкий прохладный ветер обнял за плечи.
– Где венец батюшкин? – спросила Василиса.
– Не помню… В траве.
– Ваня… Я Гневу попрошу Тенеслов с собой забрать. Незачем ему быть в Солони… Тогда сам прочтёшь. А то мне и не поверишь…
– Говори, – невесело усмехнулся Иван. – Что уж такого быть может, что я не поверю – теперь-то?
Шептались по углам тени, наполняя горницу. Свистел ветер.
– Ты убил батюшку, – медленно произнесла Василиса. Прижала ладонь к сердцу, будто запечатывая боль. – Кощея. Владыку Тени. А Тень без владыки не может. Это и в книге сказано.
– Это и в книге сказано, – эхом откликнулся Иван, и голос его подхватили тени и своды, Тенные поля, колдуны и колдуньи, горы и облака.
– Значит, ты теперь владыка Тени, Иван.
– Почему не ты? Ты ведь его дочь!
Василиса качнула головой. Косы скользнули по плечам, совсем как прежде.
– Ты батюшку убил – тебе и быть его наследником.
Грянул гром, и зашумел наконец дождь, пролился на бескрайнюю Тень, зовя к жизни цветы, травы, ольхи, сосны, наполняя пересохшие ручьи, широко разливая реки, смывая с небес пыль и последнюю тьму.
– Посмотри: сама Тень тебя признаёт. Носить тебе венец.
Хлынул беззвучный хор, будто в колокол ударили – такой большой, что не услышать его звона, только почувствовать: кожей, плотью, самим сердцем:
– Носить тебе венец, Иван!
– Храбрый мой царевич, – шепчет мать. Целует в кудри, подводит к окну. Показывает на бескрайние дали, на то, как журавли кличут в брусничном небе, как звёзды опускаются на серебряных нитях: в ладонь впору взять, только жгут больно. Показывает, как ходят по той стороне тучи, как алеют за лесом зори и гуляют молнии. – Всё твоим будет, царевич мой.
– Отчего тогда плачешь, матушка?
– Оттого, что не просто так будет, а на крови, на го́ре. Тропами тёмными через леса, дорогами чёрными через Анчарный край…
Вот что за Анчарный край то был. Вот о чём матушка говорила. О Тени.
Иван тряхнул головой, возвращаясь к Василисе:
– И как же теперь?
Василиса смотрела молча, с вопросом.
– Ты ведь ненавидеть меня станешь. За то, что убил… батюшку твоего.
– Ненавидеть? – тихо спросила Василиса; сама у себя словно спросила. – Могу ли я ненавидеть? Гневаться – могу, серчать, горевать… Да и то – не во всю силу. Батюшка ведь меня не зря на болоте запер: остудить хотел, говорил, ни к чему пылкий нрав в Тени. Остудил… – Василиса невесело усмехнулась. – Я ведь даже за то, что лягушкой меня обратил, что матушку всё равно что погубил, не сержусь больше. Жаль мне батюшку. И тебя жаль. Но я же знаю, что ты в вурдалака целил, а не в Кощея.
– Не в Кощея? – тихо спросил Иван. – Не в Кощея ли? Мучителя твоего?..
Василиса закрыла глаза, прислонилась к Иванову плечу.
– Я всё знаю. Всё знаю, зачем батюшка так со мной поступил. Не сержусь уже, но простить не могу. И не ведаю, как бы дальше было. Как до болота, как в детстве, – никогда бы не было. Так что, может быть, оно и… к лучшему…
Василиса поднесла ладони к лицу, словно спрятаться хотела или собственных слов стыдилась. Тяжко вздохнула. Степенно, тихо сказала:
– Иван. Владыка Тени.
Ивану подумалось: что, если бы кто его́ батюшку нечаянно погубил? Пусть и ради благого дела, для защиты. Что бы он про убийцу сказал, как бы взглянул? Чтоб оборвать только эти мысли, Иван спросил хмуро:
– Ты ведь говорила, никто из Солони в Тени жить не может. Плохо это. Как же я тогда?..
– Никто смертный, – ответила Василиса.
– И что делать?
Ударил в лицо ветер. Опять загудел колокол, содрогнулись горы.
– То же, что мой батюшка для моей матушки сделал.
Иван сдвинул брови, склонил голову. Василиса взяла его за руки, посмотрела в глаза – беспечально, бестрепетно. Тихо проговорила:
– Такая твоя доля, Иван, как ты от неё лытать ни пытался. Носить тебе венец. Только здесь, в Тени, не с кем воевать,
